Варварские свадьбы

*

Людо решил наказать свою мать, относясь к ней с подчеркнутой холодностью. Он больше не взбивал по четвергам пенку в ее утреннем кофе, не прикладывался губами к ее чашке в том месте, где она касалась ее своими губами, затаивал дыхание, когда им случалось встречаться. Его уязвленная гордость требовала, чтобы отныне любой намек на близость был исключен из его действий, когда он ей прислуживал.

Николь делала вид, что ничего не замечает. Похоже, что недовольство сына отвечало ее стремлениям. Его холодность со временем могла превратиться лишь в боль, однако он продолжал терпеть и не переходил к враждебным действиям.

— Ты прав, — говорил ему Татав, — дура она, твоя мать. Я не хотел, чтобы отец на ней женился.

— Понятно, — отвечал Людо.

— Надо ее проучить, — заявил однажды Татав. — Она должна попросить прощения. Таков закон. — И он прыснул. — Мы подложим ей уховерток в одежду. Ну давай! Ты постоишь на шухере у лестницы, а я все сделаю.

Людо стал на страже.

— Больше она никогда не решится надеть свои штанишки, — ликовал Татав, выходя через несколько минут из спальни. — Я подсунул в них целую армию. Ну ладно, я пошел на подводную лодку.

Как только он ушел, Людо проскользнул в спальню и потихоньку убрал уховерток, кишевших в белье Николь.

— Хитрая бестия, твоя мамаша, — заметил наутро Татав по дороге в школу. — Так ничего и не сказала. Даже поцеловала меня на прощанье. Нужно подложить ей вонючек под простыни. Когда она ляжет спать, они лопнут. Ну и ночка будет у стариков!

Людо чуть не попался, когда разминировал постель, в которую Татав подложил свой пакостный сюрприз.

— Ничего не понимаю, — нервничал тот.

— Я тоже. — говорил Людо.

— Есть идея. Я встану сзади нее на четвереньки, а ты налетишь на нее спереди, она попятится и упадет на меня.

Сказано — сделано. Но в тот момент, когда Николь должна была споткнуться о Татава, Людо крикнул: «Берегись!», и проделка не удалась. Татаву пришлось сделать вид, что он завязывает шнурок ботинка, но после этого случая он стал поглядывать на Людо с подозрением. «Да ну, я испугался…»

Дни становились длиннее. С первой жарой в воздухе запахло смолой, медом и океаном, во всю мочь стрекотали цикады. Море мятежно–синего цвета с шумом накатывалось на берег. По вечерам летящие журавли прочерчивали в лазурном небе фиолетовые полоски. Татав и Людо купались в море. Татав хвастался, что плавает как рыба, хотя в действительности едва умел сучить под водой ногами; вначале это произвело впечатление на Людо, но вскоре его удивление померкло: он обнаружил, что способен делать то же самое. К тому же, он легко нырял в холодную воду. Татав же погружался с великой осторожностью, и, когда вода доходила до бедер, его молочного цвета кожа тут же покрывалась мурашками; стоило Людо отпустить какую–нибудь шутку — и тот вылезал на берег, изображая крайнюю обиду.

Долгими теплыми вечерами, когда воздух был напоен сладковатыми ароматами, мальчики до самой ночи играли в настольный футбол. Татав в пух и прах разбивал Людо, благодаря постоянному изменению правил, что позволяло ему переигрывать всякий раз, когда Людо вырывался вперед. Эти матчи сопровождали заунывные звуки фисгармонии. Ближе к полуночи Мишо предлагал выпить чаю. Татав кипятил воду, Людо раскладывал чайные пакетики по чашкам.

— Поднимайтесь к себе тихо, чтобы не разбудить маму, — предупреждал Мишо.

На площадке перед кухней Людо выбрасывал в темное окно набухшие пакетики чая; они десятками висели на ветках куста сирени во дворе.

Занятия в школе стали менее напряженными. С приближением лета учитель то и дело отвлекался на посторонние разговоры с учсениками, спрашивал, что они собираются делать в будущем, и отпускал их пораньше. Однако при малейшем нарушении дисциплины он в наказание давал писать диктант. Людо. едва умевший нацарапать несколько слов, вместо диктанта сдавал рисунок. Нанетт так еще и не приехала… что это ты нарисовал почему рука такая черная… Татав боится темноты и за сидром в подвал хожу я… я так люблю когда темно… я почти закончил мое иглу [23] .

23

Зимнее жилище из снега у части канадских эскимосов в виде купола с входом через длинный коридор: иногда стены внутри покрывают шкурами.

После урока об эскимосах он вырыл в песке, в глубине сада, иглу. Это была яма, прикрытая сосновыми ветками, связанными между собой с помощью водорослей. Туда можно было влезть только на корточках.

Однажды утром, во время урока, его внимание привлекли слова «праздник матерей».

— Так вот, — продолжал учитель, — теперь каждый из вас сплетет для своей мамы корзиночку из ротанговых веток. Сейчас я раздам вам материал.

На следующий день все сорок корзиночек были готовы, красиво упакованы, и на каждой красовалась наклейка с каллиграфической надписью: «С праздником, дорогая мамочка». Дети с гордым видом расходились по домам, бережно неся свои подарки. У выхода Людо поджидали Максим и Жезю.

— Твоя мать путалась с фрицами, ей не положено подарка.

Людо отдубасили, а корзиночку растоптали ногами. Он пришел домой с разбитым лицом, вид у него был жалкий. Николь сидела в гостиной и вырезала фотографии из женских журналов.

— Ты снова подрался? Ну и дела! Всю рубашку порвал!

— Мальчишки есть мальчишки, — вступился за Людо Мишо, пытавшийся подключить старый телевизор, подаренный ему приходом.

— Он буйный, да–да, мать всегда говорила, что он буйный.

С некоторых пор в ее голосе проскальзывали насмешливые нотки, а во всех высказываниях звучала неприкрытая ирония.

Людо поднялся наверх привести себя в порядок. Затем, переодевшись, пробрался в комнату Николь и, заметив на этажерке ее сумочку, вытащил из нее несколько купюр. Выходя, он наткнулся на Татава.

— Какого черта ты здесь делаешь?

— А ты? — пробурчал Людо, скатываясь по лестнице.

Он вышел из дома через черный ход и короткими перебежками добрался до деревни. Пот стекал с него ручьями, когда он оказался перед лавкой «Базар де Пари». В витрине на фоне морских звезд, посреди масок, ласт, подводных ружей, разноцветных костюмов для подводного плавания, рядом с черными ножнами красовался великолепный нож с обнаженным сверкающим лезвием. Рукоятка была отполирована и, словно от постоянного контакта с человеческой рукой, приняла ее форму. Дома Николь постоянно жаловалась на ножи, которые ничего не резали. Людо толкнул дверь, раздался звон колокольчика.

— Мне нож, — заявил он пожилой даме с сильно напудренным лицом.

Она смерила взглядом мальчика с головы до ног: раскрасневшееся лицо, вылезшая рубаха, потертые штаны, висевшие гармошкой на худых, как спички, ногах.

— Какой нож?

— На витрине, — сказал он и повернулся к выходу.

Дама, улыбаясь, прошла за ним и, увидев о каком товаре идет речь, снова завела его в лавку.

— Тебе не кажется, что он немного великоват для тебя? Посмотри–ка лучше эти.

Под стеклом прилавка лежала целая коллекция перочинных ножей с открытыми лезвиями.

— Я хочу тот, — заявил Людо.

— Для себя?

— Нет, это подарок.

— Ну, если это подарок, тогда другое дело, — сказала хозяйка лавки и, достав нож из витрины, положила его себе на ладони, чтобы показать Людо.

— Нравится?

— Да, — проговорил он.

— Это для твоего отца?

— Нет.

— Для старшего брата?

— Нет. это для моей мамы.

Дама пристально посмотрела в зеленые глаза мальчика.

— Для твоей мамы! — воскликнула она в изумлении.

— Ну да.