Варварские свадьбы

— Очень прискорбно, мой дорогой, что жития праведников наводят на тебя скуку!

Он встал на шестой день, обессиленный, но выздоровевший и, еще не вполне придя в себя, завтракал с Фин.

— Ну и как спалось?

Она резала хлеб, прижав его к своей груди. Тайком от мадемуазель Ракофф она готовила для Людо изумительные тартинки со сметаной.

— Отвечай же, когда я с тобой говорю!

— Мне нельзя разговаривать. Я наказан.

— С Фин всегда можно разговаривать. Ну… что это ты загрустил?

Людо бросил на нее взгляд исподлобья, затем снова уткнулся в чашку. Ему и в самом деле было грустно. Как когда–то на чердаке, когда он заглядывал в комнату сквозь щели в полу.

— А почему мадемуазель Ракофф не замужем?

Фин пожала плечами, продолжая помешивать горячий шоколад на плите.

— Так уж в жизни устроено, каждому свое… Чтобы выйти замуж, нужно найти мужа.

— А ты почему не замужем?

— Скажи–ка, пожалуйста… больно ты любопытен для больного!.. Не всегда бывает, как хочется… Теперь–то я уж состарилась, и потом, знаю я, что это такое — замужество, — ох, хорошо знаю!.. Где любовь, там и напасть!.. Молодки скачут, старухи плачут!..

Людо помог Фин поставить кастрюли на тележку.

— Так ты не выйдешь за Дуду?..

— С чего это вдруг ты об этом заговорил? — спросила она и вся напряглась.

Людо недоверчиво покачал головой. Он не узнавал в этой грузной кухарке с тугим узлом на затылке обнаженную женщину, которую застал с Дуду.

— Значит… у вас с Дуду не будет детей?

— Надоел ты мне со своими дурацкими вопросами. Вижу, мадемуазель знала, что делает, когда запретила тебе разговаривать.

Спустя несколько минут, словно детектив, скрывающий свои намерения, Людо безразлично спросил:

— А у мадемуазель Ракофф тоже нет детей?

— Чего нет — того нет! Если только не считать всех детей Центра, а это еще тот выводок…

— А куда она ездит в субботу после обеда?

— Откуда ты знаешь, что она ездит?

— Слышно машину…

— Куда надо, туда и ездит. Договаривается с поставщиками. Ну ладно, поболтали — и хватит.

День прошел для Людо в полной праздности — он все еще был наказан. Дети, помня, что ему нельзя разговаривать, приходили к нему и с симпатией пожимали руку. Даже Одилон рассыпался в навязчивых проявлениях любезности, и Людо в конце концов заключил с ним мир по поводу украденной фотографии.

Весна несмело вступала в свои права, удлиняя вечера, но не согревая их. Косые лучи падали на стену столовой и, скрещиваясь, опутывали золотистой паутиной сгущающийся полумрак, в котором обычная столовая утварь принимала призрачный вид; можно было чуть не воочию наблюдать, как вечер постепенно отступает под натиском ночи.

После ужина мадемуазель Ракофф вызвала Людо к себе в кабинет, послав за ним карлика, прямо–таки возликовавшего от такого поручения. Когда Людо вошел, она оставила его стоять, не удостоив ни взглядом, ни словом. Голубоватые отблески пробегали по седым волнам ее волос, которые она то и дело поглаживала кончиками пальцев с блестящими, тщательно отполированными ногтями. Наконец она соизволила заметить присутствие Людо, и лицо ее просияло:

— Я помню, что тебе запрещается разговаривать до завтрашнего вечера, и не буду докучать долгими речами. Однако мне не хотелось бы оставлять тебя в неведении относительно некоторых вещей. Я написала твоим родителям. Не волнуйся, я ничего не сообщила им о твоей давешней выходке в отношении бедного маркиза. Но все же я попросила их отложить ближайшее посещение до конца июня. Ты еще слишком привязан к внешнему миру, дорогой Людовик. Немного затворничества поможет тебе адаптироваться. Обычно для этого хватает двух месяцев. Пиши, сколько тебе заблагорассудится, рисуй, обучайся ткачеству, помогай детям, которых Бог не наделил твоим умом, но только не внушай себе, что судьба к тебе несправедлива и что настоящая твоя жизнь… уж не знаю где. Я наблюдала за тобой только что, во время музыкального часа. Ты выглядел так, будто попал в рай. Это была «Маленькая ночная серенада» Моцарта. Я выбрала ее специально для тебя. Ты очень чувствителен, Людовик, но тут уж ничего не поделаешь, ты не чужой. Ты — невинный, и ты нашел свою семью… Чего же ты ждешь, чтобы возрадоваться?.. Лучше подумай о тех, кого держат в психушке и кто дорого бы дал, чтобы оказаться на твоем месте.

Она провела рукой по волосам, приветливо улыбнулась и извлекла то, что осталось от фотографии Николь.

— Так ты говоришь, это твоя мать?.. Не знаю, не знаю. Нет никаких доказательств. К тому же, меня не пригласили на свадьбу… Конечно, можно спросить у Мишо, когда он приедет в следующий раз, но она здесь такая молоденькая, что он ее наверняка не узнает.

Она спрятала фотографию, затем встала, обошла вокруг стола и устремила свой взгляд прямо в глаза мальчика. Она так и стояла, опершись о край стола, не обращая внимания на неловкое молчание и стараясь уловить в зеленых глазах Людо смятение, которое бы ее успокоило.

— Вот и все, — сказала она нараспев, — можешь идти.

И уже обычным тоном добавила:

— Твой барашек в яслях занимает не лучшее место… Если мне не изменяет память, он в самом хвосте. Но я не сомневаюсь, что в ближайшие два месяца ты постараешься улучшить его положение… И последнее: кое–кто видел, как ты расхаживал посреди ночи по коридору. Это строжайше запрещено. Я требую, чтобы впредь не было никаких хождений.

Опять Одилон, подумал Людо, спускаясь по лестнице. Поди скажи мадемуазель Ракофф что это не твоя фотография… скажи что она моя к тому же на ней не твоя мать да тебе и не нужно ее фото… если ты так скажешь то мы пойдем в лес прокатиться на подводной лодке с Татавом… а кроме того твой барашек в яслях наверняка будет впереди всех.

Столы были накрыты, близилось время ужина. Войдя в комнату для игр, Людо отшатнулся. Нет, никогда он не сможет к этому привыкнуть! Все дети были в сборе — скованные, поникшие, каждый во власти своей врожденной мании: кто–то бормотал и тихонько вскрикивал, кто–то блаженно смотрел в пустоту; одни стояли, прислонившись спиной к стене, другие толпились вокруг стола и убивали, как могли, время, возясь с обрывками шерстяных ниток и обмениваясь заговорщическими взглядами; один из воспитанников разглядывал звездный атлас, тыча в галактики дрожащим пальцем.

Заканчивался еще один день их жизни. Они бросали кольца, прибирали дорожки, вырезали фигурки из картона, рисовали чужих, возносили хвалу Небу, слушали «Маленькую ночную серенаду» — «да нет же, Бенуа, Моцарт не чужой, это великий музыкант, один из детей, если угодно…». Они послушно принимали все: Моцарта, пингвинов, пюре на ужин, белые таблетки снотворного, свистки, тысячи ничем не заполненных мгновений, тысячи никуда не ведущих шагов, — и отходили ко сну, не ведая, что такое сон. Людо увидел, как они все повернулись в его сторону, прижав палец к губам и торжественно прошив: «Тс–с–с». В ответ он закричал, и крику тому, казалось, не было конца.

IV

Центр Сен–Поль, апрель

К чему упорствовать в нежелании увидеть положение вещей в истинном свете? Не лучше ли сегодня же прояснить разделяющее нас разногласие. Я был болен, но теперь мне уже лучше. Лучше с головой. Ты была права, но я не совсем чокнутый. Хотя, может быть, я немного им был. Мишо говорил, что ты тоже болела и поэтому не приехала. Я передал ему для тебя подарок. Я сам это сделал из ракушек и хорошенько все промыл жавелевой водой. Здесь учат ткать салфетки и петь. Дуду говорит, что у меня хороший голос, потому что большая грудь, а мадемуазель Ракофф ставит нам пластинку Моцарта про маленькую серенаду. В маленькой серенаде нет фисгармонии. Она говорит, что это скрипки. Она показывала фото скрипки. У нее панцирь и дыры для дыхания. Если хочешь, чтобы я стал матросом, я буду матросом. Здесь и вправду не так уж плохо. Но моря не видно. Здесь не все дети, есть и старики, но их так называют. Они не такие злые, как в школе. Я самый сильный и развожу бачки с какао. Когда я перестану быть чокнутым, то смогу вернуться домой и буду замшей полировать машину. Дворники ни к черту! Погода налаживается. Нам давали шоколадные золотые рыбки, но карлик у меня их спер. Мы учим названия цветов. Остается еще два месяца, и тогда в воскресенье вы за мной приедете. Полагаясь на незамедлительное выполнение Вами контрактных обязательств, направляю Вам, Татаву, тебе и Мишо, выражение совершеннейшего моего почтения.

Людо