Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу

И, поэтому, абсолютно был прав А.Г.Кузьмин, многократно указы­вающий, начиная с 1970 г., на ту аномальную ситуацию в науке, когда ученые, видя в варягах скандинавов и приписывая им, по сравнению с норманистами прошлого, куда большую роль в русской истории, призна­вая скандинавской не только династию, но и дружину, в то же время «не считают себя норманистами». Наш выдающийся историк, прекрасно зная исторический материал, источники и предшествующую историографию по всему кругу вопросов варяго-русской проблемы, забытые советской наукой или игнорируемые ею (необходимо, подчеркивал он, учитывать «выводы немарксистских ученых прошлого и настоящего»), не только увидел, насколько не соответствует этим знаниям норманистская трактов­ка этноса варяжской руси, но и увидел те причины, в силу которых со­временная ему историография была не в состоянии выйти за рамки нор­манизма и была обречена на повторение тех доводов, от которых отказа­лись именитые норманисты прошлого. Ошибочно полагать, правомерно говорилось им, «будто, отдав политическую историю Руси ІХ-ХІ вв. нор­манистам, можно остаться на позициях антинорманизма, опираясь на об­щий тезис о государстве как продукте внутреннего развития общества».

Отметив, что «ленинградские археологи Л.С.Клейн, Г.С.Лебедев, В.А.Назаренко ни в коем случае не отходят от принципов марксизма, признавая преобладание норманнов в господствующей прослойке на Руси», Кузьмин резюмировал: «Однако их концепция вызывает сомнения и возражения в конкретно-историческом плане». А именно, если при­знать норманскими многочисленные могильники эпохи Древней Руси, «то станет совершенно непнятным, почему синтез германской и фин­ской культуры (на северо-востоке, например) дал новую этническую общ­ность, говорящую на славянском языке, почему в языке древнейшей ле­тописи нет германоязычных примесей...», «почему нет сколько-нибудь заметных проявлений германских верований в язычестве Древней Руси...». Если, продолжал историк свою мысль, в Сказании о призвании варягов говорится, что новгородцы «от рода варяжска», а варяги возводят славянские города Изборск, Новгород и Белоозеро, «то следует признать, что перед нами либо абсолютно недостоверная легенда, либо варяги - это тоже славяне». В связи с чем, справедливо заметил он, «необходимо бо­лее тщательное выяснение природы тех этнических элементов, которые многие археологи и отчасти лингвисты признают северогерманскими»134.

Приведенные слова ученого содержали в себе не только объективную оценку состояния и перспектив разработки варя го-русского вопроса в со­ветской историографии (точнее, их отсутствия), но и явную критику марксистской концепции начала государственности на Руси, точнее того, что под ней тогда понималось (как им было замечено позже, «действи­тельный марксизм не содержал тех глупостей, которые ему хотели при­внести под флагом антинорманизма»). Шаг по тем временам более чем мужественный. В 1986 г. Кузьмин пошел еще дальше, говоря, что в об­разовании Киевской Руси значительную роль сыграла власть внешняя, в том числе и варяги, выступив тем самым против практики абсолютиза­ции каждого слова классиков марксизма, слепого доверия тому, что им приписывалось. При этом он указал на факт упрощенной трактовки из­вестной мысли Ф.Энгельса, что «государство никоим образом не пред­ставляет собой силы, извне навязанной обществу», когда ее восприни­мали в том смысле, «будто государства вообще не могут возникать в результате завоеваний...», что в действительности являло собой попытку «закрыть» спор норманистов и антинорманистов». Тезис этот, подчеркнул исследователь позже, совершенно несостоятелен: «возникновение госу­дарства в результате завоеваний не только не исключительные, а преоб­ладающие случаи»: так возникали практически все империи («у Энгельса, — пояснил Кузьмин. — речь в действительности шла о независимос­ти от каких-то запредельных сил»)135.

В 1975 г. археолог Д.А.Авдусин выражал обеспокоенность по поводу того, «что ограничение норманского вопроса проблемой происхождения Древнерусского государства таит в себе ряд опасностей» и дает возмож­ность советским ученым, активным проводникам идеи норманства варя­гов, называть себя антинорманистам и вместе с тем говорить в зарубеж­ных публикациях, «что антинорманизм в советской исторической науке не моден» (Л.С.Клейн). В 1991 г. С.В.Бушуев и Г.Е.Миронов констати­ровали, что «советские антинорманисты» «сохранили в неприкосновен­ности исходную посылку норманской теории о тождестве варягов и нор­маннов». В 1999 и 2002-2004 гг. В.В. Фомин указал на причины, привед­шие к тому, что со второй половины 30-х гг. норманизм, лишь прикры­тый марксистской фразеологией, выступал под флагом «антинорманиз­ма». Причем исследователи, выдавая норманизм за его антипод, создали основательную путаницу в понимание варяжской проблемы в целом и в своих концепциях ранней истории Руси, в своих конкретно-исторических выводах, «что только еще больше усиливало норманистские настроения в академических кругах, в преподавании отечественной истории в вузах и школах». По мнению Ю.Д.Акашева, высказанному в 2000 г., советские историки-антинорманисты остановились на полпути: «Признание Рюри­ка и всех варягов, а многими историками и народа русь норманнами... неизбежно ведет к возрождению и усилению» норманской теории136.

Но сегодня утверждается, все также искажая суть антинорманизма, на ложном понимании которого выросло несколько поколений ученых, что в советское время верх в исторической науке взяли «патриоты» (А.П.Но­восельцев), что там господствовал «воинствующий «антинорманизм», «примитивный «антинорманизм» (Е.В.Пчелов), «политический, патрио­тический антинорманизм», приглушавший при Сталине скандинавский фактор «как не отвечающий задачам патриотического воспитания» (А.С.Кан)137. При этом, конечно, никто не объясняет, какой «антинорма­низм» и какой «патриотизм» заключается, например, в словах С.М.Дуб­ровского, что М.Н.Покровский указал на «ошибочность норманской тео­рии», считая, что было не призвание варягов-норманнов, а завоевание восточных славян в его более мягкой форме, когда побежденные не истреблялись, а превращались «в подданных». Или в выводе О.Д.Со­колова, увидевшего «обстоятельную критику» Покровским норманизма в том, что он говорил о зачатках государственности у славян «до прихода норманнов»138. Или в твердом убеждении Б.А.Рыбакова о существовании в истории Руси «норманского периода», который, как он полагал, охва­тывал 882-912 гг. и который олицетворял собой Олег Вещий. Вряд ли наличие этого «антинорманизма» и «патриотизма» можно заподозрить в его же мысли, что буржуазные историки «излишне преувеличивали» рам­ки этого периода, растягивая на несколько столетий, и что княжение Олега в Киеве есть «незначительный и недолговременный эпизод, из­лишне раздутый некоторыми проваряжскими летописцами и поздней­шими историками-норманистами»139.

На деле это был чистейшей воды норманизм. Поэтому, глубоко за­блуждается И.Н.Данилевский, полагая, что «глава советской «антинор-манистики» Рыбаков, борясь с норманизмом, «сам оказывался вынуж­денным сторонником норманской теории»140. «Антинорманизм» Рыбако­ва кажущийся, ибо он был практически таким же «стопроцентным» норманистом, как и его оппоненты, и отличался от них только тем, что хотел максимально затушевать разговор о варягах, в которых видел скан­динавов. Лишь полным господством в умах советских исследователей норманской теории объясняется тот факт, что мало кто из них услышал В.В.Мавродина, в 1946 т? констатировавшего: забыто то, на что обра­щали внимание М.В.Ломоносов и С.А.Гедеонов, - на связь поморско-славянского мира с восточными славянами. Через три года историк добавил, что казавшиеся в свое время странными попытки Забелина и Гедеонова связать варягов с западнославянским миром приобретают сейчас, в свете последних работ советских археологов и филологов, «особый смысл»141.

Мавродин заметил не только эту аномалию советского «антинорма­низма», совершенно не принимавшего в расчет наследие антинорманис­тов прошлого и сводившего весь разговор о варягах исключительно только к скандинавам. В 1945 г. он позволил себе некоторые отступления от принятых теперь норм в варяжском вопросе, сказав, что нет оснований отрицать «большую роль» варягов в деле создания государства у восточ­ных славян, где они «выступают в роли катализаторов»142. Эти слова, конечно, нисколько не ставили под сомнение всеобщую убежденность в норманстве варягов, но они отступали от марксистской концепции начала государственности на Руси, да и не соответствовали политическому моменту143. Тут же последовала незамедлительная реакция на подобную «крамолу». Так, С.А.Покровский забил тревогу, что Мавродин «возрож­дает по существу норманистскую теорию», «попал в плен к норманизму, объявив, по сути дела, организаторами Киевского государства варяжских князей». К.В.Базилевич призвал бороться с пережитками норманизма, к которым принадлежит утверждение Мавродина «о весьма существенном значении скандинавов в истории Руси»144. Такого рода критика не носила принципиального характера, ибо велась в рамках норманизма и всецело работала на него. В связи с чем никак нельзя согласиться с норвежским исследователем Нильсеном, охарактеризовавшим кампанию против Мав­родина «антинорманистским крестовым походом» и приписывающим ей «возрождение» антинорманизма XVIII века. Вместе с тем ученый по­лагал, надо отметить, что она была необходимой частью массивного наступления на космополитизм в советской историографии. И.Я.Фроянов также увидел в «критике» Мавродина веяние времени: «в стране начался сезон охоты на «космополитов»145.

Пройдет совсем немного времени, и ситуация в науке в корне изме­нится, и в ней в первозданном виде воцарится норманизм со слабым на­летом официального «антинорманизма». Во-первых, к тому неумолимо вели как непоколебимая убежденность советских ученых в норманстве варягов, так и жесткий диктат ортодоксального «антинорманизма», посяг­нувший на самое святое - на их творческую свободу, что уже само по се­бе не могло не вызвать его принципиального неприятия. Во-вторых, этот «антинорманизм» настолько явно противоречил себе и показаниям лето­писи, что просто не мог не породить даже у своих искренних первона­чально сторонников самые серьезные сомнения в своей состоятельности, а, следовательно, крепкую веру в истинность того, против чего он был направлен. Недоверие к нему многократно усилили хрущевская «отте­пель», ревизия наследия Сталина (в целом ценностей социализма) и неизбежное отсюда разочарование творческой интеллигенции в марк­систской идеологии, что заставило многих из ее числа совершенно по-иному посмотреть на тот «антинорманизм», который зиждился на посту­латах марксизма.

В-третьих, эта позиция значительной части советских исследователей получила, что было важно для той эпохи, обоснование в рамках все того же марксизма, в чем огромная роль принадлежит трудам И.П. Шасколь-ского. Характеризуя норманскую теорию, как и подобало для тех лет, «реакционной» и целиком направленной против советской науки, он вместе с тем указал на недостатки советского «антинорманизма». Это от­рицание деятельности норманнов на Руси в ІХ-ХІІ в., вытекавшее из иг­норирования «какой-либо роли внешних влияний» на русскую историю, хотя, отмечал ученый, марксистская наука признает определенную роль внешних влияний (но, как того требовал марксистский ритуал, Шасколь­ский убеждал, что государство на Руси возникло «в результате внутренних процессов развития, а не вследствие воздействия внешних сил»). Слова исследователя, произнесенные в 1960-1961 гг. в адрес тогдашнего «ан­тинорманизма», были совершенно справедливы, но были сделаны в нор-манистском ключе (причем ученый не без умысла оперировал в основ­ном термином «норманны», а не «варяги»). В 1963 г. Шаскольский сфор­мулировал мысль о параллельности и синхронности процессов социального и политического развития на Руси и в скандинавских странах в период формирования классового общества и государства (ІХ-ХІ вв.)146, что еще больше заставляло рассматривать их прошлое в неразрывной связи.

В условиях тотального господства норманизма тонкая и выдержанная в духе марксизма критика Шаскольским официального «антинорманиз­ма» окончательно подорвала доверие к нему и качнула маятник симпатии советской науки в сторону норманнов, что вызвало настоящий «сканди­навский бум» среди специалистов и резко возросшее число трудов по сла­вяно-русским древностям, на которых увидели «многочисленные» следы норманнов. Будучи весьма последовательным, Шаскольский в 1965 г. под видом критики преподнес норманизм в качестве научной теории, имеющей «длительную, более чем двухвековую, научную традицию» и «большой арсенал аргументов», при этом также отмечая, что наука «не отрицает определенной роли внешних влияний». То же самое сказал историк в 1978 г., при этом подчеркнуто говоря о зафиксированном многими источниками участии «норманнов в процессе формирования государства на Руси»147.

В 1988 г. Д.А.Авдусин справедливо заметил, что в трудах Шасколь-ского 50-х - 60-х гг. «норманизм выглядит даже респектабельнее противо­борствующего течения», з его монография «Норманская теория в совре­менной буржуазной науке» (1965) содержала основные положения крити­ки антинорманизма, в 1983 г. только сведенные воедино, и «способство­вала появлению серии работ ленинградских археологов, которые преуве­личивали роль скандинавов на Руси...». В 1998 и 2003 гг. А.Г.Кузьмин сказал в адрес той же книги, что она «реабилитировала норманизм как определенную теоретическую концепцию, вполне заслуживающую серь­езного к ней отношения», причем автор свел аргументы антинорманистов к словам Ф. Энгельса, будто «государство не может быть привнесено из­вне», оставаясь в остальном норманистом»148. Вместе с тем Шаскольский вводил в науку норманистские доводы. Критикуя мнения зарубежных коллег по поводу происхождения имени Русь от финского Ruotsi, уче­ный, например, подчеркнул, что «с лингвистической стороны переход» из Ruotsi в Русь «представляется возможным». Вслед за чем многозначи­тельно указал, что этот вывод «не может рассматриваться как какое-то ущемление нашего национального престижа. ...Так, Франция и францу­зы получили свое имя от германского племени франков, Англия и англи­чане - от германского племени англов, Болгария и болгары - от тюрк­ского племени болгар и т. д. При этом французы, англичане, болгары не считают подобное происхождение названий недостаточно почетным». Или же горячо убеждал, что ничтожное количество рунических надпи­сей, обнаруженных в Восточной Европе, и на чем правомерно заостря­лось внимание в науке, не может служить веским аргументом против норманской теории149.