Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу

В 1936-1945 гг. ученый утверждал, что «в достоверности Рюрика у нас нет никаких оснований сомневаться. Мы только не можем признать за ним той роли, какую ему приписывают норманисты», т. е. создание рус­ского государства. По его мнению, норманская дружина с Рюриком была приглашена одной из борющихся сторон в Северо-Западную Русь, «когда там обострилась борьба, в качестве вспомогательного войска» (как это было при Владимире и Ярославе), но Рюрик, воспользовавшись обста­новкой, захватил власть. В 1953 г. позиция Грекова в отношении варяж­ской легенды, которую он выразил в академическом издании «Очерки истории СССР», была уже крайне негативной: «Предание это лишено ис­торической достоверности и ни в какой «мере не можег служить источни­ком при изучении образования Древнерусского государства». При этом говоря, что нет оснований отрицать появление норманнов на Северо-За­паде Руси: «Однако это не имеет никакого отношения к вопросу об об­разовании Русского государства». В издании «Киевской Руси» 1953 г. он, хотя и повторил свою идею о возможности найма новгородцами варяж­ского вспомогательного отряда, вместе с тем подчеркнул, что это «гипоте­тический вывод». Со второй половины 40-х гг. Греков уверял, что при­звание трех братьев - «ходячая теория» о происхождении государств.

Греков связывал включение и обработку материала о варягах с Силь­вестром, переделавшим летопись Нестора по заказу Владимира Монома­ха. Проводя мысль о тенденциозности летописца, ученый полагал, что факт призвания «пресловутых трех братьев», о которых дотоле не знали киевляне, был взят им из Новгородского летописного свода первой по­ловины XI в. и приспособлен к «центральной политической задаче», смысл которой сводился к тому, что «отсутствие твердой власти приводит к усобицам и восстаниям». И Сильвестр показал, говорил историк, что общество в IX в. спас Рюрик, но в конце XI в. повторились старые вре­мена, поэтому, приглашение местным боярством в 1113 г. Мономаха в Киев «оправдано, и долг киевлян подчиняться призванной власти, а не восставать против нее». Из той же новгородской летописи Сильвестр пе­ренес в свой труд известие о выплате дани варягам, об их изгнании, о вспыхнувших затем усобицах, сделавших призвание князей «целесо­образным и даже необходимым», но пропустил при этом сообщение о насилиях, чинимых над новгородцами варягами, «как отнюдь не способ­ствующее поставленной... задаче прославления династии Рюриковичей», а также информацию о неудавшемся восстании новгородцев во главе с Вадимом против Рюрика. Он же произвел отождествление руси с йаря-гами. В целом, как подводил черту исследователь, к сообщению летопис­ца надо относиться «весьма и весьма осторожно»: «Если даже он и пе­редал нам факты, насколько умел, добросовестно, то использовал их в своих целях, соответственно осветив их»118.

Рассмотренное новое явление в изучении варяжской легенды, когда внимание специалистов сосредотачивалось не на событиях середины IX в., о которых она повествовала, а на событиях начала XII в., будто бы при­ведших к ее рождению, И.Я.Фроянов назвал «хронологическим переклю­чением», которое, по его словам, «конечно, сглаживало остроту проблемы (варяжской.
– В.Ф.), но придавало ее изучению некоторую односторон­ность, недоговоренность и расплывчатость»119. Думается, это весьма мяг­кая оценка. На самом деле такой подход способствовал переносу центра тяжести с критики норманизма на критику, если так можно сказать, ни в чем не повинных летописцев, которых в советское время стало нормой характеризовать «первыми норманистами», что позволяло, по сути, спи­сывать на них существование досадного для нашей истории (и, конечно, историографии) варяжского вопроса, при этом конкретно им не занимала. И это тупиковое направление в историографии поглотило массу сил и энергии большого числа высокопрофессиональных специалистов.

Д.С.Лихачев в 1945 г. в вопросах складывания ПВЛ и варяжской ле­генды полностью следовал за А.А.Шахматовым, повторяя, что она была внесена в Начальный свод 1095 г., видимо, «из новгородской летописи, где живы были еще предания о приглашении наемных дружин варягов». Через два года он, в целом оставаясь верным приверженцем шахматов-ской концепции, предложил свою схему начальной истории летописа­ния, несколько по иному вписав в нее варяжскую легенду, в будущем до­бавив к сказанному незначительные детали. Теперь он полагал, что именно составитель первого русского летописного свода 1073 г., будучи заинтересованным в проведении идеи братства князей, внес в летопись новгородско-изборско-белозерские предания, в которых фигурируют Рюрик, Синеус и Трувор ^сообщенные ему новгородцем Вышатой, объе­динив их в один рассказ и связав его главных героев узами родства. Лихачев, развивая тезис Шахматова, что легенда служила целям борьбы с усобицами (ибо все князья «единого деда внуки»), подчеркивал, что именно по этой причине ее и воспринял Нестор. Пойдя при этом дальше, и отождествлением варягов-скандинавов с восточнославянской русью обосновал «норманское происхождение княжеского рода и самого назва­ния Руси», направленное против Византии.

Важнейшая задача Нестора, указывал Лихачев, состояла в том, чтобы дать объяснение названию «Русь», что он и сделал, но только не «в своем месте» (т. е. там, где он объяснял названия славянских народностей), а в варяжской легенде. Видя в НПЛ отражение Начального свода 1095 г., ученый полагал, что Нестор, прочитав у своего предшественника: «И се­де Игорь, княжа, в Кыеве; и беша у него варязи мужи словене, и оттоле прочий прозвашася Русью», раскрыл название руси следующим образом: русь - это варяги, название которых передалось славянам, призвавшим к себе представителей руси. К такому домыслу его подтолкнули визан­тийские источники (Симеон Логофет, Константин Багрянородный), где русскими именовали не только славян, но и нередко норманнов120. Сами варяги, приходя из Руси в Константинополь, заявляли, что они «от рода руського» и их называли «русскими» - людей, признававших своей родиной Русь и представительствовавших собой Русское государство». Как заключал исследователь, объяснение, которое дал Нестор слову «Русь», еще более искусственного происхождения, чем варяжская леген­да, что видно по статье 1043 г. НПЛ, где русь прямо противопоставлена варягам. Антагонизм же между ними был снят Нестором при включении этого известия в ПВЛ. Вслед за Шахматовым и по тем же самым причи­нам Лихачев приписывал Нестору вставку имени «Русь» в принадлежав­шее его предшественнику перечисление северных племен и народов «Афетова колена», добавление к словам Начального свода 1095 г. «идоша за море к варягом» фразы «к руси... тако и си», утверждение, что три брата явились к призвавшим их племенам, «пояша по собе всю русь». Ладожскую версию легенды он также отнес к третьей редакции ПВЛ, как и Шахматов, связывая ее со статьей 1114 г. Ипатьевской редакции На­чальной летописи, в которой один из летописцев говорит о себе в первом лице и о своем посещении в названном году Ладоги.

Хотя Лихачев и вел речь о возможности существования Рюрика, Си­неуса и Трувора как князей племен соответственно словен, мери и криви­чей, что отразилось в местных преданиях, историческое ядро варяжской легенды все же свел практически к нулю. Ибо она складывалась, по его представлениям, постепенно и являлась продуктом искусственного, «ученого» происхождения, возникшего в своей основе «в узкой среде киевских летописцев и их друзей на основании знакомства с северными преданиями и новгородскими порядками». Сам же сюжет о призвании князей со стороны Лихачев оценивал как «наиболее примитивную, от­сталую часть» Сказания, воспринятую «псевдоучеными норманистами». А создано оно было, по его мнению, «исходя из обычной практики в Новгороде призвания князей», и его «скромное историческое зерно» состоит лишь в том, что в нем получила отражение новгородская прак­тика «призвания» варягов-наемников.

В те же 40-60-е гг. в историографии наличествовало направление, которое отказывало Сказанию о призвании варягов и даже в этом «скром­ном историческом зерне». Из специалистов, профессионально занимав­шихся в те годы историей летописного дела на Руси в целом и варяжской легендой, в частности, ее полностью не принимал М.Н.Тихомиров. На­ходясь под несомненным влиянием Д.И. Иловайского, он абсолютизиро­вал полянославянскую концепцию начала Руси и полностью отрицал варяжскую, именуя ее ученой фикцией, «вызванной навязчивой идеей о реальности факта призвания варягов». Сказание о призвании варягов историк рассматривал через призму непрерывной (X - начала XI в.) борь­бы Новгорода и Киева, в которой верх одержали новгородские князья, опиравшиеся на варягов. И после того, как Ярослав Мудрый 1019 г. окончательно утвердился в Киеве, в Новгороде был написан, в противо­вес киевским, свой рассказ о начале Руси, где на первое место были вы­двинуты варяги, и им же было приписано создание русского государства. Там же утверждалось, что русские князья вначале появились в Новгоро­де, откуда они перешли в Киев, что противоречило киевским источни­кам ПВЛ, где Русью первоначально называлась Киевская земля.

В 60-70-х гг. XI в., когда в Киеве создавался свод, по мысли ученого, отразившийся в Устюжской (Архангелогородской) летописи, составлен­ной в первой четверти XVI в., то в нее был включен новгородский рас­сказ о начале Руси, откуда он затем попал в Начальный свод 1095 г. Ска­зание о призвании варягов повествует, утверждал Тихомиров, не о начале Русской земли, а о происхождении княжеской династии, которая выво­дилась, согласно средневековой традиции, из зарубежных стран. В нов­городской и киевской редакциях легенды, а также в первой редакции ПВЛ варяги еще не прозывались русью, хотя в Начальном своде гово­рилось, что «от тех варяг, находник тех, прозвашася Русь, и от тех словет Руская земля». Именно эта фраза, не поясненная летописцем, привела позднее к появлению комментария, объясняющего, кем все же была русь: «Идоша за море к варягом, к руси. Сице бо ся зваху тьи варязи русь... тако и си». Свою убежденность в отсутствии в истории варягов-руси ис­следователь черпал, как и Иловайский, из чтений Лаврентьевской, Троицкой и Ипатьевской летописей, русской редакции «Никифорова летописца вскоре», где русь названа в числе племен, приглашавших ва­рягов, из показаний польского историка Я.Длугоша, что «русские пле­мена... приняли от варяг трех князей»122.

Тихомиров был полностью уверен в том, что источником отождест­вления руси и варягов явился отрывок о народах «Афетова колена», где русь упоминалась наряду со свеями, урманами, англянами и готами. Этот отрывок историк датировал первой половиной XI в., аргументируя свой вывод тем, что в нем отсутствуют датчане. К такому заключению его подвиг С.М.Соловьев, указавший, что в перечне народов «Афетова колена» и в перечне варяжских народов под 862 г. «летописец смеши­вает... датчан с англичанами вследствие тесной, постоянной связи, кото­рая издавна существовала между этими двумя народами». Именно факт отсутствия датчан в этих перечнях Тихомиров назвал датирующим при­знаком, беря «во внимание непрерывную связь Англии с Данией до 1041 года»123. Историк оспорил точку зрения Шахматова, что русь была вставлена летописцем в перечень народов «Афетова колена» с целью оправдания своей теории о варяжском происхождении русских князей, полагая, что она попала туда «по своего рода недоразумению», ибо при его составлении пользовались скандинавскими памятниками того време­ни, где Русь обычно помещалась в соседстве со Швецией, Готией и Нор­вегией, но восточнее их. «Найдя в своем северном источнике Русь, по­мещенную в соседстве со шведами и готами, — подытоживал Тихоми­ров, — автор рассказа о призвании князей уподобил Русь варягам». Отнесение варягов в договорах с Византией к «роду рускому» ученый объяснял, как и его коллеги, тем, что они были представителями русско­го князя. По этой же причине, убеждал он, византийцы в X в. нередко отождествляли «Русь» с норманнами124.

С такой же силой негативная оценка варяжской легенды звучала в тру­дах тех исследователей, которые, если так можно сказать, не слишком долго задерживали на ней внимание. В 1948 г. Л.В. Черепнин предложил свою трактовку ее появления, которую он сам же охарактеризовал как «новый сильный удар» по норманской теории. Ученый увидел в ней легендарный и тенденциозный рассказ, политический смысл которого за­ключался не в утверждении идеи о варяжском происхождении Русского государства, а в апологии новгородских «вольностей», в доказательстве их «извечности» и в провозглашении правовых начал государственности, на которые посягнули варяги-наемники. В связи с чем возникновение па­мятника он связал известными событиями 1015-1016 гг., в ходе которых новгородцы получили от своего князя Ярослава Правду, боровшуюся «с произволом варягов». «Итак, — резюмировал Черепнин, — ссылкой на историческую традицию обосновывая политические притязания, новго­родская политическая мысль середины XI в., в качестве прецедента оста­новилась на договорной грамоте 1016 г., известной под именем Правды Ярослава, и события, связанные с ее получением новгородцами, положи­ла в основу легенды, перенесшей в далекое прошлое появление «правды» как акта добровольного соглашения (курсив автора.
– В.Ф.) новгородских сла­вян с приглашенными ими князьями. Не замалчивались и кровавые стол­кновения, предшествовавшие этому «добровольному» соглашению»125.

СВ. Юшков в 1949 г. Сказание о призвании варягов, составленный, по его словам, «с большим искусством», без всяких оговорок охаракте­ризовал легендой «с начала до конца», «ученым домыслом» составителя ПВЛ Сильвестра, внесенным в летопись для предотвращения начав­шегося распада государства, с целью чего возвышалось значение правя­щей династии и подчеркивалось, что без единой сильной власти неиз­бежны междоусобицы. Но при этом историк не согласился с мнением Грекова, говорившего о приглашении одной из борющихся сторон в Новгород норманна Рюрика во главе воинского отряда и последующей узурпацией им власти. В 1963 г. К.Д.Лаушкин предположил, что роди­ной Рюрика как литературного персонажа является Ладога, там же он перешел из фольклора в историческую литературу. Имя Рюрика ученый посчитал модификацией имени святого Георгия, патрона Ладоги, «отра­зившего отчасти скандинавское влияние». Со святым Георгием были свя­заны представления о солнечном божестве как родоначальнике славян и устроителе русской земли, которые затем перешли на Рюрика, ставшего самостоятельным мифологическим образом. Поэтому в ладожской фоль­клористике Рюрик считался не только предком славянского племени, но и старшим братом двух подобных ему мифологических персонажей -Синеуса и Трувора, родоначальников соответственно угро-финнов и свеев. И легенда об этих братьях легла позднее в основу династического предания о призвании варягов, уже освобожденного от сказочных обра­зов, и дополненного новой, политической темой, подчеркивающей целе­сообразность и необходимость княжеской власти: беспорядок до Рюрика объяснялся тем, что люди «почаша сами в собе володети»126.