Васек Трубачев и его товарищи (книга 2)
Шрифт:
Во дворе вдруг стало совсем тихо. Говорил один Степан Ильич:
— Одним словом, нашего колхозного хлеба фашистам не кушать! Вывезем все до единой крохи, а не вывезем — так найдем, как с ним поступить.
Митя вышел во двор. Около сельрады собрались колхозники. Они были возбуждены, взволнованы; бабы утирали передниками глаза. Лица у всех были утомленные — видно, никто не ложился спать в эту ночь. У забора стояла мокрая, вспотевшая лошадь. Ребятишки заботливо вытирали тряпками ее запавшие бока. Около хаты на завалинке, окруженный тесной кучкой колхозниц, сидел высокий бородатый
— А як ты его вывезешь? Куда ты пассажиров распределишь? Я кажу — народ давайте! Треба станцию восстанавливать. Красная Армия с Киева подходит — на чем будем подвозить? Ведь он же, проклятый, весь вокзал разворошил! Пути все чисто перебиты, каменюгой завалены! Ой, горе, люди! — Он покрутил головой и ударил себя кулаком в грудь: — Двадцать лет сторожил! Какую новую станцию поставили! Вагоны были як те огурки зеленые. И нема, ничого нема. А людей так уж не касайся — сколько их перебил да покалечил проклятый кат за эту ночь!..
— Ну, слухай, диду! Все, что потребуется, будет сделано. И пути починим и вагоны пригоним, — спокойно отвечал ему Степан Ильич. — Людей, конечно, убитых не вернешь… это не в нашей воле. Только ворог наш кровью своей заплатит нам за каждого человека, а за детей наших и крови его не хватит — выклюет ему воронье поганые очи за детей наших!
Бабы громко заплакали, закричали мужики, потом все стихло…
Не глядя на людей, Митя шел прямо к старику. Во рту у него пересохло, но спине пробегал колючий озноб. Женщины зашептались, раздвинулись. Баба Ивга всплеснула руками и, поправляя на голове черный очипок, поспешила навстречу Мите.
— Ах ты ж, боже мий! — Она остановила Митю, обняла его за плечи, радостно зашептала: — Поехали ваши, поехали! Успокойся, сынок, успокойся, голубчик, еще с вечера поехали! Как раз на поезд поспели. И учитель и пионеры твои — все поехали… Дед Гаврила сам их в вагон сажал, он знает!
Дед Гаврила повернул головой и подвинулся, освобождая место около себя.
— А ты вожатый ихний? — с любопытством спросил он.
— Вожатый. — Голос у Мити был хриплый, чужой, деревянный. — Так уехали они, говорите?
Дед оживился:
— Раз в раз! На последний поезд поспели! Еще шоферу своему приказывали за вами ехать…
Митя облегченно вздохнул:
— А где шофер?
Старик развел руками:
— Пропал, бедный… И машину его перекорежило, и ничего от человека не осталось… от бомбежки пропал…
Митя вспомнил молодое улыбающееся лицо, выглядывающее из кабинки; сердце у него заныло.
— А вы, дедушка, сторож? Там еще три девочки на грузовике… с малышами были… — От волнения Митя говорил несвязно, глотая слова.
Старик нахмурился, как бы припоминая:
— Так там же и девочки и мальчики, одно слово — пионеры… Ну, так они все и поехали… От який ты пуганый! Я тебе одно, а ты мне другое! А шофера коло Жуковки разбило… И богато там людей проклятый кат покрошил… Песок там, быстро ехать не можно, а он, кажуть, по-над самой дорогой, як той дьявол, спустился да с пулемета и давай людей
крошить… А то и бомбой действовал… И малых деток не пожалел: як тарарахнет по грузовику, так всех в одну кашу, як тех пташек в гнезде уложил… И заведующую и нянечку, яки там с ними были… Люди говорили — страшно смотреть на это дело…У Мити в глазах медленно двинулось и поплыло куда-то шоссе, закачался грузовик, в ушах зазвенел и смолк детский лепет…
Старик махнул рукой, вытащил кисет:
— Мабуть, и в гражданскую такого не було… Я сам не бачив, но люди говорили…
Митя встал:
— Где это? Около Жуковки?
— Ну да, на шоссе…
Подошел Степан Ильич. На его лице не было заметно ни волнения, ни следов бессонной ночи. Только голубые глаза стали темнее и строже. Он тронул Митю за плечо, улыбнулся ласково и ободряюще:
— Ну, как ни есть, а твои уже скоро дома будут. А там и вас отправим. Станцию мы в два дня оборудуем. На поле баб оставим, а молодежь и кой-кого из стариков пошлем на железную дорогу. Из Ярыжек уже пошли люди…
Дед продолжал пояснять собравшимся:
— Он, бандит, думал, что на склады напал. А склады-то военные у нас не в тех местах сохраняются… — Сторож вдруг замолчал, пожевал губами ус и, видимо рассердившись на себя за излишнюю болтливость, поспешно встал: — Поеду дальше. Нема у меня часу тут рассиживаться… А ты, Степан, посылай людей сегодня же!
— Зараз пошлю, — откликнулся Степан Ильич и, взяв под локоть Митю, пошел с ним в хату. Глядя на разметавшихся во сне ребят, он пошутил: — Вот где у меня работнички! Богатырская сила!
Баба Ивга принесла молоко, хлеб, сало:
— Кушайте, мои дорогие, что есть, бо я и печь сегодня не топила.
Степан Ильич ел молча; он был уже снова поглощен своими делами и не обращал внимания на Митю.
Татьяна и баба Ивга нарезали большими кусками хлеб и торопливо жевали его, макая в миску с варенцом. Жорка влез к отцу на колени и громким шепотом спросил:
— А таких, как я, хлопчиков на войну берут?
Отец молча снял его с колен, вытер губы:
— Ну, я пойду! Татьяна, бежи до клуни, готовь мешки. А вы, мамо, как накормите хлопцев, то ложитесь поспать.
— Ни, сыну! Тебе работа, и мне работа, — коротко ответила баба Ивга, убирая со стола.
Степан Ильич посмотрел на Митю; в глазах его промелькнула какая-то мысль, но он ничего не сказал, кашлянул и вышел. Митя хотел выйти вслед за ним, хотел сказать, что в грузовике вместе с малышами ехали девочки… Но говорить об этом было бесполезно, и голос застревал где-то в горле.
Когда Степан Ильич вышел, Митя тоже встал, кивнул на ребят:
— Я… скоро приду… Пусть они спят.
В селе шла напряженная жизнь. В каждом дворе были настежь открыты ворота; за воротами двигались люди — выгружали возы, таскали мешки с зерном. В некоторых хатах еще горели ночные огни — видно, хозяева, занятые работой в поле, забыли их потушить. Где-то ревели коровы; на улице валялись в пыли жирные свиньи; собаки, чуя непорядок, с остервенением лаяли на них. Не умолкая, тарахтел в поле комбайн. На шоссе мимо Мити пробегали девчата, деловито шагали хлопцы.