Васек Трубачев и его товарищи (книга 2)
Шрифт:
— Я им казав, а воны не слухають. Коромысло на плечи, та и ходу!
— Ладно вам спор заводить! Не старуха я, чтобы на печи сидеть. Развешивайте белье да несите мне сухое: кое-что подлатать надо. У тебя, Сеня, иголка моя?
— Есть, есть!
Курносый Сеня вытаскивает из кармана свернутый в трубочку лопух. Из лопуха торчит иголка.
— Глупый ты хлопец! Кто ж в кармане иголку носит?
Только вчера Оксана стояла над свежей могилой отца и Матвеича. Партизаны несли почетный караул. Давали клятву отомстить за погибших товарищей. Склонившись над свежей
Возникали в памяти Оксаны совсем недавние картины. Вот она прибирает хату Матвеича и бранит его за беспорядок, а он, большой, неуклюжий, ходит за ней на цыпочках и говорит тихим, виноватым голосом: "Ну, дывлюсь я, откуда той беспорядок является? Может, как хозяева с хаты, так вещи друг до друга бегать начинают, а? Побалакать, або що… А как хозяин скоро вернется, то и не поспеют на свои места стать". — "Поспеют, если хозяин хороший. Не придумывайте свои сказки, диду, да не кладите сапоги под подушку — им там не место".
Оксана трогает землю. Ничего больше не будет. Все тут, под бугорком сырой земли… Тяжелые, медленные слезы ползут по ее щекам…
"Где бы ни был я, дочка, а к тебе приду и умирать буду на твоих руках", — писал отец. Оксана смотрит на свои большие руки. Нет, не пришлось им прижать к груди седую голову отца, не пришлось отдать ему в последний раз все тепло, всю ласку заботливых дочерних рук!
Долго сидела Оксана над могилой. Давно разошлись партизаны, тихо было в лагере… Но вот шевельнулась ветка, зашуршал под осторожными шагами валежник, мелькнула в темноте одна, другая пара глаз… Оксана вспомнила, что не одному отцу и Матвеичу она была нужна. Много еще места для своих людей в ее большом материнском сердце!
Она встала, вытерла насухо слезы и, поклонившись, сказала свое обычное:
— Пойду пока…
В отряде Оксана познакомилась с Митей. Рассказала ему, что девочки живут у Миронихи, что она часто видела их, приходя на поляну, где они пасли коров. Митя ходил счастливый и все расспрашивал Оксану, как они живут, что делают, здоровы ли.
— Я их обязательно повидаю! Какая тяжесть у меня с души спала, Оксана Николаевна, вы и представить себе не можете!
Весть о смерти Матвеича и Николая Григорьевича потрясла Митю. Он знал, что ребята в ту ночь пошли на пасеку, и больше о них никто ничего не слышал. Митя не находил себе места.
— Если б Мирон Дмитриевич отпустил меня, — говорил он Оксане, — я б их нашел. Я все кругом обыщу!
Оксана обещала попросить Мирона Дмитриевича. Вспоминая Васька, она улыбалась и задумчиво говорила:
— Помню я его. Сердцем помню. Других-то меньше знаю, а его помню…
Смерть Вали была новым ударом для Мити. Оксана тоже знала и любила Валю, но, глядя на серое и осунувшееся лицо Мити, строго говорила:
— Распрямись, голубенок мой! А то насядет горе, и не сбросишь его никак. Подыми голову, Митя! Не поддавайся, голубчик!
Теперь Митя нетерпеливо ждал конца совещания. Мирон
Дмитриевич обещал ему поговорить с Николаем Михайловичем и решить вопрос, как искать ребят.Время тянулось мучительно долго. Митя пробовал пройти в палатку, но часовой сердито загораживал ему вход:
— Ты ж комсомолец, а не сознаешь. Приезжий человек тут присутствует, понятно это тебе?
В палатке решались важные дела.
— …Фашисты не должны догадаться, что отряд ушел из этих мест. Нужно время от времени давать им о себе знать и здесь. Кого вы оставите для этой цели, Мирон Дмитриевич?
— Люди у меня уже намечены. Человек двадцать я оставлю здесь с Костей.
Костя, неловко улыбаясь, встал.
— Я им покою не дам! — усмехнувшись, пообещал он.
Николай Михайлович внимательно посмотрел на Костю и улыбнулся. От улыбки глаза его сразу потемнели.
— Я помню вас, товарищи. Мы встречались на пасеке у Ивана Матвеича.
— Встречались, — со смущенной улыбкой ответил Костя. — Мы с Митей Бурцевым приходили, с комсомольцем.
— Помню, помню! — кивнул головой Николай Михайлович и обернулся к Мирону Дмитриевичу: — Еще кого вы решили оставить? Для связи с окрестными селами?
— Я думаю — Степана Ильича. Лучшего человека не найти.
— Правильно. А где находится семья Степана Ильича?
— Семья у него на хуторе. Жена с сынишкой еще раньше к своей матери ушла, в Горлинку, а мать его была здесь, но вчера я ее тоже туда отправил.
Николай Михайлович кивнул головой и сморщил лоб:
— А эта, другая женщина…
— Макитрючка? — подсказал ему Мирон Дмитриевич. — Эта у меня. Разведчица. Во всех операциях участвует. Боевая!
В палатку вошел Степан Ильич и грузно опустился на табуретку:
— Там Бурцев ждет не дождется.
— Да, Митя Бурцев! Вы мне что-то хотели о нем рассказать?
Степан Ильич, сжав свои большие ладони, придвинулся к столу:
— Тут, Николай Михайлович, такая история с московскими пионерами…
Мирон Дмитриевич затушил в пальцах горячий окурок и подсел поближе:
— Да-да, это дело спешное!
Николай Михайлович внимательно выслушал короткую историю Трубачева и его товарищей. Резкая складка легла на его лоб.
— Почему не вывезли своевременно? — отрывисто спросил он.
Степан Ильич начал объяснять.
— Позвольте… Трубачев? Что-то я слышал о нем от Ивана Матвеича. — Николай Михайлович провел рукой по волосам, нахмурился. — Это не тот рыженький мальчик, который кричал иволгой на пасеке, то есть сторожил нас? — спросил он вдруг с веселой усмешкой.
— Он, он! — обрадовался Степан Ильич.
— Вспоминаю. Я его однажды встретил в селе.
Перед глазами Николая Михайловича встали длинная улица, плетень и вспыхнувший до ушей мальчик, уступающий ему дорогу…
— Ну что ж! Надо немедленно что-то предпринять. Где Бурцев? Попросите его сюда!
Степан Ильич заторопился к выходу. Николай Михайлович повернулся к Мирону Дмитриевичу:
— В Макаровке остались девочки. Где они там живут? Кто о них заботится?