Ваш покорный слуга кот
Шрифт:
— О Кангэцу?
— Не только о Кангэцу-сане, — с угрозой в голосе ответила Ханако.
«Не по себе ему, наверное, сейчас», — только успел я подумать о своем хозяине, как тот произнес:
— Эта учительница, которая корчит из себя благородную, набитая дура…
— Позволю себе заметить, она все-таки женщина. Так что со своим «набитая дура» вы ошиблись адресом.
Манеры Ханако красноречиво говорили о том, что собой представляет эта женщина. Она, кажется, явилась сюда только затем, чтобы устроить скандал. Мэйтэй, как всегда, был верен себе и с интересом наблюдал за перепалкой между хозяином
Хозяин, понимая, что по части колкостей Ханако намного превзошла его, был вынужден на некоторое время замолчать. Но тут его неожиданно осенила какая-то идея.
— Вы изображаете дело так, словно Кангэцу влюблен в вашу дочь, а я слышал совсем по-другому, ведь правда, Мэйтэй-кун? — воскликнул хозяин, призывая в свидетели Мэйтэя.
— Да, он нам тогда рассказывал, будто ваша дочь заболела… что-то там говорила в бреду.
— Ничего подобного, — воскликнула госпожа Канэда, теперь она выражалась более четко и определенно.
— Однако Кангэцу говорил, что действительно слышал об этом от жены одного профессора.
— Ведь это моих рук дело, я сама попросила профессоршу сделать так, чтобы Кангэцу-сан обратил внимание на нашу дочь.
— И профессорша согласилась?
— Да. Не даром, конечно. Пришлось потратиться.
— Значит, вы решили не возвращаться домой до тех пор, пока не узнаете о Кангэцу-куне всю подноготную? — спросил Мэйтэй необычайно грубым тоном: видно, ему тоже надоела Ханако. — Кусями-кун, если и будем рассказывать, то так, чтобы он не пострадал от этого… Сударыня, мы, я и Кусями, расскажем вам о Кангэцу-куне лишь то, что не сможет повредить. Лучше всего, если вы будете спрашивать по порядку.
Ханако в конце концов согласилась и стала не спеша задавать вопросы. Теперь она снова заговорила вежливым, учтивым тоном.
— Говорят, что Каигэцу-сан физик, но не могли бы вы рассказать, что он избрал своей специальностью?
— В аспирантуре он занимается изучением земного магнетизма, — серьезным тоном отвечал хозяин.
К несчастью, Ханако не поняла, что это означает, и, хотя она многозначительно воскликнула «о!», лицо ее изображало недоумение.
— А он сможет стать доктором наук, если будет продолжать заниматься?
— Вы хотите сказать, что если он не станет доктором, то вы не отдадите за него свою дочь? — с неприязнью спросил хозяин,
— Конечно, — совершенно спокойным тоном ответила Ханако. — Ведь людей, которые просто окончили университет, сколько угодно.
Хозяин взглянул на Мэйтэя, и его лицо выразило еще большее отвращение.
— Мы не можем точно сказать, станет он доктором или нет. Спросите о чем-нибудь другом. — Мэйтэю тоже было явно не по себе.
— Он и сейчас занимается этим самым земным… ну, как его?
— Несколько дней тому назад он сделал в Физическом обществе доклад о результатах своего исследования на тему «Механика повешения», — поспешил сообщить хозяин.
— Фу, мерзость какая! Повешение… Уж очень он странный человек. С этим повешением или еще там с чем-то ему никогда не стать доктором.
— Конечно, если он сам повесится, то сделать это будет трудно, но не исключена возможность, что благодаря именно «Механике повешения» он
станет доктором, — сказал Мэйтэй.— Вот как? — произнесла Ханако, переводя испытующий взгляд на хозяина. К сожалению, она не понимала значения слова «механика», поэтому испытывала беспокойство. Однако госпожа Канэда, очевидно, решила, что ей не пристало обнаруживать свою необразованность, и ей ничего не оставалось, как попытаться что-нибудь понять по выражению лиц своих собеседников. У хозяина лицо было хмурым.
— А еще чем-нибудь другим, более понятным, он не занимается?
— Недавно он написал трактат «От рассмотрения устойчивости желудей к вопросу о движении небесных тел».
— Неужели в университете изучают даже какие-то там желуди?
— Я тоже всего лишь дилетант и точно сказать не могу, но если этим занимается Кангэцу-кун, значит вещь стоящая, — с серьезным видом подтрунивал Мэйтэй.
Ханако, кажется, поняла, что разговоры о науке ей не по зубам, и, решив больше не задавать никаких вопросов, поспешила перевести разговор на другую тему.
— Теперь бы мне хотелось спросить о другом… Ведь правда, что он на Новый год сломал два передних зуба, когда ел грибы?
— Это вопрос мой, — оживился Мэйтэй. — Правда. Сейчас у него на том месте прилепился кусок куямоти.
— Неужели ему совершенно несвойственно щегольство? Почему он не пользуется зубочисткой?
— Непременно укажу ему на это при первой же встрече, — ухмыльнулся хозяин.
— Мне кажется, что у него очень плохие зубы, если даже о грибы ломаются. Верно?
— Пожалуй, не скажешь, что хорошие, а, как ты думаешь, Мэйтэй?
— Не хорошие, но довольно симпатичные. Вот только непонятно, почему он до сих пор не вставил новые. Очень странно смотреть на эти залежи куямоти.
— Не вставляет потому, что нет денег, или просто из прихоти?
— Успокойтесь, долго ходить беззубым он не будет. — К Мэйтэю постепенно возвращалось хорошее расположение духа.
Ханако заговорила снова:
— Мне хотелось бы взглянуть на какое-нибудь его письмо или еще что-нибудь в этом роде, если у вас, конечно, есть.
— Разве что открытки, у меня их много, вот посмотрите, пожалуйста.
И хозяин принес из кабинета три или четыре десятка открыток.
— Мне не надо так много… Только парочку…
— Ну-ка дай, я выберу, какие получше, — сказал Мэйтэй и протянул Ханако открытку с картинкой. — Вот, кажется, интересная.
— О, даже с картинкой, очень красивая картинка, посмотрим… Фу, барсук! Почему он решил нарисовать барсука? Барсук здесь прямо как настоящий, удивительно! — воскликнула Ханако с восхищением.
— Вы прочитайте, что там написано, — смеясь, сказал хозяин.
Ханако читала так же, как читает наша служанка.
— «В последний день года по лунному календарю горные барсуки устраивают гуляние и танцуют до упаду. В песне, которую они поют, говорится: „Сегодня вечером к концу подходит год, и даже „по горам идущий“ сегодня к нам не забредет. Тра-та-та-та“». Что это такое? Насмешка какая-то, — рассердилась Ханако.
— А эта богиня вам нравится? — спросил Мэйтэй, протягивая ей еще одну открытку. На открытке была изображена богиня в хагоромо [64], играющая на биве [65].