Ваше благородие

— Нехорошо так делать.

— Во-во, «нехорошо». Доложу генералу, мало ли что.

Начальник войск не стал выслушивать Николая Михайловича, а сказал, чтобы он передал трубку командиру полка. Сергей доложил о результатах наступательного боя, роли, которую сыграл штрафной батальон.

— Правильно сделали, что подключили штрафников к выполнению задачи. А как иначе, — рассуждал генерал сам с собою, — ваш полк вел бы наступление, а штрафной батальон в полном составе смотрел бы на это? Ерунда какая-то. Вы в этой обстановке были старшим оперативным начальником, вам и надлежало принимать решения. Было бы непростительной ошибкой, если бы поступили по-иному. У вас есть вопросы?

— Как быть с представлениями об освобождении от наказания отличившихся в бою штрафников? Некоторые из них совершили настоящие подвиги, жгли танки, сходились с немцами в рукопашной.

— Пусть вас это не беспокоит. Я лично доложу командующему 8-й гвардейской армией генерал-полковнику Чуйкову о ликвидации прорвавшихся немцев и роли в этом штрафников. С ним оговорю порядок представления об освобождении. Вам спасибо за службу. Но одно надо учесть. Нельзя командиров полков в боевом порядке привязывать к единому месту. Еще немного, и немцы могли бы захватить Волниху и штаб командира линейного полка. Подготовьте приказ, где укажите, что командир части определяет место нахождения своего штаба там, откуда ему удобно управлять подчиненными, но в пределах между первым и вторым рубежами войскового заграждения.

Вопрос со штрафниками тем не менее не был закрыт. К вечеру прибыли из армейской контрразведки СМЕРШ два оперативника: капитан Довженко и старший лейтенант Каден.

Сергей в своей только что восстановленной землянке знакомился с донесением командиров частей об организации службы на новом месте. Зазвонил телефон, и дежурный по штабу сообщил, что начальника оперативного отделения желают видеть два сотрудника армейской контрразведки СМЕРШ.

Довженко не знал, к кому именно они идут. После дневного света не сразу рассмотрел в землянке офицера за столом.

— Сергей Николаевич! — воскликнул он радостно. — Вот уж кого не ожидал и очень хотел увидеть. Подарок судьбы! Рад за вас. С удовольствием послушаю боевого друга и товарища. А это Каден, мой помощник.

— Василий Иванович! Я тоже рад встрече. А старший лейтенант — мой земляк.

— Ну везде преуспел! Как сын, семья, Зина?

Сергей рассказал о последних сообщениях из Батурино, Михайловки, об отце, который теперь в его полку.

— Я горжусь вами! Иметь сына — это же чудо! Представляю чувства бабушки, тетки, твои. А дед как радовался! А вот положение Зины огорчает. Видел, Сергей Николаевич, какими глазами она на вас смотрела! Многое я в жизни познал, но такого взгляда не припомню. В нем все: радость, печаль, мука, безысходность. По-доброму завидую вам.

— Спасибо за хорошие слова. Но прибыли вы для разбора дела?

— Товарищ майор, дорогой! Без разбирательства заранее знаю, что не можете вы сделать ничего такого, чтобы контрразведка могла этим заинтересоваться. Со штрафным батальоном дело ясное: использовали вы его в соответствии с обстановкой. Так и доложим начальству.

— Сергей Николаевич, — включился в разговор Каден, — еду в Сталинград. Молчит управление НКГБ, нет ответа на нашу просьбу по группе Хорька. Придется мне там поработать.

— Домой не заедешь?

— На сей раз нет. Приеду, расскажу о результатах.

— Майор и тут в курсе? — обратился Довженко к старшему лейтенанту.

— Мы с ним начинали дело, его брат Вадим помог.

— Сергей Николаевич, у вас есть чем отметить нашу встречу и ваши успехи по службе?

— Коньяк французский! Командир полка все-таки, у которого заместитель по тылу пробивной малый.

XXVII

Со своим заместителем командир полка осматривал трофеи, свезенные с поля боя и сваленные большой кучей возле землянки начальника арттехвооружений полка. Иностранное стрелковое оружие особого интереса не представляло. Привлек внимание кожаный портфель светло-коричневого цвета с желтыми металлическими застежками. Среди множества ложек, вилок, зубных щеток и прочей мелочи Шалевич обнаружил конверт с листом белой бумаги, сложенным вдвое, с грифом «секретно». На удивление офицерам, текст был отпечатан на русском языке. В нем говорилось, что 12 февраля 1944 года генералом Бреннером подписано распоряжение об отношении немецкой армии к боевикам Украинской повстанческой армии. В документе отмечалось, что между руководством УПА и вермахтом достигнуто соглашение, по которому боевики УПА не будут совершать нападений на немецкие подразделения, а также начнут передавать оккупантам захваченных военнослужащих Красной Армии, партизан и засылать в районы, освобожденные советскими войсками, своих разведчиков. В свою очередь немцы будут беспрепятственно пропускать боевиков УПА на свою территорию, не изымая у них оружия.

— Каково? — закончил чтение вслух замполит.

— Это называется «оппозиционность ОУН по отношению к германскому фашизму», — ответил Мухов.

— В ближайшее время, точнее, весной и летом, можно ожидать активизации деятельности боевиков УПА.

— Вроде бы свои, а уже заодно с немцами. Славяне, славяне, когда поумнеем?

— Говорят, будто полученные от своих раны больнее.

— Может быть, еще опомнятся? Поймут, что идея национализма — бред сивой кобылы.

— Трудно поверить.

— Кому принадлежал найденный портфель? — спросил Бодров.

— Похоже, командиру пехотного полка или убитому эсэсовцу. Надо бумагу почитать красноармейцам.

— Вот этого делать не стоит. Национализм — бомба замедленного действия. Не будем ее закладывать. Национальные чувства нельзя затрагивать даже в шутку. Все люди равны перед богом и законом, но только до момента упоминания о национальной принадлежности. Прочитаем, возможно, фальшивку, а как она отзовется в душах красноармейцев и во что потом выльется, нам не дано знать. Иногда от молчания пользы больше, чем от жарких дебатов. В конце концов нам не с националистами предстоит иметь дело, а с бандитами. К какой бы нации эти люди ни принадлежали, главное не то, что они говорят, а каковы их дела.

Сергей даже раскраснелся от неприятного разговора.

— Мы еще ни разу не посещали наши лазареты, а там раненых предостаточно. Товарищ Шалевич, это ваша святая обязанность.

— Я уже побывал там, и не раз. Могу даже отчитаться: шестнадцать тяжело раненных красноармейцев мы отправили в подвижной фронтовой госпиталь, у нас появился еще один фельдшер, две сестрички.

— Фельдшер — женщина, — подсказал Шведов.

— Ваши кадры увеличиваются, товарищ Боткин, а командир не в курсе, — проявил недовольство Бодров.

Лазарет полковой — две большие землянки, в каждой из которых на соломенных подстилках, покрытых простынями, лежали бойцы. Пышущая жаром буржуйка обогревает помещение. Тепло. В каждой землянке фельдшер, медицинская сестра, санитары. Одно не понравилось командиру — тяжелый воздух со специфическим больничным запахом.

— Наташа, как дышится?

— Не очень. Надо бы трубу вытяжную проложить под потолком и вывести ее наружу, было бы легче. Когда находишься здесь долго, вроде бы неплохо. А со двора войдешь… — махнула она рукой.

— Товарищ Боткин, можем сделать хорошую вентиляцию?

— Все в наших силах.

— Фельдшер Тамара Тропинка, — представилась молодая женщина. Симпатичное лицо, карие несколько раскосые глаза в обрамлении длинных темных ресниц, тонкая талия, стройные красивые ноги.

«Пожалуй, с такими данными в мужском обществе хлопот фельдшер прибавит», — подумалось. А вслух сказал:

— Зайдите, надо познакомиться. Прибыли и не представились.

— Заняты вы все время, — сказала женщина бархатистым голосом, обнажив в улыбке белые ровные зубки.