Вашингтон
Шрифт:
Находясь в доме Лиспенарда, Вашингтон получил срочную депешу из Бостона. Хотя запечатанное послание было адресовано Джону Хэнкоку, Джордж решил из осторожности вскрыть его: а вдруг там важные новости? Так и оказалось: в письме говорилось о сражении при Банкер-Хилле и потере укреплений на Бридс-Хилле. Британцы сожгли Чарлзтаун, оставив от него дымящиеся руины. В бою погиб Джозеф Уоррен, стоявший у истоков патриотического движения в Бостоне. 14 июня Провинциальный конгресс назначил его генерал-майором. Прибыв к месту формирования ополчения, Уоррен спросил, где будет самый жаркий бой. Израэль Патнэм указал на Бридс-Хилл. Несмотря на просьбы Патнэма и Уильяма Прескотта взять на себя командование, Уоррен вызвался сражаться рядовым, поскольку не имел военного опыта. «Эти ребята говорят, что мы не станем драться! — сказал он о британцах. — Клянусь небом, надеюсь умереть, стоя по колено в крови!» Он сражался, пока не кончились заряды, и не ушел во время третьего, последнего штурма британцев, чтобы дать время ополченцам
Вашингтон переслал письмо в Филадельфию, добавив от себя, что его армия сильно нуждается в порохе, который необходимо срочно прислать.
Британцы получили хороший урок («Еще немного таких побед — и их армии придет конец», — писал Вашингтон брату Сэму), однако для американцев это сражение стало упущенной возможностью. Если бы ополченцами командовали со знанием дела, англичане потерпели бы сокрушительное поражение, решил Вашингтон. Ему не терпелось выехать в Бостон, но Провинциальный конгресс Нью-Йорка пригласил его на специальное заседание. Велев своим помощникам быть готовыми отправиться в путь сразу по его окончании, Вашингтон подчинился правилам политического этикета и даже произнес небольшую речь, пообещав приложить все усилия для восстановления «мира и гармонии между метрополией и колониями». «Да, мы солдаты, — заявил он, — но мы еще и граждане». Эта фраза особенно понравилась.
В Нью-Йорке Вашингтон оставил Скайлера, поручив ему командовать всеми войсками, выделенными для обороны города, исполнять приказы Континентального конгресса и присматривать за губернатором Трайоном, известным своей враждебностью к патриотическому движению, чтобы пресекать все его опасные замыслы — при этом выказывая должное уважение к его особе. С другой стороны, Скайлеру надлежало принять меры против возможного нападения индейцев, которых могли натравить на колонистов британцы, и постараться наладить отношения с канадцами. Попросив присылать ему отчеты не реже раза в месяц и сообщать все важные сведения, Вашингтон приписал в конце: «Руководствуйтесь своим собственным здравым смыслом во всех делах, не обозначенных особо, поскольку я не хочу загонять вас в узкие рамки».
А теперь — в Бостон. Поглощенный мыслями о том, что ждет его там, Вашингтон даже не обращал внимания на окрестный пейзаж. Дорога шла мимо нескончаемой вереницы городков, их жители считали своим долгом приветствовать генерала помпезными церемониями. Приходилось выходить из коляски, садиться верхом и устраивать торжественный въезд, отвечать на речи. К тому же ему доставляли множество писем от провинциальных законодателей, обращавшихся к нему «Ваше превосходительство». На письма надо было отвечать; всё это отнимало уйму времени. Наконец 2 июля Вашингтон прибыл в Кембридж, Массачусетс, чтобы принять на себя командование Континентальной армией, осаждавшей Бостон с запертым там британским гарнизоном. Было воскресенье, все находились в церкви, и въезд в городок обошелся без столпотворения. Ополченцев выстроили на плацу, чтобы устроить им смотр, но тут полил дождь, и смотр пришлось отменить. Дождь зарядил на целый день; сквозь его пелену невозможно было разглядеть позиции британцев. Главнокомандующего разместили в доме Сэмюэла Лэнгдона, президента Гарвардского колледжа (хозяину оставили только одну комнату). Вечером Вашингтон и Ли встретились с офицерами, в том числе с Уордом и Патнэмом, доложившим обстановку. Начиналась обычная военная рутина.
ГЕНЕРАЛ БЕЗ АРМИИ
Только на следующий день, когда развиднелось, генералы Вашингтон и Ли смогли наконец-то познакомиться с армией, вверенной их заботам. Смотр проходил под музыку: 21 барабанщик и столько же флейтистов старались вовсю. У нескольких солдат были мушкеты, но большинство было вооружено чем попало: томагавками, кинжалами, привязанными к палкам…
Прежде всего Вашингтон осведомился, сколько этих людей. Никто не мог сказать наверняка: что-то около двадцати тысяч. Командующий велел их пересчитать. В регулярной армии это заняло бы несколько часов, в Бостоне на перепись солдат ушла неделя. Выяснилось, что их 16 тысяч человек, из них боеспособны менее четырнадцати тысяч. Больше полутора тысяч больны, еще полторы тысячи отсутствуют. Силы противника местные офицеры оценивали в 11 тысяч штыков (на самом деле их было едва ли семь тысяч).
Но дело даже не в цифрах. Главное — под началом у Вашингтона в основном оказалась зеленая молодежь, не нюхавшая пороху и не имевшая ни малейшего понятия о воинской дисциплине, а также, увы, и о личной гигиене. Бывшие крестьяне и ремесленники в любой момент были готовы уйти домой — проведать жену и детишек, помочь собрать урожай или провернуть какую-нибудь сделку (деньги-то на дороге не валяются). Они часто просили увольнительную, но могли уйти и без позволения. Они не привыкли к такой жизни, когда нужно подчиняться и делать то, что велят, даже если не видишь в этом большого смысла.
Вздохнув, генерал отправился знакомиться с будущим театром военных действий.
Бостон вовсе не был крупным городом, скорее большим поселком. Вокруг, покуда хватало глаз, зеленели поля и луга с разбросанными тут и там живописными холмами,
чьи склоны полого спускались к воде. Идиллическая картинка, жаль будет испортить ее боевыми действиями. Впрочем, вряд ли здесь всё окажется перепахано воронками от ядер и истоптано пехотой. Обозревая местность с возвышенности, Вашингтон начертил для себя грубый план. В Бостонскую гавань вдаются три полуострова: на севере — Чарлзтаун и Банкер-Хилл, на юге — Дорчестер, а посередине — сам Бостон, но с «большой землей» он соединен узким перешейком в полмили шириной, который англичане к тому же перегородили укреплениями. Ставка британского командования располагалась в здании Провинциального совета с большим восьмигранным куполом, увенчанным золотым флюгером в виде индейца, стреляющего из лука. Они практически загнали себя в бутылку и заткнули горлышко. Но британцы по-прежнему удерживали разрушенный Чарлзтаун и укрепления на Банкер-Хилле, что доставляло им преимущество. Дорчестер был еще выше, оттуда можно было обозревать всю гавань, но эти высоты еще никто не догадался занять и укрепить. В гавани стояли на якоре британские суда, в том числе три линейных корабля, по пятьдесят и более пушек, а справа от Дорчестера, на островке возле узкого прохода во внутренний порт, находился старый форт Касл Уильям (Замок Вильгельма), тоже занятый британцами.Американская армия раскинулась укрепленным лагерем в форме большой дуги длиной в десять миль. Основные силы сосредоточились на севере, на Проспект-Хилле, остальные продвинулись вглубь материковой части, к поселку Кембридж на Чарлз-Ривер (на лугу поставили палатки, кроме того, пришлось занять под постой большую часть домов, а также кирпичные здания Гарвардского колледжа) и к Роксбери, ближе к перешейку, где на еще одном высоком холме торчала башенка местного дома собраний.
Чернового наброска было мало, и Вашингтон получил девятнадцатилетнему лейтенанту Джону Трамблу, сыну губернатора Коннектикута, начертить несколько планов местности. Чтобы сделать схему британских укреплений на перешейке, юный картограф подполз по-пластунски в высокой траве практически к самому расположению противника. (Несмотря на то что Трамбл еще в детстве лишился глаза, он обладал выдающимися художественными способностями и впоследствии создал целую галерею портретов и батальных сцен.) Впечатленный точностью начерченной карты, Вашингтон сделал его своим адъютантом.
Расстояние между противоборствующими сторонами не превышало мили; английские часовые на Банкер-Хилле прохаживались на виду у американцев — хоть разговоры разговаривай, как с удивлением заметил Вашингтон Ричарду Генри Ли. («Такое впечатление, что главное занятие обеих армий — смотреть друг на друга в подзорную трубу», — писал лоялист Питер Оливер, бывший главный судья Массачусетса.)
Четвертого июля Конгресс официально включил ополчение в состав Континентальной армии. В своих первых приказах Вашингтон потребовал от волонтеров уяснить, что они теперь — солдаты Соединенных Провинций Северной Америки и обо всех местечковых различиях надо забыть.
В конце июля в лагерь прибыл отряд стрелков из Виргинии под командованием капитана Даниеля Моргана: они отмахали пешком 600 миль, чтобы сражаться за права колонистов. Ружья, которыми они были вооружены, были длиннее мушкетов и отличались большей точностью стрельбы, но требовали больше времени для перезарядки. Солдаты из Массачусетса, в куртках свободного покроя и рыбацких штанах, потешались над виргинцами в бахромчатых льняных рубахах и легинсах, вооруженными томагавками. Поддерживать доброе согласие между северянами и южанами оказалось нелегким делом; генерал-адъютант Горацио Гейтс внес неоценимый вклад в «стандартизацию» армии, введя, в частности, систему учета и исполнения приказов.
Как и в Маунт-Верноне, генерал Вашингтон просыпался с петухами, приводил себя в порядок, садился в седло и — свежий, стройный, безупречно одетый, со шпагой на боку и серебряными шпорами на сапогах — отправлялся объезжать лагерь в сопровождении нескольких офицеров для поднятия духа солдат: уже в четыре утра тысячи людей копали траншеи. «Его без труда можно было отличить от других; он всегда выглядел благородно и величественно», — писал доктор Джеймс Тэчер. 25-летний Генри Нокс [22] , оставивший книготорговлю в Бостоне, чтобы стать артиллеристом, просто влюбился в главнокомандующего: «Генерал Вашингтон держится с большой непринужденностью и достоинством, распространяя вокруг себя ощущение счастья». Солдаты ему охотно повиновались, и местный капеллан был просто поражен, как быстро в лагере были наведены относительные порядок и дисциплина. Вашингтон же, хотя и не показывал виду, был крайне удручен тем, что видел вокруг себя, — неуправляемую крикливую толпу, — и просто не представлял, как можно воевать с такой ордой.
22
Полковник Генри Нокс (1750–1806) был весьма заметной личностью: при росте 1,8 метра весил около 113,5 килограмма и обладал громоподобным голосом. Он изучил всю литературу по тактике и артиллерии, какую смог найти, и поступил в Бостонский гренадерский корпус. Отец его невесты Люси Флаккер, королевский секретарь Массачусетса, предлагал Ноксу выхлопотать офицерский патент в британской армии, но тот отказался.