Вашингтонская площадь

Морис молча глядел на присыпанный песком пол; ему как будто не хотелось уходить. Наконец он с некоторой резкостью взглянул на миссис Пенимен и спросил:

— Так вы считаете, что если Кэтрин выйдет за меня, он ничего ей не оставит?

Миссис Пенимен поглядела на него с изумлением и улыбнулась.

— Да я же вам все объяснила — я уверена, что в конечном счете это будет самое лучшее.

— То есть в конце концов она так или иначе получит его деньги?

— Это зависит не от нее, а от вас. Докажите на деле свое бескорыстие! воскликнула изобретательная миссис Пенимен.

Морис снова уставился в пол, обдумывая ее совет, а миссис Пенимен продолжала:

— У нас с мистером Пенименом не было ни гроша, и все же мы были счастливы. А Кэтрин ведь имеет капитал, который ей оставила мать; когда моя невестка выходила замуж, он считался весьма порядочным.

— Да полно вам! — воскликнул Морис. Напоминать ему об этих деньгах действительно было излишне, ибо он вовсе не упустил их из виду.

— Остин взял невесту с капиталом; отчего ж вам нельзя?

— Но ваш брат тогда уже был врачом, — возразил Морис.

— Не всем же быть врачами!

— На мой взгляд, это отвратительная профессия, — заметил Морис с видом интеллектуального превосходства. И безо всякого перехода спросил: — Вы думаете, он уже составил завещание в пользу Кэтрин?

— Думаю, составил; врачи ведь тоже не бессмертны. Наверное, и я там упомянута, — откровенно сказала миссис Пенимен.

— И вы уверены, что он изменит завещание? В отношении Кэтрин?

— Да. Но потом опять его изменит — в ее пользу.

— На это нельзя полагаться! — сказал Морис.

— А разве _нужно_ вам на это полагаться?

Морис смутился.

— Конечно, я боюсь причинить Кэтрин ущерб!

— Вы не должны этого бояться. Ничего не бойтесь, и все будет прекрасно!

Затем миссис Пенимен уплатила за свой чай, а Морис уплатил за свои устрицы, и они вместе вышли на пустынную, плохо освещенную Седьмую авеню. Тьма сгустилась, а фонари стояли далеко один от другого; мостовая между ними изобиловала ямами и рытвинами. Спотыкаясь о вывороченные булыжники, проехал ярко разрисованный омнибус.

— Как вы доберетесь до дому? — спросил Морис, провожая эту повозку внимательным взглядом: Миссис Пенимен держала его под руку.

После минутного колебания она ответила:

— Вот так — это будет очень славно.

И дала ему почувствовать, сколь ценна для нее его поддержка.

Что ж, он повел ее запутанными улицами западной части города, потом сквозь шумную вечернюю толпу в более населенных кварталах; наконец они добрались до тихой Вашингтонской площади; перед ними поднималось крыльцо доктора Слоупера — мраморные ступени и белоснежная дверь, украшенная сверкающей серебряной дощечкой и олицетворяющая для Мориса затворенные врата рая. Спутник миссис Пенимен остановил печальный взор на освещенном окне в одном из верхних этажей.

— Это моя, моя милая, милая комнатка! — сказала миссис Пенимен.

Морис вздрогнул.

— На нее я мог бы поглядеть и не подходя к самому дому, — пробормотал он.

— Это как вам угодно. А вот комната Кэтрин выходит на другую сторону. Два великолепных окна на втором этаже. Можно выйти на соседнюю улицу, и вы их увидите.

— Нет, мне не хочется их видеть! — И Морис повернулся к дому спиной.

— Я все равно скажу ей, что вы здесь стояли, — сказала миссис Пенимен, указывая себе под ноги. — И передам ей ваши слова — чтобы она не сдавалась.

— О да, конечно! Впрочем, я пишу ей об этом.

— Живое слово значит больше, чем письмо. И помните: если я вам понадоблюсь, вы знаете, где меня найти, — миссис Пенимен посмотрела на окна третьего этажа.

На этом они расстались, и Морис с минуту постоял в одиночестве, глядя на дом; затем он повернулся и, перейдя к скверу, зашагал угрюмо кругом площади, вдоль деревянной ограды. Завершив круг, он снова ненадолго остановился перед жилищем доктора Слоупера. Взгляд его блуждал по фасаду дома и наконец остановился на красноватых окнах миссис Пенимен. "Чертовски уютный особняк", — подумал Морис Таунзенд.

17

Вечером миссис Пенимен сообщила Кэтрин (они сидели в малой гостиной) о своей беседе с Морисом Таунзендом; услышав эту новость, девушка вздрогнула, как от боли. Она даже рассердилась, — чуть ли не впервые в жизни. Кэтрин казалось, что тетка принимает непомерное участие в ее делах, и она с тревогой чувствовала, что от этого непременно произойдет какой-нибудь вред.

— Не понимаю, зачем вам понадобилось встречаться с ним, — сказала она. — По-моему, так нельзя.

— Мне стало жаль его; я подумала, кто-нибудь должен к нему пойти.

— Не кто-нибудь, а только я, — заявила Кэтрин, понимая, что никогда прежде не проявляла такого высокомерия, и в то же время чувствуя свое право на это.

— Но ты бы не пошла, милочка, — возразила тетушка, — и с ним могло бог знает что случиться.

— Я не встречаюсь с ним, потому что отец мне запретил, — простодушно ответила Кэтрин.

Такое простодушие раздосадовало миссис Пенимен.

— Если бы отец запретил тебе спать, ты бы, наверное, никогда не уснула, — заметила она.

— Я вас не понимаю, тетя, — сказала Кэтрин, поглядев на нее. — Вы какая-то странная.

— Ничего, дорогая, когда-нибудь ты меня поймешь!

И миссис Пенимен вернулась к вечерней газете, — она ежедневно прочитывала номер от первой строки до последней. Читала она молча и словно отгородившись от племянницы: она твердо решила дождаться, пока Кэтрин сама попросит ее рассказать о встрече с Морисом. Но Кэтрин молчала так долго, что терпение тетки истощилось: она уже открыла было рот, намереваясь обвинить племянницу в бессердечии, когда та наконец заговорила:

— Что он сказал?

— Что готов жениться хоть сейчас, несмотря ни на что.

Кэтрин никак не отозвалась на это, и миссис Пенимен снова начала терять терпение; а потеряв его, сообщила, что Морис был очень красив, но выглядел изможденным.

— И грустным? — спросила племянница.

— У него были круги под глазами, — сказала миссис Пенимен. — Когда я с ним познакомилась, он выглядел совсем иначе. Но, пожалуй, если бы я тогда увидела его таким, как сейчас, он поразил бы меня еще сильнее. В самой удрученности его есть что-то чарующее.