Василий Голицын. Игра судьбы

— Форвертс! — закричал Лефорт. — Багинеты выставь!

Вперед вынеслась дворцовая конница. Но, встреченная огненными вспышками, стала откатываться назад. И как ни понукали кавалеристы своих коней, они упрямились. Ржанье, грохот выстрелов, дым и туча пыли поднялись над полем сражения, все перемешалось в беспорядке. Где свои, где чужие?

— Руби, коли, стреляй!

Бой разгорался нешуточный. Азарт овладел всеми. Петр вскочил на коня и поскакал в самую гущу сражения. Горящий пыж угодил ему прямо в лоб. На мгновенье он был ослеплен. Ухватив поводья одной ладонью, он другой прикрыл глаза. Лицо горело от ожога. Но это не умерило его азарта. Он быстро пришел в себя и продолжал размахивать шпагой.

— Вперед, вперед!

Потешные теснили стрельцов. Случалось, свои нападали на своих. Разберешь ли в завесе дыма и пыли, кто свой, кто чужой.

— Держать строй! — надсадно вопил Петр. Он видел эту неразбериху, но ничего не мог поделать. Его не слышали в грохоте разрывов. Как он ни надрывался, все было бесполезно.

Он понял: обе стороны стояли слишком близко друг к другу. Их разделяло не более трех сотен сажен. Вот они и перемешались. Надо было выбрать поле попросторней. В следующий раз он расставит противные стороны по-другому, дабы они не видели друг друга. Этот блин вышел комом, хоть он вовсе не был первым.

Подскакал Лефорт на караковой лошадке.

— Ох, Питер, да тебя опалило! — воскликнул он. — Вот тебе платок, помочись в него да утри лицо. Постой, лучше я сам.

Кругом мужики — не зазорно. Петр помочился в протянутый платок. Только теперь, когда он остыл от горячки боя, почувствовал жжение. Лицо горело. Платок в руках Лефорта был коричнево черен, с бурыми пятнами запекшейся крови.

— Эх, царь-государь, негоже тебе лезть в пекло, — урезонивал его окольничий Гаврила Головкин. — Пусть народ бьется, а ты с горушки гляди да смекай, как бы лучше.

Лефорт был другого мнения.

— Все надо своими боками почувствовать. До смерти бы не убили, зато страха избегнул, в азарт вошел.

— Наука это, — согласился Петр. — Однако матушка браниться станет, на меня глядючи. Сильно заметно, Франц?

— Да уж, скрыть нельзя. Ничего, дня через три заживет. Благо щетинка твоя тебя защитила.

— Она же и погорела, — заметил Головкин.

— Не без этого, — философски обронил Лефорт. — Борода горит как свечка. Я вот бреюсь, и мне пыж не страшен.

— Пора всем бороды брить, — сердито сказал Петр. — В бою борода помеха, ни к чему она и в жизни.

— Попы ваши станут противиться бритью бород: на иконах-де все святые бородаты, — засмеялся Лефорт. — Да и отцы и деды ваши были бородаты.

— Борода — примета истинного мужа, — возразил Головкин, который, однако, уже стал носить короткую бородку, да и ту собирался сбрить, по его собственным словам.

— Доберусь я и до бород — дай только срок, — решительно бросил Петр. — Предвижу баталию с бородачами, но надобно их одолеть.

— И я предвижу — эта твоя баталия, Питер, будет самой трудной, самой упорной. И, как знать, не потерпишь ли ты поражение, — улыбка не сходила с лица Лефорта. Он-то был гладко выбрит.

— А я, Франц, не из тех, кто мирится с поражением. Вот войду в возраст и тогда…

Он не договорил, но все поняли, что будет тогда. Юный Петр оправдывал свое имя: он был тверд, как камень, как кремень. И уж от удара об этот человеческий кремень летели искры. С каждым годом их становилось все больше, этих искр. Да и кремень обтесывался. И уж самые дальновидные, — а к ним принадлежал и князь Василий Васильевич Голицын из противного стана, — предвидели: многим придется ушибиться об этот камень, а иные и вовсе разобьются насмерть.

Но сейчас Петр был в начале своего пути и еще многое пробовал на ощупь.

Набрел он однажды на ботик в амбаре у дядюшки: крутобокий, не похожий на привычные лодки, тот пробудил в Петре любопытство и одновременно соблазн. Ботик рассохся, казалось, еще немного, и он развалится. Неугомонный Лефорт заглянул в амбар и со знанием дела объявил:

— Это судно для хождения по морю. В этих делах знает толк Карстен Брант, голландец, в прошлом корабельный мастер. Он мается без настоящего дела и будет рад тебе помочь. Я приведу его, Питер.

Вскоре он явился с Брантом. Медлительный голландец, попыхивая глиняной трубкой, оглядел находку, обошел бот кругом, ткнул сапогом в обшивку и буркнул:

— Вытащи-ка его на берег да приготовь растопленную смолу. Доски целы, надо его просмолить. Сухое дерево впитает смолу, и воды не проникнут внутрь.

Любопытство и нетерпение погоняли Петра. Нашлась и смола, и железный чан, в котором ее растопили. Плотники соорудили козлы, на них подняли бот. Он глядел важно своими крутыми боками. Дни стояли солнечные, ветры обдули его. Брант заботливо обтер обшивку ветошью, залатал сгнившие места — раны, обретенные в амбаре. И стал основательно покрывать бот смолою. Петру казалось, что он слишком медлит.

— Мин херц Брант, нельзя ли поживей!

— Нельзя, — отвечал степенный голландец. — Нужно дать смоле пропитать дерево.

Бот становился блестящим, словно его отлакировали. Петр не мог насмотреться на него. Наконец смоление было закончено.

— Все. Давай спустим на воду! — воскликнул Петр.

— Рано, — невозмутимо отвечал Брант. — Он должен посохнуть на солнце не один день. Сейчас он весь липкий, Питер. Вот когда смола затвердеет, тогда и спустим.

С первыми лучами солнца Петр просыпался и бежал на берег Яузы, где на козлах покоился важный бот. Ему не раз казалось, что он готов к спуску, но приходил Брант и остужал его:

— Нет, еще не просмолился. Надо подождать еще денек.

И вот наконец настал этот день — бот поспел. Брант припас холстину, заготовил мачту и водрузил ее, выкроил из холстины парус.

На все это ушло полдня. Наконец бот закачался на воде. Дул легкий ветерок. Брант оттолкнулся веслом, и бот поплыл словно лебедь.

С берегов на необычное суденышко пялились люди. Но бот не был создан для плаванья по узкой речке. Он сердито ткнулся в берег через несколько минут. Брант, все так же попыхивая трубочкой, сказал об этом Петру.

— Да, я вижу, — огорченно произнес Петр. — Перевезем его завтра в Измайлово. Там велик пруд.

— Был бы добрый ветер, — подзадорил его Брант, — показал бы тебе, как можно плыть против течения.

Петр загорелся. Он не знал покоя ни днем, ни ночью. Ему снились огромные корабли, ощерившиеся десятками пушечных жерл. Корабли, несшие в своем чреве тысячи пудов груда и сотни людей, бороздившие моря и океаны.