Василий Голицын. Игра судьбы

— Вишь, какой оборот, — оживившись, сказал он Емельяну. — Биться за меня хотят. Бедная наша царевна все питает надежду, что возможна перемена в нашей судьбе. А никакой перемене не быть.

— Однако люди есть, готовые за тебя постоять, и таковых немало. Я все же полагаю, что государь не дойдет до крайности, — заметил Украинцев.

— Эх, однова живем! — неожиданно воскликнул князь и наполнил кубки. — Здравие верных нам людей!

Внесли наконец медвежьи окорока. Торжественно: впереди шел повар в белом колпаке и нес нож в деревянном окладе, за ним с огромным блюдом в руках шествовали поварята. Мясо еще скворчало, дышало, распространяя соблазнительный запах.

— Давай, Савелий, разрежь да расклади, — обратился князь к повару. — Да пусть кликнут пятисотенного Афанасия — ему прибор поставьте.

Впустили Афанасия. Он тряс бородой, в которой запутались крошки.

— Садись, Афоня, выпей с нами винца фряжского, а хочешь, и пенного, да закуси медвежатиной. Свежайшей, сегодня завалили зверя.

Стрелец истово перекрестился, одновременно ища глазами красный угол. Потом присел в поклоне:

— Благодарствую за честь вашей милости. Токмо я по крепенькому. Фряжское-то жидковато, оно для господ.

Кравчий, прислуживавший за столом, налил ему белого. Он поднял кубок и провозгласил:

— Так что за здравие вашей княжеской милости! И господина приказного. А мы готовы постоять за вашу княжескую милость. Готовы кровь пролить. И за государыню царевну, милостивицу нашу.

И с этими словами опрокинул в рот кубок.

— Ох, забирает! — молвил он с полным ртом, вышло невнятно, но понятно. Прожевав, он пристально, со значением, взглянул на князя, потом спросил: — Желаю нечто сказать, но сие есть великая тайна. Верный ли человек господин приказный?

— Верный, верный, не сомневайся, Афанасий.

— Тогда скажу. Задумали мы вызволить государыню царевну Софью Алексеевну из того узилища монастырского. Подступиться к нему неможно — царевы потешные наставлены всюду. Вот наши люди в тайности подкоп ведут под келью. Освободить государыню чрез сей ход.

— Помогай Бог! — вырвалось у князя.

Глава девятнадцатая Свершилось!

Милость над грехом — что вода над огнем.

И пастух овцу бьет, что не туда идет.

Кнут не мука, а вперед наука.

Царь не знает, а все ж карает.

Народные присловья

Свидетели

Князю Петру Крапоткину чинено наказание перед Московским Судным приказом, бит кнутом за то, что он в деле своровал, выскреб и приписал своею рукою, а то ныне дело в Московском Судном приказе.

Степану Коровьину учинено наказание — бит кнутом за то, что девку растлил… В том же году состоялся указ великих государей, чтоб приносить родословные росписи, кто отколь выехал? И то велено писать в родословных росписях. И те родословные росписи по указу великих государей велено принимать в верху боярину князю Владимиру Дмитриевичу Долгорукову да окольничьему Ивану Афанасьевичу Желябужскому. И те родословные росписи принимали в четвертом и пятом годах… В том же году послан в Царьград посол окольничий Кирилла Осипович Хлопов… дослан с Москвы великим и полномочным послом к цесарю и в Польшу боярин Борис Петрович Шереметев с товарищем, с окольничим Иваном Ивановичем Чаадаевым, для уверения и для подкрепления присяги и Вечнаго мира… А боярин князь Василий Васильевич Голицын у стольников и у всяких чинов людей брал сказки, а в сказках велел писать, что к Перекопу ступать невозможно, потому что в Перекопе воды и хлеба нет.

И после тех сказок он, боярин, князь Василий Васильевич Голицын, взял с татар, стоя у Перекопа, две бочки золотых, после той службы те золотые явились в Москве в продаже медными, а были они в тонкости позолочены.

…великий государь царь и великий князь Петр Алексеевич всея Великия и Малыя и Белыя России самодержец, изволил идти в поход к городу Архангельскому, также и в прочие монастыри Богу молиться, морским путем. А в то время за ним в походе были бояре: князь Борис Алексеевич Голицын, князь Михаил Иванович Лыков, Матвей Степанович Пушкин, комнатные стольники: князь Федор Юрьевич Ромодановский, Иван Иванович Бутурлин.

Иван Афанасьевич Желябужский. «Записки…»

Ехали к Троице все со стесненным сердцем. Что-то будет!

Добра не ждали, нет. Ни добра, ни милости не будет. Хмуро было на душе, хмуро и в природе. Небо стелилось низко, обложенное тучами до краев. Казалось, они вот-вот прольются. Но тучи медлили. Ни шевеления, ни колыхания в них не было заметно. Ровной пеленою стелились они над землей, словно бы замершей в ожидании грозы, дождя. И воздух замер в неподвижности. Полевые жаворонки, сопровождавшие их всю дорогу, тоже куда-то исчезли. Тишина и покой распростерлись как бы в томлении.

— Гроза медлит, — заметил Емельян Украинцев, сидевший в возке рядом с князем Василием и княжичем Алексеем. Возок был крытый, просторный, что твоя карета. — Может, и минует. И та, другая, что нас ждет…

— Э, нет, — грустно возразил князь. — Та гроза — неминучая.

— Как знать. Государь, сказывали, собрался в поход к Архангельскому, море глядеть. Может, второпях и запамятует.

— Не таков он, чтоб запамятовать, — обронил князь. — Доколе не управит всех нас, никуда не тронется.

— На все воля Господня, — заключил Украинцев. — Положимся же на его милость.

По крыше возка зашарили, зашелестели мягкие пальцы дождя. Он проливался как-то нехотя, то припуская, то вновь замирая. Небо стало медленно светлеть, листья и кусты обочь дороги обрели глянец, все посвежело, и в воздухе распространился тот особый запах, который источает прибитая дождем пыль.

— Я думал, что гроза грянет, — разочарованно протянул княжич Алексей. — А тут всего только дождь, да и то ленивый какой-то.

Они были уже в трех-четырех верстах от Троицы, когда тучи наконец-то грохнули, и молния, ослепив все окрест, соединила небо и землю. Она словно бы открыла занавес грозы. Тотчас откуда-то сорвался ветер, за первой молнией явилась вторая и воткнулась где-то поблизости. Деревья закланялись, моля дождь припустить сильно, и он послушно забарабанил.

— Ну вот, дождались — разразилось! — воскликнул Украинцев. — Остальных, небось, вымочит до нитки.

— Гроза выжидала и сорвалась, — удовлетворенно вымолвил княжич. Он был похож на своего отца: такое же вытянутое лицо, высокий лоб и карие глаза с искрой. Он был одет по-европейски: короткий камзол голубого плиса и узкие панталоны.

— Наша-то не сорвется, — вздохнул князь Василий, весь в плену своих мрачных мыслей. — Вот ужо она близится.

— Бог с тобою, князь, — урезонил его Украинцев. — Чему быть — того не миновать. Оставь дурные мысли.

— Хотел бы, да не могу. Вяжутся. Гоню — не отстают. Въелись, вцепились, впиявились. Да уж недолго и господам быть. Близок царский суд…

Через полчаса были уже в посаде. Главные монастырские ворота были заперты, стража стояла и снаружи.

— Доложи: князь Василий Голицын со товарищи на поклон к великому государю.

— Бить челом, — добавил Украинцев.

— Никого не велено впущать. А доложить доложу.

После трехчасового томительного ожидания пришел ответ: оставаться в посаде до указу — день, два, сколь придется. Воля государева будет объявлена чрез ближнего человека. А сам государь Петр Алексеевич видеть и говорить с князем и иными не пожелал.

— Да, плохо дело, — согласился Емельян, бывший дотоле ободрителем. — Видно, гневен государь, стало быть, милости ждать не приходится.