Василий Каменский. Проза поэта

Степана, по обычаю, встретили с иконой и хлебом-солью, и стрельцы с астраханцами запели:

В добрый час приехал домой Сокол ясный, Степан Тимофеевич, Да с соколиками неизменными.

Степан низко кланялся во все стороны на здорованья народа.

— Батюшко, здравствуешь!

— Отец родимой.

— Кормилец.

— Заступник.

— Спасение наше людское.

— Сердце наше, сердечушко.

— Спаситель сермяжный!

— Солнце наше красное!

— Воля наша.

— Тимофеич наш, краса неоглядная.

— Ой, да здравствуй-ко, батюшко!

Васька Ус веселился:

— Хлеб-соль принесли, а где щи, где каша ячменная? С чем станем каравай жевать? Давай каши, волоки астраханских щей, — нашим чугунникам жрать хочется, умаялись, сердешные.

— А и славен Степан свет-Тимофеич, — ликовали астраханцы.

Степан отвечал с коня:

— А и славен знатный город Астрахань. Бью челом тебе и до сырой земли от всей понизовой вольницы поклон кладу. Благодаренье сказываю за встречу, за помощь вашу. Пуще тому радуюсь, что астраханская голытьба вольности добилась. Значит, недаром пластались с царскими палачами. А ежели так — устраивайте, крепите жизнь вольную по сердцу сермяжному.

Степан расстегнул ворот рубахи, засучил правый рукав, взмахнул весело кистенем:

Сарынь на кичку! Ядреный лапоть Пошел шататься по берегам. Сарынь на кичку! В Казань-Саратов! В дружину дружную На перекличку, На лихое лишное врагам. Сарынь на кичку! Бочонок с брагой Мы разопьем У трех костров И на приволье волжском вагой Зарядим пир у островов. Сарынь на кичку! Ядреный лапоть, Чеши затылок у подлеца. Зачнем с низовья Хватать-царапать И шкуру драть, Парчу с купца, Сарынь на кичку! Кистень за пояс, В башке дудит Разгул до дна. Свисти! Глуши! Зевай-раздайся! Слепая стерва, Не попадайся! В-ва!

В Персии

Выбрал Степан среди всех дней голубых самые бирюзовые, выбрал он среди всех ветров самый ровный да попутный, выбрал среди всех стругов сорок быстрых снаряженных, выбрал среди любимцев самых испытанных и пустился на парусах холщовых по морю Хвалынскому — морю Каспийскому в желанную, заманчивую Персию, в город Решт, где жил принц персидский Аджар, жил, да богатейшую торговлю шелками вел с Астраханью.

Знал об этом Степан.

В то время большие нелады шли между Персией и Московским государством. Из-за того больше, что Персия по всему побережью Хвалынскому, вплоть до самой Астрахани и дальше по волжским городам, всю шелковую, всю бархатную, всю ковровую торговлю захватила, скупая и перепродавая товары, из Индии шедшие.

Знал об этом Степан.

Принц-купец Аджар славился богатствами несметными, жадностью ненасытною, хитростью лисичьей, жестокостью царской и множество рабов держал, а в их числе и негры африканские были.

Знал об этом Степан и еще знал о том, что у Аджара есть дочь Мейран, умная красавица, та самая чудесная принцесса, что когда-то в грозовую ночь снилась, будто ждет не дождется драгоценного волжского знатного гостя.

Так нежданно-негаданно для Решта ярый ветер морской пригнал к берегам струги понизовой вольницы.

Врасплох Степан с вольницей в гости к принцу Аджару пожаловали.

Принц Аджар сначала испугался, а потом успокоился, когда атаман-богатырь поклонился:

— Много я золота привез с собой и вот желаю у тебя, принц Аджар, шелку, бархату, ковров персидских купить, да тоже торговать буду.

— Салям маликем! — низко кланялся гостям принц Аджар, обрадованный приплывшему золоту, — будем верными друзьями. Я люблю русский народ и желаю ему добра больше, чем желает русский царь.

— Для нас царя нет, — отвечал Васька Ус, — мы сами цари и сами себе добра желаем.

С удивлением и страхом смотрел принц Аджар на одноусого, одноглазого гостя, разодетого в боярский кафтан не по плечу, не по росту.

Да и все другие гости были одеты вроде Васьки, — кто в чем попало, а иные даже в парчовых шубейках боярынь.

В кипарисовом дворце принца Аджара жил Степан с есаулами, а вольница кто где по домам, а кто и на стругах — на всякий неровный час.

А как встретил Степан принцессу персидскую — утонул в любви нахлынувшей, будто на дно морское опустился: такая Мейран приворожная, невиданной красы чаровницей была. И сразу сердце свое девичье в сердце Степана вложила, будто ключ в замок.

И тем ключом открыла сокровища несказанные, клад заповедный: душу, как море Хвалынское, сердце, как солнце утреннее, глаза, как два полумесяца, слова, как гусли привезенные, и ласка — вина пьянее.

В лунные ночи в саду апельсиновом бродил Степан с гуслями и под окнами у резного балкона Мейран пел в истоме трепетной:

Сад твой зеленый, Сад апельсиновый. Полюбил персиянку за тишь. Я — парень ядреный, Дубовый, осиновый, А вот тоскую — Поди ж. Видно, песни царевны чаруйным огнем Пришлись по нутру. С сердцем, пьяным любовным вином, Встаю поутру И пою: Сад твой зеленый, Сад апельсиновый. Ой, Мейран: Чуду приспело Родиться недолго — Струги легки и быстры. Со славой-победой Увезу я на Волгу Зажигать удалые костры.

Мейран слушала и тайно ждала близкой встречи со Степаном.

По персидскому обычаю, как женщине, ей нельзя было видеть Степана дома.

И только в дни дворцовой охоты она могла среди природы и всяких случайностей видеть близко чужих мужчин.

Степан узнал об этом и быстро добился у принца назначения дворцовой охоты на тигров.

Сборы были торжественные, суетливые, праздничные.

Принц когда-то славился, как ловкий охотник на тигров, но теперь постарел, и его забавляла только сама обстановка охоты. Поэтому, кстати желая блеснуть перед Степаном, принц особенно пышно и ярко расцветил свой походный двор.

На величественное шествие смотреть собрался весь Решт, и загалдела пестротканная толпа, когда охотники тронулись в путь.

Пятьдесят всадников-персиян на белых лошадях и пятьдесят всадников русских удальцов на черных лошадях шли по сторонам, блистая дорогим оружием и раззолоченными седлами и поводами.

В середине всадников огромные, мускулистые, голые негры несли три роскошных паланкина. В первом паланкине сидел принц, рядом по левую сторону несли его дочь, принцессу Мейран, а по правую — несли Степана.

К паланкинам то и дело подъезжал Васька Ус, разливая по чарам заморское вино и с веселыми насказками угощая принца и Степана:

— Пейте чаще, охотнички, скорее тигры в глазах покажутся.

Так ехали целый день.

Степан распевал песни, взглядывая ясным соколом на Мейран.

А Мейран боялась от счастья поднять свои тихие бархатные очи, предчувствуя желанный час первых огневых объятий, первых мучительных прикосновений, снившихся так часто утром.

К вечеру спустились в тростниковую долину.