Василий Львович Пушкин

«Вторая жена его, урожденная Чичерина, довольно от него натерпелась. Однажды велел он ей одеться и ехать с ним куда-то в гости. Бабушка была на сносях и чувствовала себя нездоровой, но не смела отказаться. Дорогой она почувствовала муки. Дед мой велел кучеру остановиться, и она в карете разрешилась — чуть ли не моим отцом. Родильницу привезли домой полумертвую и положили на постелю всю разряженную и в брильянтах» (XII, 311).

Впрочем, сам А. С. Пушкин, рассказав эту историю, дал к ней такое пояснение:

«Все это я знаю довольно темно. Отец мой никогда не говорит о странностях деда, а старые слуги давно перемерли» (XII, 311).

«В 7 номере Сына Отечества 1840 года прочел я отрывок из записок покойного сына моего, — писал Сергей Львович. — Не считаю нужным прибавлять, что эти записки ошибкою попались в число бумаг, предназначенных автором для печати. Если там прямо сказано: „все это я знаю темно, и никогда отец мой не говорил об этом“, не явно ли, что рассказы сии брошены на бумагу единственно по причине их невероятности, на память того, чем воображение случайно поражено было, а не для всеобщего известия.

Но здесь речь о покойном отце моем, добродетельнейшем из людей, которого память священна мне и сестре моей, остающимся в живых (имеется в виду Елизавета Львовна. — Н. М.). Я обязан опровергнуть ложные рассказы: мое молчание показало бы, что я во всем соглашаюсь» ^[46] .

Сергей Львович, разумеется, характеризует своего отца весьма и весьма положительно, создает идиллическую картину семейной жизни своих родителей:

«Отец мой никогда не был жесток; <…> он был любим, уважаем, почитаем даже теми, которые знали его по одному слуху. Он был примерный господин для своих людей, оплакиваем ими как детьми; многие из вольных, по тогдашнему обычаю, пожелали быть его крепостными.

46

Современник. 1840. Т. 19. С. 102.

Взаимная любовь его к покойной матери была примерная. Как!.. мой отец принудить мог насильственным образом мать мою ехать с ним на обед в последние часы ее беременности!.. Он, который, отъехав из Москвы в свою подмосковную на несколько дней, воротился с дороги, чувствуя себя не в состоянии перенести краткой разлуки! Кто мог сыну моему дать столь лживое понятие о благородном характере моего отца!» ^[47]

Что ж, и Василий Львович писал о том, что в их семействе «царствует любовь», создавал идиллическую картину — только не в прозе, а в стихах. И все же к их свидетельствам стоит, как нам кажется, прислушаться. Хотя, разумеется, любовь может сосуществовать и со вспышками гнева и жестокостью. В жизни всё бывает.

47

Там же.

Сергей Львович, защищая Льва Александровича, рассказывая о его честности и благочестии, сообщил подробности, которые позволяют нам представить некоторые черты домашнего уклада Пушкиных:

«Часто он сзывал бедных на сытный обед, после которого оделял их деньгами — и я теперь еще с умилением вспоминаю, как толпа нищих тянулась по обширному двору нашего дома с молитвою о его долголетии» ^[48] .

По праздникам в дом Пушкиных съезжалась многочисленная родня, в том числе и родственники первой жены Льва Александровича. Бывали среди гостей и люди духовного звания, «почетное духовенство того времени, известное своим просвещением и святой жизнью» ^[49] .

48

Там же.

49

Там же.

Любили ли Пушкины своих детей? Наверное, любили. Но и наказывали тоже. По обычаям того времени детей держали в строгости, без розог не обходилось. Е. П. Янькова рассказывала о том, как ее хорошая знакомая, вдова средних лет, вразумляла розгами своего единственного сына, только что произведенного в офицеры, и таким образом отвадила его от пьянства и картежной игры. Было этому повесе уже под двадцать лет. А уж для детей и подростков наказание розгами — дело обыкновенное. Так что, быть может, когда в 1798 году Василий Львович будет создавать вольный перевод эпиграммы французского поэта Роберта Понса из Вердена, в нем отразятся и личные ощущения русского стихотворца:

Какой-то Стихотвор (довольно их у нас!) Послал две оды на Парнас. Он в них описывал красу природы, неба, Цвет розо-желтый облаков, Шум листьев, вой зверей, ночное пенье сов И милости просил у Феба. Читая, Феб зевал и наконец спросил: «Каких лет стихотворец был И оды громкие давно ли сочиняет?» «Ему пятнадцать лет», — Эрата отвечает. «Пятнадцать только лет?» — «Не более того!» — «Так розгами его!» (207).

Вероятно, как это бывало в дворянских семьях, когда Васе исполнилось пять лет, няньку сменил дядька, исполнявший, по существу, те же обязанности, что и нянька. А потом в доме появились гувернеры и учителя. Они воспитывали и образовывали ребенка, обучали его русской грамоте и иностранным языкам. Впрочем, первоначальное обучение началось, скорее всего, раньше: дитя заучивал названия букв — «аз», «буки», «веди»; освоив церковнославянскую и русскую азбуку, учился читать Часослов и Псалтырь, потом читал «Апостол». Он рано пристрастился к чтению. Позже стихотворец Василий Пушкин будет благодарить за это судьбу:

Благодарю судьбу! Я с самых юных лет Любил изящное и часто от сует, От шума светского я в тишине скрывался, Учился и читал, и сердцем наслаждался… (59).

Кто обучил Василия Пушкина русской грамоте — неизвестно. Не исключено, что это мог быть отец Алексея Малиновского, его товарища по детским играм, — священник церкви Живоначальной Троицы. А вот имена учителей-французов до нас дошли — в записках А. С. Пушкина:

«Семья моего отца — его воспитание — французы — учителя. — /Мг./ Вонт. <?> секретарь Mr. Martin» (XII, 307).

Увы! мы знаем только их имена. Правда, можно с уверенностью сказать, что они не были французскими парикмахерами, поварами, беглыми солдатами, которые по прибытии в Россию из Франции назывались учителями (в 1770 году в Петербурге французский посол с изумлением узнал в таком «учителе» своего бывшего кучера). Успехи во французском языке и Василия, и Сергея Пушкиных свидетельствуют о том, что братья учились у профессиональных педагогов-иностранцев. Василий, как и Сергей, французским овладел в совершенстве — читал, писал, а потом и сочинял стихи на французском языке.

Он по-французски совершенно Мог изъясняться и писал… (VI, 6).

Конечно, знать французский было необходимо: французский — не только язык светского общения и дипломатии, это язык великой французской литературы.

Василий изучил еще английский, немецкий, итальянский, латинский языки.

Мы не знаем наверняка те предметы, которые в семье Пушкиных входили в курс домашних наук. Скорее всего, это были история, география, математика. Без танцев, верховой езды, фехтования тоже нельзя было обойтись.