Вавилон

— Сурму и остальных ты тоже убеждал в этом? — спросила она горько. Он кивнул.

— Они поверили тебе и теперь борются на вашей стороне?

— Да.

Она притихла и закрыла глаза.

Устига заметил, что ресницы Нанаи повлажнели, но вместе с тем на лице ее появилось непокорное выражение. Нежность, до сих пор смягчавшая и красившая ее черты, сменилась гневной решимостью.

— И все же, — сказала она дрогнувшим голосом, снова повернувшись к нему, — я не согласна с тобой, князь Устига. Моей единственной любовью и единственной правдой всегда была свободная родина. Твое учение велит мне любить каждого, в том числе и тебя. Да, я могла бы любить тебя как человека, но должна ненавидеть как врага, и так будет до тех пор, пока персы угрожают моей стране.

От волнения губы ее побелели. Она закрыла глаза и, обессиленная, упала на подушку.

Устига схватил ее за руки. Они были мертвенно-холодны. Он перевел тревожный взгляд на лицо и увидел, что лоб ее покрылся капельками пота, а на повязке от резкого движения расплылось кровавое пятно.

Он отлично понимал, как должна была страдать Нанаи, слушая его. Попытавшись успокоить ее, он заговорил мягко и рассудительно:

— Нанаи, я ведь люблю не одну только Персию, как ты, быть может, думаешь. Я люблю и Вавилон и склоняю голову перед его великими владыками, какими были Саргон, Хаммурапи и Навуходоносор. Поверь, у меня нет предубеждений против халдеев, как нет их против тебя. Если ты хочешь доказательств, выслушай меня. Я хочу, чтобы ты стала моей женой по законам моей и вашей страны. Хочу, чтобы ты была моей женой по законам любви и правды.

Он не сводил напряженного взгляда с ее лица и ждал ответа. Но на лице Нанаи лежала печать глубокого покоя.

— Ты согласна?

Она не отвечала, и тут только он понял, что она снова потеряла сознание.

Он вскочил, с намерением ослабить ей одежды, бросился было к слуге за ножницами. Но тут заметил кинжал, лежащий рядом с Нанаи. Он схватил его и разрезал ее платье до пояса. И тогда вырвались из плена одежд ее груди и, словно два золотистых плода, засияли в мерцании светильников.

Устига отбросил кинжал, и тот соскользнул с постели на пол с резким звоном. Но Нанаи не очнулась. Князь торопливо намочил в кувшине с водой полотняную тряпку и положил ей на лоб. Он не сводил с нее глаз и все ждал, когда она придет в себя.

Так он глядел на нее, на ее черные с медным отливом волосы цвета плодоносных глин на дне прозрачной южной реки, и в душе волной поднималось горячее чувство к ней. И когда он склонил ухо к ее груди и прислушался к биению ее сердца, не удержался и поцеловал в то место, откуда доносились далекие удары.

* * *

В то самое время, когда в пещерах Оливковой рощи в полной тайне от внешнего мира разыгрывались описанные события, Набусардар возвращался после осмотра казарм и военных лагерей в свой борсиппский дворец.

Дворец показался Набусардару еще более унылым, чем даже в тот день, когда он приезжал сюда удрученный мыслями о неверности жены, предательстве Сан-Урри и непостоянстве царя Валтасара. Уже тогда он понял, что надеяться можно только на халдейскую армию, но и та, как он убедился лишний раз, находится в плачевном состоянии. Запущенные казармы и настроение солдат внушали тревогу. Вавилон утопал в золоте, а солдатам постоянно задерживали жалованье. Кто-то был заинтересован в том, чтобы они испытывали лишения. Солдаты питались едва ли не хуже рабов. Их рацион в основном состоял из ячменной каши, изредка к этому прибавляли прокисшее вино. В некоторых лагерях он собирался обратиться к солдатам с речью, чтобы пробудить в них боевой дух, но не рискнул. Надо начинать не с речей. Любые слова встретили бы здесь насмешливой улыбкой или вовсе не стали бы слушать. Поправлять положение надо делами, и чем скорее, тем лучше.

Набусардар ощущал в себе силы и мужество, и все же его не оставляло чувство неудовлетворенности. Как солдат, он старался быть твердым и неприступным, но при этом невольно сознавал, что ему не хватает друга, которому можно было бы излить душу. И чем больше он противился этой мысли, тем настойчивей она преследовало его. В конце концов он смирился с тем, что в Вавилоне такого друга ему не найти. Там брат ненавидит брата. Сын убивает отца. Дочь отказывается от матери. Нельзя довериться ни царю, ни рабу. Честь там не в почете, а искренность — как бельмо на глазу.

Мысль его устремилась за городские стены, под развесистые кроны Оливковой рощи, где он нашел чистое девичье сердце, благородство помыслов и покорную преданность. И мало-помалу таяло немое отчаяние, которое против воли притаилось в душе.

Туманный образ девушки из Оливковой рощи провожал его до самой столицы, куда Набусардар мчался во весь опор. С морды коня клочьями падала пена, лицо Набусардара покрылась потом и пылью, взметавшейся из-под копыт его скакуна.

Набусардар гнал своего арабского жеребца, словно уходя от погони. У коня сопрела спина под седлом, но всадник не давал ему передышки и несся прямиком через поля, сады, межи, крестьянские дворы, по бездорожью, пока не остановился перед входом в свой борсиппский дворец, который возвышался на правом берегу Евфрата.

Его встречали только да человека — старый ваятель Гедека, один из лучших халдейских мастеров, хранитель творений человеческого гения в роскошном дворце Набусардара, и верная прислужница Тека, которая вела все хозяйство.

Старик стоял, выжидательно выпрямившись, а Тека пала ниц и облобызала обувь своего господина.

Набусардар давно не появлялся в этом дворце, так как у него не оставалось времени наслаждаться искусством. По-видимому, сегодня его привело сюда что-то из ряда вон выходящее.

Стража заперла ворота, слуга увел коня в конюшню.

В сопровождении ваятеля и Теки Набусардар поднялся на второй этаж, где находились жилые комнаты.

Он переживал радость встречи со знакомыми предметами. Первыми его встретили мраморные ступени лестницы, убранные коврами. Серебряные светильники не горели: он нагрянул неожиданно и их не успели зажечь. Он быстро миновал окутанный мраком сводчатый коридор и очутился на террасе. Посреди террасы выстроились пилоны в вавилонском стиле. Меж колонн стояли каменные статуи — произведения величайших халдейских мастеров. Терраса была обсажена декоративным кустарником, пальмами и сикоморами. Отсюда открывался вид на Ефрат, который плескался у самого подножья здания, отделенный от него только аллеей.

Здесь Набусардар остановился и перевел дух, затем отстегнул меч и снял солдатский кожаный нагрудник, от которого ныло все тело.

— Я доволен, что я снова с вами, — сказал он и улыбнулся.

— Да благословят тебя за это великие боги, Непобедимый, — радостно откликнулась Тека, — без тебя нет жизни ни для нас, ни для всех этих редкостей, которые ты собрал в своем дворце.

Набусардар сел на скамью в тени деревьев.

Скульптор молчал. Неразговорчивый по натуре, он ничем не выказал радость от приезда своего щедрого покровителя. Только благодаря Набусардару, приютившему его, талант Гедеки мог развиваться в полную силу. За эти последние двадцать лет он, пожалуй, единственный посвящал себя работе, творчеству, не испытывая нужды, в то время как другие художники бедствовали и умирали от голода под городскими стенами. Вот почему он всякий раз встречал своего повелителя благодарным взглядом. Так было и сейчас.

Набусардар знал его молчаливую, склонную к размышлениям, кроткую натуру и потому обратился к нему сам:

— А ты, мастер, чем ты удивишь нас сегодня? У меня не было времени посмотреть твою новую работу.

— Не знаю, смогу ли я порадовать твою светлость, но мне удалось обработать резцом диорит из арабского Магана.

— Это нелегкий труд, — признал Набусардар, — но, видимо, в нем найдет воплощение и незаурядный замысел.

Тека опустилась к ногам своего господина и начала разувать его. Расшнуровала высокие ботинки, какие он собирался ввести теперь ив армии. Ноги сопрели от жары, щиколотки были стерты до крови. Она принесла майоликовый тазик с водой и с заботливостью любящей матери принялась мыть ему ноги.