Вблизи Софии

— Хватит вам себя небылицами тешить! — вмешался Георги. Он уже примирился с переездом, и мысли его были заняты теперь стройкой в Софии. — Что изменится? Разве можем мы идти против государства? Это тебе не прежние времена: шепнешь тому, смажешь ладошку другому и надеешься, что все по-прежнему останется. А тут государственный план. Ведь это же для общей пользы делается.

— Так-то оно так, — отозвался худой, сгорбленный крестьянин. — Я уж прикидываю, не продать ли мне свою скотину? Много ведь к нам покупателей съехалось из окрестных сел, да и из дальних мест.

— Какие это покупатели! Грабители! Вот и мы надумали продать корову, да только не берут.

— Почему? Возьмут, если махнешь на все рукой и не будешь торговаться. Мы уже двух коров продали, а старых на мясо придется пустить.

— Все мы годны только на мясо, — вздохнул дед Лазо. Он вошел совсем незаметно и долгое время сидел в углу насупившись, ни на кого не глядя. Морщины густой паутиной покрывали его щеки. И цвет лица у него был тоже стариковский, как у мытой-перемытой дождями, жженой-пережженной солнцем черепицы.

На его слова никто не обратил внимания. Каждый, сгорбившись и устремив взгляд на пол, думал о своем. Злати тоже умолк, но потом, увидев, как все приуныли, заговорил нарочито громко, чтоб его услышал отец.

— Что вы все нос повесили, притихли, словно мыши в мышеловке? Спросите-ка наших, что работают на стройке. Как пойдут туда, у них будто крылья вырастают. Люди работают, денежки копят, нормы перевыполняют, думают о соревновании, о плане. Каждая смена хочет работать лучше другой. Вот мы, хоть и не опалубщики и не наше это дело, а тоже интересуемся, много ли уложили за смену бетона, сколько метров прошли в туннеле. А когда там обвал был, так как-будто это нас самих засыпало. Вечером, как соберемся в кафе пропустить стаканчик, — то-то веселье.

Он мог рассказать им о многом. Вот и сегодня один парень из их бригады залез на самый высокий столб, привязался веревкой и в ус не дует, знай себе молотком постукивает. Смелый парень! А внизу за него переживают, кричат, чтобы спускался скорее. Зато потом, когда все сошло удачно, всех охватила такая радость, словно в своем доме прибили они эту перекладину. Да, там думают совсем по-другому!

И он удивляется на отца, что тот злится по делу и без дела. Что будет с нашим боровком? Это ведь боровок-то необыкновенный: черный, с тупым рылом! Если бы дать подрасти, потянул бы пудов двенадцать, а то и все четырнадцать. Ну как тут не злиться? По правде сказать, и Злати немного жаль, что не успеет вырасти поросенок. Но все же не в этой животине суть жизни. Пусть отец и все его дружки сходят на стройку, посмотрят, что там делается, какая махина разворачивается…

Слова Злати повисли в воздухе. Никто на них не то что не стал возражать, даже никто не откликнулся. Дед Лазо еще ниже опустил голову, словно стыдился за сына. А дедушка Стоил удивленно глядел на парня. Он знал Злати еще мальчонкой: смирный был такой, молчаливый, ни во что не вмешивался. Знай себе пилит, строгает — больше ни о чем и не думает. Когда это он научился так говорить? Будто уж и не тот вовсе Злати. А разве он один? Изменились все, кто пошел на стройку. Взять хоть Петрунову дочку, Божурку, — словно подменили девчонку. Да, верно говорят: из одного дерева и икону и лопату можно сделать — все зависит, как взяться…

За соседним столиком сухонький крестьянин медленно, скрипуче говорил:

— Я поверил, что нас переселят, еще когда наши делегаты с собрания вернулись. Уже тогда я сказал: раз решили начать выплачивать с двадцатого, возврата не будет. И вот сегодня двадцатое, и они приехали с портфелями. Значит, будут выплачивать.

— Да уж выплачивают! Стойко из нижней слободки уже денежки дома пересчитывает…

Эту ошеломляющую новость принес Вуто. Его усики топорщились больше, чем всегда, глазки блестели, словно он опрокинул не один стаканчик. Но Вуто сегодня и капли в рот не принял. Его самого до крайности взбудоражила новость, которая электрическим током пронизала сейчас всех.

— Что? Кто сказал?..

— А ты видел деньги, видел?..

— И сколько ему дали?..

И вдруг разом все замолчали, словно онемели.

— Значит, платят!.. — запоздало выговорил кто-то, но слова застряли у него в горле.

Кончено! Вода уже идет: холодные волны заливают их. Пропало село, будто потонуло. Кончено, нет больше жизни! Они склонили головы друг к другу, как овцы в жаркий полдень. Ни слова, ни шепота. Никто не пошевельнулся, ни одна рука не потянулась к стакану. Даже двое пьяных молча таращили глаза, полуоткрыв рты.

И среди этого общего молчания голос Вуто прозвучал как-то особенно неприятно.

— Пусть деньжата нам сейчас дадут, а уж переселяться следующей весной будем. Я и говорю: наши, что работают на водохранилище, пусть так сделают, чтобы озеро подольше не заполнялось. Вот мы и знали бы, чем сперва заниматься: хлеб ли убирать, дома ли сносить или, может, новые строить. Я говорил инженерам, — Вуто даже сейчас не удержался, чтобы не похвастаться, что он с инженерами на короткой ноге, — да, говорил это я им: затянули бы вы строительство годков этак на десять. И нам польза, и вам хорошо: пока строят водохранилище — работа обеспечена. А за десять-то лет сколько воды утечет…

— Столько, что десять водохранилищ наполнить можно, — поддержал его рябой.

— Неизвестно, что еще наполнишь, — отозвался другой.

— Только голову Вуто умом не наполнишь, — крикнул Злати.

Его слова словно бы прорвали плотину: недовольство и негодование, накопившееся у всех на сердце, рванулось наружу. Но устремилось оно не против Злати, как того можно было ожидать, а против Вуто.

— Если бы Вуто нас не обманывал: «Ничего не будет, вы меня слушайте. Никола Дражев еще никогда не ошибался», — мы бы все вовремя устроили. До большого начальства в Софии добрались бы. А как прошлой весной отложили до осени, Вуто опять захорохорился: «Видите — отложили. И осенью опять отложат…»

— Эх, нет в селе серьезных людей, чтоб нас вели, только и есть, что такие вот недотепы…

Галдеж поднялся невообразимый. Все кричали разом и на Вуто и друг на друга. Но еще одна мысль тревожила всех. Она словно носилась в воздухе.

Пожилой крестьянин с легкомысленно тонкими, совсем не подходившими к его угрюмому лицу усами не произносил ни слова. Время от времени постукивая по столу согнутыми в кулак пальцами, он вновь и вновь возвращался к назойливой мысли: «Какого же я маху дал! Ведь уговаривал меня зять купить в Софии два небольших домика на соседних участках. Деньги бы нашлись: можно было продать кое-что. А Вуто отговаривал тогда…»

— Только наш Христо правильно поступил, — сказал он вслух, — вовремя уехал. И грузовик ему дали, и на телеге он перевез кое-что. Еще осенью купил себе дом под Софией, устроился — любо-дорого посмотреть. Как говорится, забыл, что и в деревне жил.

— Ну, уж и забыл!.. Да он — как я: ни из села, ни из города, серединка на половинке.

— Может, и так, — пытался вступить в разговор Вуто, — а все ж неплохо купить домишко в Софии. Вот получим деньги…

Договорить ему не дали:

— Это ты-то?.. Ты? Хватит притворяться! Знаем мы тебя: вы с Николой Дражевым еще прошлым летом купили по дому, когда и денег никаких не получали. По ночам на телегах барахло перевозили. Думаете, никто не видел и не знает?