Вчера-позавчера

Тут стоит вспомнить одну собаку из предков Балака. Этот пес по имени Туваль был вожаком собачьей стаи в Иерусалиме и неограниченным властелином территории от Яффских ворот до улицы торговцев зеленью в конце Верхнего рынка, возле Англиканской церкви. Голова у него была приплюснутая, и уши отвислые, и шерсть грубая и лохматая, так что многие ошибались и принимали его за шакала. И он тоже приносил пользу обществу: очищал улицы Иерусалима от грязи и нечисти и охранял по ночам его жителей, а если слышал хоть малейший шорох, возвышал голос и поднимал такой вой, что глохли уши воров, и воры убегали. Поэтому любили его почти все лавочники, и ласково обращались с ним, и угощали его всем, что у них было. Даже мусульмане гладили его (сквозь ткань одежды) и подлизывались к нему. Особенно он полюбился им, когда взобрался на колокольню русской церкви и ударил в большой колокол, привезенный русскими из Москвы. Какой хохот стоял в Иерусалиме! Но если вы спросите Балака: когда жил Туваль, твой предок, которым ты так гордишься? Во времена войны при Плевне или во времена раздоров при дворе Гершковичей? Сомнительно, чтобы он знал это. Мы говорили, что его познания в истории весьма хромали и не шли дальше имен и некоторых происшествий. И даже те самые происшествия — если бы о них не упоминалось в календаре Эрец Исраэль, вряд ли Балак знал бы о них хоть что-нибудь.

Кроме этого старца были у него, у Балака, и другие родственники, которые тоже отличились своими делами, как, например, те, что помогали ашкеназским мудрецам и раввинам в их войне со «школес». Когда прибыл Людвиг Август Френкель [98] открывать школы в Иерусалиме, предложили им некоторые из собак добровольно свои хвосты, и к ним мудрецы привязали плакаты с надписями «Я, Людвиг Френкель, подвергнут опале и отлучению». Вдобавок проявили родичи Балака гораздо больше мужества, нежели человеческие существа. Ведь когда пожаловался Френкель консулам, отступились многие из затеявших склоку и сказали, что они тут ни при чем, тогда как родичи Балака не струсили, а, напротив, носили свои хвосты с гордостью и поднимали лай, когда пытались снять с них плакаты. То же самое происходило в годы, когда правила ребецн из Бриска, мир праху ее. Помогали ей некоторые сородичи Балака в ее войне против просвещенцев. Много еще нужно потрудиться историку, чтобы разобраться, где кончаются дела человеческие и где начинаются дела собачьи.

98

Людвиг Август Френкель — учитель, журналист, писатель и поэт, открыл в 1856 г. первую современную школу с преподаванием на иврите.

Часть третья ТЩАТЕЛЬНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

1

Однако с того дня, как Балак был изгнан из Меа-Шеарим и вынужден был скитаться с места на место, и из одного района города в другой, и из квартала в квартал, и от народа к народу, и от секты к секте, просветилась его душа, и он начал задумываться над разными вещами, как бывает обычно с путешественниками. Да только каждый из них видит мир по-своему, и живые существа в мире — все разные в их глазах, а Балак видит весь мир как нечто единое. На всей земле одно и то же представление, говаривал Балак, и нет разницы между обитателями одного места и обитателями другого места. И если есть различие, оно внешнее, ведь цель в жизни каждого существа — это кость и мясо, иными словами, забота о пропитании, и не так важно, какое именно благословение читают при забое скота. Или то, что произносят евреи, говоря «…который освятил нас своими заповедями и повелел нам выполнять законы забоя скота»; или то, что произносят караимы: «…который разрешил нам исполнять законы забоя скота»; или то, что говорят мусульмане «…во имя милосердного Аллаха»; неважно, как сносят голову скоту, все направлено лишь к одному — к пропитанию.

С тех пор как пришел Балак к этому предосудительному выводу, он не делал различия между богачом и бедняком, между невежественным человеком и человеком ученым. Дошло дело до того, что он не делал различия между людьми, одетыми в самые что ни на есть кошерные халаты, и между мусорщиками и подметальщиками улиц. Говорил Балак: и те и другие стремятся к одному и тому же, и те и другие вопят: гав, гав; но одни зарабатывают свой кусок хлеба тяжелым трудом, а другие — благодаря своим длинным одеяниям и мохнатым шапкам. Однако он был достаточно умен и держал свои мысли при себе, чтобы не пришел ему конец, как тем собакам, что выражают свой гнев лаем. И оттого что он прятал свою мудрость, стала похожа его голова на пчелиный улей, так что можно только удивляться, как такое простое существо могло существовать. Вдобавок к его мыслям — его сны. Мы уже говорили, что Балак постоянно видел сны и тут же забывал их, но иногда он вспоминал их. И, вспоминая, уверен был, что это происходило с ним на самом деле. Хотя иногда есть в них кое-что от действительности, большинство же исследований или почти все они — чепуха. А Балак мало того что держался за эти глупости, но еще и добавлял к ним гипотезы, и гипотезы к гипотезам, и строил из них системы, и пытался укрепить самые слабые из них.

Есть среди собак предание, что и они тоже были когда-то людьми, но за то, что восстали они против своего Владыки, превратил Он их в собак. Некоторые из них раскаялись, и вернул Он их в свое прежнее состояние, а те, кто настаивал на своем бунте, остались собаками. Нечего говорить, что нет у этой версии никакого научного подтверждения. И уже пришли ученые к общему мнению, что собака произошла от лисы, или от волка, или от гиены, или от некоей первобытной собаки, уже не существующей в природе. Похоже на то, что до собак дошли слухи о Навуходоносоре, превращенном в медведя, который раскаялся и снова вернул себе человеческий облик. Запомнили собаки эту историю и перенесли ее на себя. Нам неизвестно, по наивности ли Балак придерживался этой версии или — оттого, что заметил, что есть люди, похожие по своей природе на собак.

2

От этой теории пришел Балак к значительно худшей теории, теории, описывающей сотворение мира. А зачем тогда мы вспоминаем о ней, если она ошибочна? Затем, что если объявится какой-нибудь умник и скажет: так думаю я, мы ему скажем: со слов собаки вещаешь ты.

Вначале был верблюд. Однажды съел он поле кактусов, и еще поле, и еще поле. Разорвалось его брюхо, и он умер. Залезли все звери, и птицы, и насекомые, и пресмыкающиеся к нему в брюхо, вовнутрь. Те из них, что питаются зеленью, ели зелень, оставшуюся в его брюхе; те, чья пища — мясо, питались его мясом. И оттого что не пожалели они его и ели его плоть, стали жестокими. Под конец не осталось ничего, кроме верблюжьего помета. Явилась свинья и съела помет. Под конец не осталось ничего от верблюда, только шкура его. Явились крысы и хотели прогрызть дыры в шкуре. Решили собака и орел сторожить ее от крыс, собака — снизу, а орел — сверху. Стояли они день, и два дня, и три дня — и так до семи дней. Лопнуло их терпение, и одолела их скука. Начали они играть со шкурой. Она — тянет сюда, а он — тянет туда. Натянулась шкура, и получился небосвод. Поднялся он ввысь и раскинулся над землей, потому что небо всегда наверху. Увидела это собака и удивилась. Сказала она ему, орлу: «Что это?» Сказал орел: «Пойду и взгляну». Раскинул свои крылья и захлопал ими по своему туловищу. Поднялся ветер и взбудоражил весь мир. Задрожала собака и ударила хвостом о землю. Появились на земле горы и холмы, равнины и долины. Собака подняла лай на земле, а орел завопил в воздухе. Испугалось небо и заплакало. Наполнилась вся земля водой от его слез. Пришли звери и птицы пить. Выпили они много воды, но осталась вода в морях, и реках, и ручьях, и родниках.

Пили они, пили… и одновременно своими ногами били. Разрыхлилась земля и взрастила траву и деревья. И все еще небо плакало. Вытер орел своими крыльями глаза небу и смахнул его слезы. Высохло небо, и весь мир стоял на пороге гибели. Пришли к собаке. Послала их собака к орлу. Сложил орел свои крылья в молитве и остался без ответа. Снова сложил крылья и снова остался без ответа. Сказал он собаке: «Раз молитва моя не действует, может быть, зубы твои подействуют? Давай я посажу тебя верхом на мои крылья, и ты поднимешься со мной к небу и укусишь его, как ты укусила бурдюк того самого водоноса. Помнишь, принес водонос бурдюк с водой в Иерусалим, ты укусила его, и пролил бурдюк слезы». Полетела собака верхом на орле к небу, укусила небо, и заплакало небо. Утолила земля жажду его слезами и наполнилась водой. От тех укусов раскололось небо, и из осколков получились луна и звезды. Поэтому, когда выходит луна, лают на нее собаки; вспоминают собаки все труды, затраченные их предком, великим псом, и воют… воют…

Раньше, в те времена, когда Балак жил среди евреев и фанатично следовал верованиям своих предков, верил он, как и весь Иерусалим, что дожди идут не иначе как только благодаря трублению в шофар, ибо как только перестают идти дожди, поднимают люди шофар и трубят. Содрогаются все небеса и проливаются дождями. Дождевую воду пьет земля и выращивает хлеб людям; ее пьют звери и птицы, чтобы было у людей вкусное мясо. С того дня, как изгнан был Балак со своего места и пошатнулась в нем вера отцов, разуверился он в людях и не соглашался с теми, кто говорил, что все, что создано в мире, создано ради людей. Говорил Балак: довольно с человека того, что он такой же, как собаки и остальные создания. Как же дошел Балак до таких понятий? Рассказывали, что однажды умерло семьдесят жителей Иерусалима от укусов собак. Сказал Балак: «В чем же тогда могущество человека? И где же сила его и где же страх перед ним?» А другие говорили, что увидел он людей, ведущих себя подобно животным, и впал в грех неверия.

3

Когда Балак отрицает могущество людей? Когда нет перед ним человека. Как только видит Балак человека и палку в его руке, тотчас же его самомнение исчезает, и он падает духом, и покоряется, и пресмыкается перед человеком. До какой степени страх перед человеком лежит на Балаке? Жил один выкрест в квартале, где обитал Балак. Увидел выкрест Балака и надпись на нем, пошел и донес о нем жителям, и те пытались убить его. Выкрест… из отбросов рода человеческого… ему не верит никто, не верят даже, что он верует в своего нового бога… Тем не менее люди готовы убить живое существо с его слов.

Взмолился Балак, не выдержав этих мучений: ой, за что преследуют меня повсюду в мире, так что каждый, кто видит меня, хочет меня убить? Разве я сделал что-нибудь дурное людям, разве укусил хоть одного из них? Почему же преследуют меня и не дают мне покоя? Просит он рассудить его на небесах и жалуется: гав, гав, гав мне — место для отдыха, гав мне — справедливость и правосудие. А когда слышат люди его вопли — выходят к нему с камнями и палками. Кусает Балак камни, и грызет прах, и вопит. Говорят ему камни и прах: «Что ты орешь на нас? Разве есть у нас свобода выбора? Злые люди хватают нас и делают с нами, что их душе угодно. Если ты жаждешь мести — иди и покусай их». Говорит Балак праху и камням: «Разве я бешеная собака, что пойду и буду кусать людей?» Говорят прах и камни Балаку: «Если так, иди и пожалуйся на них». Говорит Балак: «Разве жалобы мои они будут слушать? Не слышали вы разве, как они говорят: чья сила, того и воля?» Говорят прах и камни: «Если так, покажи им свою силу». Сказал Балак сам себе: закон в их руках, и мне ничего не остается, как только опереться на свои силы. Велико значение силы, только один вид ее наводит ужас. А в чем сила собаки? В ее лае. Должна собака лаять, даже если нет никого перед ней. Плохо, если собака лает только тогда, когда к ней приближаются люди, будто искусство лая зависит от людей, наоборот, поднимай лай всегда, когда тебе захочется. Как человек боится силы, так он боится звука. И мало того, у звука есть еще и преимущество, ведь он пугает даже издалека.

Принялся Балак лаять. То — прекращает лай на время, то — лает без передышки. Замолчал и застыл в удивлении: показалось ему, что голос его заржавел. Задумался Балак: отчего заржавел мой голос? Оттого, что не пользуюсь им во всю силу. Теперь я снова буду лаять изо всех сил, пока он не придет в норму. Так он выл и надрывался лаем и днем и ночью, не важно, был рядом кто-то или никого вокруг не было. Тот, кто не слышал завываний Балака, да не услышит их никогда. Даже собаки приходили в ужас от звуков его голоса. И был случай с одной сучкой, за которой ухаживал Балак. Когда он появился внезапно перед ней, она отпрыгнула, взлетела на вершину скалы, свалилась оттуда и умерла.