Вдали от обезумевшей толпы

Рухнули все ее планы на будущее. Ей несвойственно было питать необоснованные надежды; энергичная и предусмотрительная, она отличалась от легкомысленных, избалованных особ, которые никогда не расстаются с надеждами, как иной человек с часами, - если их накормят и приютят, у них сразу поднимается настроение. Прекрасно сознавая, что она совершила роковую ошибку, Батшеба покорилась судьбе и хладнокровно ожидала развязки.

В ближайшую субботу после ухода Троя она в первый раз после замужества отправилась одна в Кэстербридж. Батшеба медленно пробиралась сквозь толпу сельских дельцов; по обыкновению, они собрались перед зданием биржи, и на них, по обыкновению, глазели горожане, думавшие при этом, что жить такой здоровой жизнью можно, лишь отказавшись от возможности стать олдерменом. Внезапно шедший за ней по пятам мужчина бросил несколько слов своему спутнику. У Батшебы слух был острый, как у дикого зверька, и она услышала все, хотя говорили у нее за спиной.

– Я разыскиваю миссис Трой. Это она?

– Да, эта молодая леди как будто и есть миссис Трой, - отвечал другой.

– Я принес ей невеселое известие. Муж ее утонул. Словно наделенная пророческим даром, Батшеба пробормотала:

– Нет, это не правда! Не может быть!

После этого она уже ничего не говорила и не слышала. Ледяной панцирь самообладания, в который она недавно облеклась, был внезапно разбит, чувства вырвались наружу и захлестнули ее. В глазах у нее потемнело, и она упала.

Но не на землю. Мрачный мужчина, который стоял под портиком старой биржи и следил за ней глазами, услышав возглас Батшебы, мигом бросился к ней и успел подхватить ее, когда она пошатнулась.

– Что случилось?
– спросил рокового вестника Болдвуд, поддерживая Батшебу.

– Ее муж утонул на этой неделе, купаясь в Лалвиндской бухте. Береговой стражник нашел его одежду и вчера доставил ее в Бедмут.

Странный огонь вспыхнул в глазах Болдвуда, и лицо его залила краска, выдавая волнение, вызванное тайной надеждой. В этот миг все глаза были устремлены на него и на бесчувственную Батшебу. Он поднял ее на руки, бережно расправил складки ее платья, как ребенок, подобрав подбитую бурей птичку, разглаживает примятые перышки, и понес ее по улице к гостинице "Королевский щит". Пройдя под аркой в вестибюль, он потребовал отдельную комнату, и в тот момент, когда он опускал - о, как неохотно!
– свою драгоценную ношу на диван, Батшеба открыла глаза. Вспомнив все, что случилось, она прошептала:

– Хочу домой!..

Болдвуд вышел из комнаты. С минуту он простоял в коридоре, собираясь с мыслями. Он был так ошеломлен, что действовал почти бессознательно, а теперь, когда ему блеснул смысл происшедшего, все уже было позади. Несколько райских, блаженных мгновений он держал ее в своих объятиях. Что из того, что она не сознавала этого? Он прижимал ее к своему сердцу, и их сердца бились рядом.

Он разыскал служанку и, послав ее к Батшебе, вышел на улицу, намереваясь выяснить все обстоятельства этого происшествия. Но ему не удалось добиться почти ничего сверх того, что он уже слышал. Тогда он велел запрячь ее лошадь в двуколку и, когда все было готово, вернулся сообщить ей об этом. Батшеба, еще бледная и слабая, уже успела послать за жителем Бедмута, принесшим эту весть, и он сообщил ей все, что было ему известно.

Теперь Батшеба вряд ли была бы в состоянии править лошадью, как правила, направляясь в город, и Болдвуд весьма деликатно предложил достать ей кучера или же отвезти ее в своем фаэтоне, где ей будет удобнее, чем в ее экипаже. Батшеба мягко отклонила его предложение, и фермер тотчас же удалился.

Через полчаса она усилием воли овладела собой, села в двуколку и взяла в руки вожжи, - глядя со стороны, можно было подумать, что ничего не случилось. Она выбралась из города по извилистой боковой улочке и медленно поехала по дороге, ничего не замечая вокруг. Уже сгущались сумерки, когда Батшеба добралась до дому; она молча вышла из экипажа и, бросив вожжи мальчику, поднялась наверх. Лидди встретила ее на площадке лестницы. Новости опередили Батшебу на полчаса, и Лидди вопросительно заглянула в глаза хозяйке. Батшеба не проронила ни слова.

Она вошла к себе в спальню, села у окна и долго-долго напряженно размышляла; под конец ее окутала темнота, и едва можно было различить очертания ее фигуры. Кто-то постучался в дверь и вошел в комнату.

– В чем дело, Лидди?
– спросила она.

– Мне подумалось, что вам надо бы кое-что для себя достать, нерешительно проговорила девушка.

– Что ты хочешь сказать?

– Траурное платье.

– Нет, нет, нет!
– живо возразила Батшеба.

– Но ведь нужно что-нибудь сделать для бедного...

– Только не сейчас. Я считаю, что в этом нет надобности.

– Почему же, мэм?

– Потому что он жив.

– Откуда вы это знаете?
– с удивлением спросила Лидди.

– Не могу сказать. Но если бы он умер, все было бы по-другому, Лидди... Я наверняка услыхала бы еще какие-нибудь подробности или нашли бы его тело, словом, было бы совсем не так, как сейчас... Я совершенно уверена, что он жив!

Батшеба твердо стояла на своем до понедельника, пока два новых обстоятельства не поколебали ее уверенность. Во-первых, она прочла краткую заметку в местной газете, где какой-то писака, со всей очевидностью устанавливал факт смерти Троя, утонувшего в море; кроме того, там приводились важные показания молодого Баркера, доктора медицины из Бедмута, который в письме к редактору утверждал, что он был свидетелем несчастного случая. Он перебрался через скалу и огибал бухту, как раз когда садилось солнце. Вдруг он увидел купальщика, выплывшего из бухты и подхваченного течением, и сразу же понял, что у бедняги мало шансов на спасение, если только он не обладает исключительной физической силой. Потом пловец скрылся за мысом, и мистер Баркер побежал по берегу в том же направлении. Но когда доктор взобрался на возвышенность, откуда открывался широкий вид на море, уже стемнело, и он больше ничего не мог разглядеть.

Во-вторых, прибыла одежда Троя, которую она должна была осмотреть и опознать, хотя это уже давно сделали люди, ознакомившиеся с письмами, найденными у него в карманах. При всем ее волнении ей было ясно, что Трой раздевался в полной уверенности, что очень скоро снова оденется, и только смерть могла помешать ему это сделать.

Батшеба спросила себя: "Если другие так уверены в его гибели, то почему же я это отрицаю?" Вдруг лицо ее вспыхнуло, - ей пришла в голову странная мысль, подсказанная еще не остывшей ревностью: Трой бросил ее и последовал за Фанни в другой мир. Что, если он покончил с собой, разыграв несчастный случай? Возможно, что дело обстоит совсем не так, как думают люди. Она вспомнила о раскаянии, проявленном Троем в ту ночь, и мысль о его самоубийстве так овладела Батшебой, что ей не пришла на ум другая возможность, не столь трагическая, но для нее еще более страшная.

В этот вечер Батшеба долго сидела одна у догорающего камина. Почувствовав успокоение, она взяла в руки часы Троя, которые были ей возвращены вместе с другими его вещами. Она открыла крышку, как это сделал он при ней неделю назад. Там по-прежнему лежала прядка светлых волос, этот маленький фитилек, вызвавший с голь сильный взрыв.

– Он принадлежал ей, и она принадлежала ему, и вот они ушли вместе, проговорила Батшеба.
– Я была для обоих чужой, - так зачем же мне хранить ее волосы?
– Она взяла прядь и поднесла ее к огню.
– Нет, я не сожгу их... Сохраню на память о ней, бедняжке!
– вдруг прибавила она и отвела руку от камина.

ГЛАВА XLIX ПОВЫШЕНИЕ ОУКА, ВЕЛИКАЯ НАДЕЖДА

Поздняя осень уже переходила в зиму, и сухие листья толстым слоем покрывали торф на болотах и мох в лесах. Еще недавно Батшеба находилась в оцепенении чувств, которое, по существу, не было оцепенением, а теперь ею овладело странное спокойствие, которое нельзя было назвать безмятежностью Пока она была убеждена, что Трой жив, она могла хладнокровно думать о его смерти, но теперь, когда могло оказаться, что она потеряла его, она сожалела об утрате. Она по-прежнему управляла фермой, получала значительные доходы, не слишком ими интересуясь, и вкладывала деньги в различные начинания только потому, что поступала так в минувшие дни. Прошло лишь несколько недель, но от прошлого ее отделяла необозримая пропасть, словно она уже умерла, но еще сохранила способность суждения и, подобно скорбящим героям известной поэмы, могла размышлять о том, каким драгоценным даром была прежде для нее жизнь.

Однако овладевшая Батшебой апатия имела благие последствия, а именно, Оук был назначен управителем - шаг, на который она долго не решалась. Но поскольку он, по существу, уже давно выполнял эти обязанности, перемена, если не говорить о прибавке жалованья, - не слишком бросалась в глаза окружающим.

Болдвуд жил в уединении и в полной бездеятельности. Значительная часть его пшеницы и весь урожай ячменя за этот год пострадали от дождя. Зерно проросло, побеги густо переплелись, и в конце концов ячмень стали выбрасывать целыми охапками свиньям. По всей округе шли толки: люди удивлялись небрежности фермера, причинившей ему такие убытки; работник Болдвуда сообщил, что о забывчивости не может быть и речи, так как подчиненные не раз осторожно напоминали Болдвуду, какая опасность грозит его зерну. Глядя, как свиньи с омерзением отворачиваются от гнилых колосьев, Болдвуд наконец опомнился и как-то вечером послал за Оуком. Навело ли его на мысль недавнее повышение Оука у Батшебы или что-либо другое, но фермер предложил Габриэлю взять на себя управление Нижней фермой наряду с фермой Батшебы, уверяя, что ему необходим помощник, именно такой надежный человек. Несчастная звезда Габриэля, как видно, начала быстро закатываться.