Вдоль по памяти. Шрамы на памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства

Заболел этой нездоровой страстью и я. Подавляющее число колодцев в селе были выложены камнями. Лишь много позже, с легкой руки мастеровитого Архипки, в колодцы стали опускать друг на друга железобетонные кольца. Но в такие колодцы не было смысла лезть. Из-за гладких стенок воробьи в этих колодцах не гнездились.

В выбранном в жертву колодце редко "работали" в одиночку, чаще вдвоем. Став одной ногой в ведро, самый "отважный" спускался, упирая свободную ногу в щели между камнями и придерживаясь за стенки руками. Те, что были наверху, придерживали журавель.

Если колодец был с катком, на который навивалась веревка или цепь, то страхующие держали за ворот, замедляя спуск. Это был настоящий бригадный подряд, где работа должна быть очень слаженной. Нарушение команд спускающегося могло повлечь весьма неприятные последствия. Тем более что камни в колодцах от старости покрывались толстым слоем скользкого мха.

Однажды я "работал" в одиночку во дворе Кугутов. Колодец с катком находился в глубине двора, почти на меже с усадьбой Горина Василька. Цепь была надежной. Тросики только начинали внедряться и были в единичных, только в новых колодцах. Терпеливо выждав, когда старая глуховатая Ганька ушла в самый конец огорода, я взялся за дело. Спустился я благополучно. Ниже сруба я нащупывал ногами щели и спускался, используя цепь как страховку и внимательно прислушивался к писку птенцов.

Убедившись, что писк птенцов исходит из намеченной щели, я достал крючок. Погрузив его во всю глубину щели, я стал вращать его, наматывая гнездо. Намотав крючок до упора, я попытался устроиться поудобнее, вставляя правую ногу в более широкую щель. В это время левая нога соскользнула и я полетел вниз.

Плюхнувшись в воду, я сразу стал стремительно выплывать наверх, что оказалось излишним. Лето было засушливым, и вода была мне по пояс. Я схватился за цепь. Время моего пребывания в воде измерялось секундами. Поднимался я так же, как и спускался. Держась за цепь, я шагал по стенкам колодца вверх, вставляя ноги, обутые в сандалии, в щели между камнями. Холода я еще не чувствовал. Только мокрые руки сначала скользили по цепи.

Труднее всего было, когда я достиг сруба. Он был гораздо уже колодца, да и ногам опоры не было. Приходилось подтягиваться только на руках, зажимая цепь между коленями. Наконец моя голова оказалась выше сруба. Убедившись, что нет ненужных свидетелей, схватил руками стойку катка и перекатился через сруб.

Только сейчас я почувствовал пронизывающий меня холод. Дышать было трудно. Казалось, грудь была сдавлена широким обручем, застыла. Воздух в легкие проникал с трудом. Почти на прямых окоченевших ногах я побежал в огороды по меже, разделяющей подворья братьев Гориных. Перед тем, как пересечь проселок, осторожно выглянул. Никого. Дальше - около ста пятидесяти метров высокой кукурузы. Достигнув лесополосы, я разделся и, выкрутив, развесил штаны и рубашку. Трусы одел сразу.

Лежа на раскаленной солнцем земле, согрелся я удивительно быстро. Сейчас меня волновал только один вопрос. Как бы не узнали родители. Успокаивало то, что свидетелей моего пребывания в колодце я не заметил. Согревшись, я еще долго лежал, впитывая в себя живительное тепло июльского солнца. Одев высохшую одежду, я направился домой.

Дома еще никого не было. Я напоил всю живность, нарвал травы кроликам, налил воду в выварку, приготовил полные ведра воды для Флорики, нашей коровы. Когда родители вернулись с поля, мама, готовя в летней кухне ужин, негромко сказала отцу:

– Сегодня наш что-то крепко натворил. Ничего не забыл сделать по двору, а сейчас сидит и читает.

Я, действительно читавший на веранде, слышал каждое мамино слово. В тот день я сделал важный вывод. При любых приключениях делать дома все, как всегда. Всегда оставить место для замечания.

Несколько дней я вел себя самым тишайшим образом. После купания в колодезной воде, у меня не было даже насморка.

Практические навыки обращения с электрическим током я получил в первые месяцы после пуска колхозной электростанции. Оголив от изоляции оба конца электрического провода, я сунул их в розетку. Последовало короткое замыкание, вызов электрика и разбор полетов, о чем я писал.

Брат в это время учился на первом курсе Сорокского медицинского техникума. Приехав на воскресенье домой, он рассказал, что учитель одной из школ, живущий на крутом косогоре цыганской горы в Сороках с силой вылил ведро воды подальше от крыльца. Вода попала на низко висящий голый провод, соединяющий дом с линией электропередачи на столбе. Учитель упал замертво. Когда Алеша рассказал, отец выразительно посмотрел на меня и громко спросил:

– Ты понял?

Я покорно кивнул головой, дав знать, что понял. На самом деле я ничего не понял. Глядя на штепсельные вилки и черные дырочки розеток, я пытался дойти своим детским разумом, какая смертельная сила таится в проводах. Что же оттуда бьет так сильно, что люди падают мертвые? Без пули, без осколков и ножа. Тем более, что почти вся сельская ребятня попробовала на язык провода заземления на электрических столбах.

Язык и лицо при этом начинало подергивать, а перед глазами начинал мельтешить мерцающий свет. Блескало в очах, говорили мы. То же самое, только слабее, происходило, когда мы, приложив обе пластинки к языку, определяли степень годности дуры (батарейки) для фонарика.

В это время в Тырново произошел еще один смертельный случай в парикмахерской. Ощутив удар током от только приобретенной электромашинки для стрижки, парикмахер отложил ее в сторону и стал стричь клиента обычной машинкой.

– Что ты трусишь?
– воскликнул клиент, здоровенный мужчина, работавший продавцом в мясном ларьке.

Схватив рукой машинку, он с кресла уже не встал.

Мне было непонятно. Для меня сама смерть была связана с тихим сидением старушек в черном по вечерам у отошедшей в мир иной подруги. Если я знал умерших при жизни, то мне никак не верилось, что они умерли навсегда. Я смотрел на восковое лицо покойника и мне начинало казаться, что он на моих глазах пошевелил губами.

Подолгу глядя на грудь усопшего, у меня создавалось впечатление, что она слегка мерно колышется, как у спокойно спящего человека. Оставалось только, чтобы у лежащего дрогнули веки и он открыл глаза. В смерть не хотелось верить, как в какую-то, никому не нужную, нелепость.

И лишь потом, когда шло заунывное отпевание, причитания близких, распространялся тошнотворный запах тлена, замешанный на удушливой смеси горелого воска и ладана, утомительная процессия с частыми остановками, траурная музыка и, наконец, стук комьев глины об крышку гроба, приходило осознание, что это навсегда.

Но при виде других покойников, все повторялось с поразительной точностью снова и снова. В смерть упорно не хотелось верить. Особенно в детстве, когда казалось, что ты и твои близкие бессмертны.

Позже я обратился с вопросом о смертельной опасности электричества к Тавику. Старше меня всего на два с половиной года, он, казалось, знал все. Меня всегда удивляло, как можно так добросовестно учиться? Кроме того, он постоянно читал. Журналы: Наука и техника, Техника молодежи, Вокруг света, Наука и религия, и многие другие лежали растущими стопками в закутке лежанки, заменяющей Тавику этажерку. Заведующий клубом охотно отдавал Тавику накапливающиеся кучами журналы, выписываемые сельским советом. Кроме того, Тавик забирал и читал физику, химию, географию в школе и другие журналы для учителей, так как тетка Раина работала в школе уборщицей. Должен признаться, что моя любовь к книгам во многом является результатом постоянного общения с Тавиком.