Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Вдовье счастье
Шрифт:

— Что бы вам, Вера Андреевна, летом детей на дачу ко мне не отправить? Присмотр у меня хороший, все же две няньки, и ваших девок пришлете, барышня к нам соседская ходит, учит детей языкам, родители ее совсем обнищали… Дача моя, не снимаю, огород свой с оранжереями, хозяйство такое, никакому помещику не мечтать, матушка моя детей любит, да и тетка души не чает. Подумайте!

Я обещала подумать, но больше из вежливости. Я с трудом представляла, как на несколько месяцев расстанусь с детьми, я еле выносила вынужденную разлуку в несколько часов, но… Сереже через несколько лет ехать в лицей, и если Петру Аркадьевичу я отказала из мести, то приглашением Натальи Семеновны грех не воспользоваться, нужно

давать детям больше свободы и самостоятельности. Главное, что мои малыши уверены безоговорочно — я люблю их сильнее всего на свете и я всегда на их стороне.

Даже если меня по какой-то причине нет рядом.

После обеда дети легли спать, а я растянулась на кушетке, и Ненила обложила мое все еще опухшее лицо кубиками льда, а шею обернула мокрым полотенцем. Неприятно, но я терпела, и не потому что хотела показаться перед светским обществом во всей красе — мне и отекшей и в обносках нет равных! Мой визит на бал к графине Дулеевой был негласным вызовом всего купеческого сословия. Вот она я, Вера Апраксина, дворянка, отрекшаяся от двора, поправшая вековые нерушимые скрепы, написавшая фамилию на мужицких телегах. Я, у которой был выбор — сдохнуть от голода, продолжать дрыхнуть до часу дня, триста раз перешивать, пока нитки не поползут, бальные платья и не прятать взгляды от кредиторов, или выкинуть гордость как отжившую свое вещь и начать работать в поте лица, как все честные труженики. Вот она я, а плата за ваше безделье красуется у меня на груди, так скрипите зубами, шипите мне вслед, ваше время уже истекает.

Смотрите — и можете презирать тех, кто уже определяет, что вам носить, как носить, что есть, из чего, в каких домах жить, в каких экипажах ездить, каких лошадей запрягать. Смотрите, ведь спустя сотню лет ваше сословие разбежится, растворится дымом, оставив как память несколько символических королевских дворов, а еще через сотню лет в Букингемский дворец ворвутся с хохотом простые девчонки — внучка шахтеров и коммерсантов и смуглая актриса второго плана, и окончательно рухнет ваш старый мир под ноги бизнесменам, врачам, ученым, инженерам, мастеровым.

Мне никто не поверит, если я расскажу, сочтут умалишенной.

Дверь скрипнула, я услышала быстрый шепоток Анфисы и приоткрыла один глаз. Кусочек льда тут же отвалился, и Ненила, вытолкав Анфису из комнаты, подскочила ко мне и стала прилаживать новую льдинку из мисочки, но я уже рассмотрела в ее руке какой-то конверт.

— Лежите, барыня Вера Андреевна, — нахмурила брови Ненила, — я наказала ванну сготовить, а потом одеваться будем, еще куафер придет.

Я улыбнулась — схватывала девочка на лету, набиралась и слов, и манер, а ведь только что я вывезла ее из глухой деревни, где она пасла телят, доила коров и ходила за курами. По себе я знала, что все наносное, чуть что, слетит шелуха и вместо чопорной изысканной горничной будет оторва-девка, которой сам черт не брат и горящая изба с лошадьми по колено, но забавно.

— Что там у тебя, ну-ка дай, — я требовательно протянула руку, и Ненила спорить не стала. Помимо прочего, она еще и великолепно понимает, когда нужно прикусить язычок. Девочка чудо, но все же я не оставлю ее при себе, выдам замуж, поскольку… ученая уже крестьянской смекалкой.

Я села, рассыпав подтаявшие кубики льда и испытав не самое приятное чувство, словно весь этот лед осыпался мне прямо в живот и за шиворот.

«Любезная Вера Андреевна!

Вы испрашивали у меня почерк князя Вершкова. Я не стал обещать, не будучи убежден, что сдержу свое слово, но этот лист ничтоже сумняшеся вырвал, каюсь, из альбома княжны Ледерер, точно зная, что Вершков сие написал.

Надеюсь, не зря совершил сей проступок ради вас.

Остаюсь с почтением,

Вышеградский».

Я понятия не имела, кто такая княжна Ледерер,

но по паршивым — ну, до талантов Григория далеко — стишкам догадалась, что старая титулованная дева, к которой за каким-то чертом подбирался Вершков. Чем ему эта Ледерер не угодила как пропуск ко двору, или она уже еле ноги таскает?

Игнорируя притворное возмущение Ненилы, я встала, раскидав полотенца и остатки льда, подошла к бюро, высыпала бумаги. Записку Вершкова я хранила среди записей мужа — тех, которые не пустила еще в работу, мне казалось, что это самое надежное место, чтобы не привлекать к ней внимания. Чем бы она еще была кому-то так же важна, как мне.

Почерки на первый взгляд схожи, но наклон чуть сильнее, иной нажим, а еще никогда не врут ни орфография, ни пунктуация. В записке, которую мне передали якобы от Вершкова, ни единой помарки или ошибки, в стихах — я прочитала еще раз, озадаченно хмыкнула: довольно скабрезные, на грани, а княжна ничего, оценила, как видится! — лишние запятые, «е» вместо «и»…

Я поднесла записку Вершкова к носу, понюхала. Очень знакомый, черт возьми, запах, не так давно я надышалась этим убойным одеколоном всласть, а кто передал мне записку тогда — Палашка? У нее уже ничего не узнать, и в ожесточении и бессильной злобе на саму себя я чуть не смяла в кулаке злосчастный листок. За все это время я ни разу не удосужилась получить образец почерка Леонида, зациклившись на Вершкове, теперь все концы оборваны, и хорошо, если с арестом Лукеи и гибелью Палашки и Леонида исчезла угроза моей жизни. Стоп, нет, похоже, ниточки оборваны не все?..

— Где Ефим? — обернулась я к Нениле, и она растерянно пожала плечами. Я поморщилась — напрасно рявкаю, разумеется, он занят делом, как и всегда. — Пошли немедленно человека в трактир, пусть Ефим, как появится, сразу спешит ко мне. Ну, живо!

Палашка сказала, что это Ефим принял записку, и если она не солгала, а она врать бы не стала, она была для вранья слишком глупа, — значит, Ефим еще может припомнить того, кто принес это послание.

Должен припомнить, день был такой, что у всех отпечатался в памяти.

Глава тридцать третья

— Не сумлевайтесь, барыня, — в который раз повторял Ефимка, подсаживая меня в коляску. — Мальчонка записку принес. Лет десяти, но мозглявый, так, может, и двенадцати.

Мой вызов его переполошил, он перепугался, что сделал что-то не так, и до сих пор не верил, что суета из-за записки, о которой он вспомнил лишь потому, что прислали ее в неурочное время.

— Видел его раньше? — допытывалась я, и — да, хваталась за соломинку.

— Да говорю же, барыня, не видел! — Ефимка хотел поднять верх коляски, я его остановила. Аристократы являлись на бал в пышных крытых экипажах, я сознательно копировала купчих. — Мальчонка как мальчонка, много их…

Я скрипнула зубами, костеря себя на чем свет. Вера, Вера, твоей жизни грозит опасность, опасность угрожает твоим детям, а ты играешь в мисс Марпл, когда тебе заблагорассудится. Время упущено безвозвратно и никаких концов ты не найдешь.

— Вспоминай, — умоляюще попросила я, — может, одежда, звуки, запахи, жесты запомнились?

— Какая одежда, барыня? — отчаялся Ефим. — Картузик на нем, как на всех… а запах, так разило от этой записки. Да вы, барыня, почитай, не помните. — Конечно, не помню, мне было не до того, чтобы принюхиваться. — Такой же деколон, «Гусарские грезы», каким все Леонид Дмитрич пах, дай ему Всевидящая… — он не договорил, сообразив, что пожелания легкой дороги убийце моей матери неуместны, и не успела я воспрять духом, как Ефим обстоятельно добавил: — Всякий фендрик, барыня, им пахнет, или регистратишка какой. Как сядут в коляску, так лошадь артачится, вот позволили бы вы их не сажать!

Поделиться с друзьями: