«Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века
Шрифт:
Из одиннадцати бояр, получивших этот чин при Василии III, лишь четверо постоянно находились в Москве в годы правления его вдовы: князья Иван и Василий Васильевичи Шуйские [452] , Михаил Васильевич Тучков и Михаил Юрьевич Захарьин [453] . Именно эти лица сохраняли (в той или иной степени) политическое влияние при Елене Глинской.
Боярин кн. Василий Васильевич Шуйский — единственный из думцев Василия III, кому удалось не только упрочить свое положение в годы правления Елены, но и занять одно из первых мест при дворе юного Ивана IV. К нему, «великого князя Иванову карачю [первосоветнику. — М. К.] князю Василью Шуйскому», прислал в конце июня 1534 г. особую грамоту крымский царевич Ислам-Гирей [454] . В дальнейшем неоднократно на приемах крымских и литовских посланников в Кремле речь от имени юного государя произносил боярин кн. В. В. Шуйский [455] . Князь Василий первенствовал и на ратном поприще: летом 1535 г., в разгар так называемой Стародубской войны, он возглавил поход русской рати в Литву [456] .
452
Кн. В. В. Шуйский лишь один раз покинул столицу, когда в июне 1535 г. возглавил поход московской рати в Литву (РК 1598. С. 87).
453
В разрядах 30-х гг. М. Ю. Захарьин
454
РГАДА. Ф. 123. Кн. 8. Л. 45. Аналогичная грамота была адресована тогда Ислам-Гиреем другому «карачю» — кн. Д. Ф. Бельскому (Там же. Л. 44 об.). Вскоре, однако, место кн. Д. Ф. Бельского на дипломатическом поприще и, соответственно, на страницах посольских документов занял кн. И. Ф. Овчина Оболенский.
455
Так, 4 мая 1536 г. кн. В. В. Шуйский говорил речь от имени государя на приеме послов Ислам-Гирея (РГАДА. Ф. 123. Кн. 8. Л. 248), а 13 августа того же года — на приеме литовского посланника Никодима Техоновского (Сб. РИО. Т. 59. С. 44).
456
РК 1598. С. 87; ПСРЛ. Т. 8. С. 290; Т. 29. С. 17
Брат кн. В. В. Шуйского Иван в сентябре 1534 г. упомянут в показаниях псковских перебежчиков — наряду с боярами М. В. Тучковым, М. Ю. Захарьиным и другими влиятельными лицами — среди тех, кто «на Москве… всякии дела справують» [457] . Очевидно, кн. И. В. Шуйский пользовался полным доверием Елены Глинской, раз его (вместе с дьяком Меньшим Путятиным) правительница посылала с ответственной миссией к князю Андрею Старицкому — убеждать последнего в том, что у великого князя и его матери великой княгини «лиха в мысле нет никоторого» [458] .
457
РА. № 46. С. 116.
458
ПСРЛ. Т. 8. С. 292.
Боярин Михаил Васильевич Тучков также постоянно находился в столице: как и кн. И. В. Шуйский, он ни разу за годы правления Елены не упомянут в разрядах, т. е. не получал воеводских назначений. Есть основания полагать, что правительница прислушивалась к мнению опытного боярина: в начале этой главы уже приводилась выпись из книг дьяка Т. Казакова, из которой явствует, что размер причитавшейся Троице-Сергиеву монастырю торговой пошлины с ногайских лошадей в сентябре 1534 г. был установлен великой княгиней в соответствии с традицией, которую напомнил (по просьбе правительницы) М. В. Тучков [459] . К сожалению, в последующие четыре года, с осени 1534 до осени 1538 г., в источниках нет упоминаний о боярине Михаиле Васильевиче, и поэтому трудно судить о том, оказывал ли он какое-либо влияние на решение иных, более важных вопросов.
459
Каштанов С. М. Очерки русской дипломатики. С. 437.
С осени 1534 г. на несколько лет (до начала 1537 г.) прерываются сведения и о боярине Михаиле Юрьевиче Захарьине. В данном случае молчание источников представляется неслучайным и поддается объяснению: прежде всего побег в августе 1534 г. в Литву его двоюродного брата И. В. Ляцкого бросил тень и на самого Захарьина (за него даже была взята порука [460] ). Кроме того, за боярином Михаилом Юрьевичем, по-видимому, закрепилась репутация сторонника дружественных отношений с Литвой: недаром литовские паны в начале 1534 г., как мы помним, называли М. Ю. Захарьина и кн. Д. Ф. Бельского своими «приятелями». Между тем в обстановке начавшейся осенью 1534 г. русско-литовской войны (так называемой Стародубской) [461] подобная позиция не могла пользоваться поддержкой при московском дворе. Неудивительно поэтому, что Захарьин временно, по-видимому, отошел (или был отстранен) от государственных дел. Но как только военные действия сменились мирными переговорами, дипломатический опыт старого боярина снова оказался востребован: в январе — феврале 1537 г. Захарьин активно участвовал в переговорах с литовским посольством, увенчавшихся заключением пятилетнего перемирия [462] .
460
РА. № 46. С. 116.
461
Подробнее об этой войне см.: Кром М. М. Стародубская война (1534–1537). Из истории русско-литовских отношений. М., 2008.
462
Сб. РИО. Т. 59. С. 70–106.
Остальные бояре, получившие этот чин до декабря 1533 г., имели еще меньше возможностей влиять на принятие важных внутри- и внешнеполитических решений, находясь в годы правления Елены Глинской на дальних наместничествах или регулярно неся полковую службу.
Как уже говорилось, с лета 1534 г. наместниками Великого Новгорода являлись бояре кн. Б. И. Горбатый и М. С. Воронцов (первый упоминается в этой должности вплоть до января 1537 г., второй — до апреля 1536 г.) [463] . За пределами столицы проходила и служба боярина кн. А. А. Хохолкова-Ростовского: в декабре 1533 г. он был смоленским наместником [464] ; затем летом 1534 г. стоял вместе с другими воеводами в Боровске и, наконец, весной 1536 г. упоминается (в последний раз) в качестве псковского наместника [465] .
463
См.: Зимин А. А. Наместническое управление. С. 281; Пашкова Т. И. Местное управление. Прил. 1. С. 150.
464
Сб. РИО. Т. 59. С. 1.
465
РК 1598. С. 84, 90.
Боярин Иван Григорьевич Морозов в 1534 и 1537 гг. упоминается на службе (летом 1534 г. стоял с другими воеводами в Боровске, а затем — в Вязьме; в 1537 г. — во Владимире и Костроме) [466] . Брат И. Г. Морозова, боярин Василий Григорьевич, в сентябре 1535 г. нес полковую службу на Коломне; причем и «после роспуску з берегу болших воевод» он оставался на том же месте [467] , из чего можно заключить, что В. Г. Морозов тогда «большим воеводой» не считался. Имевшийся у него дипломатический опыт (с конца ноября 1522 г. по начало мая 1523 г. он возглавлял посольство в Литву [468] ) был востребован через несколько лет, когда в апреле 1537 г. боярин Василий Григорьевич был отправлен во главе посольства к Сигизмунду I для утверждения заключенного в Москве перемирия [469] .
466
Там же. С. 84, 85, 92, 93.
467
РК 1598. С. 88.
468
Сб. РИО. СПб., 1882. Т. 35. № 94. С. 643–672.
469
Сб. РИО. Т. 59. С. 109.
Боярин кн. Дмитрий Федорович Бельский, начиная с лета 1534 г., регулярно нес сторожевую службу. Командование на театре военных действий с Литвой ему по понятным причинам не доверяли, и в разрядах он постоянно упоминается в полках, стоявших на рубежах обороны от крымцев (на
берегу Оки) и казанцев (в Муроме и Владимире). В июле 1534-го, июле и сентябре 1535 г. князь Дмитрий возглавлял рать, стоявшую «на Коломне»; в феврале 1536 г. он упоминается в Муроме, а в июле того же года — снова в Коломне [470] . В июле 1537 г. кн. Д. Ф. Бельский находился во Владимире, причем в должности наместника этого города [471] . В сентябре того же года он был назначен главой судовой рати намеченного похода на Казань, но этот поход не состоялся [472] . Череда воеводских назначений Бельского в 1535–1536 гг., а также обязанности владимирского наместника, которые он исполнял в 1537 г., часто вынуждали его покидать столицу и ясно свидетельствовали о том, что этот боярин, занимавший первое место в придворной иерархии при Василии III, не входил в круг ближайших советников Елены Глинской.470
РК 1598. С. 83, 87, 88, 89.
471
Там же. С. 91–92.
472
Там же. С. 93.
Наконец, еще один боярин Василия III, кн. Михаил Васильевич Горбатый, в новое царствование успел проявить себя только на ратном поприще: в июле 1534 г. он упомянут в коломенском разряде в качестве первого воеводы передового полка [473] ; а с ноября 1534 по март 1535 г. возглавлял большой поход русских войск в Литву [474] и вскоре по возвращении из похода в том же году умер [475] .
Для полноты картины следует отметить, что двое окольничих, получивших этот чин при Василии III, — Иван Васильевич Ляцкий и Яков Григорьевич Морозов — сошли со сцены уже во второй половине 1534 г. Первый, как уже говорилось, бежал в Литву в августе 1534 г. Что касается второго, окольничего Я. Г. Морозова (младшего брата бояр Ивана и Василия Григорьевичей Морозовых), то последнее упоминание о нем в разрядах относится к июлю 1534 г.: он стоял с другими воеводами в Вязьме, а затем был переведен в Смоленск [476] . Затем Я. Г. Морозов исчезает из источников: по-видимому, он вскоре умер или отошел от дел [477] .
473
РК 1598. С. 84.
474
Там же. С. 85–86; ПСРЛ. Т. 29. С. 15. Подробнее об этом походе, в котором кн. М. В. Горбатый возглавлял большую русскую рать, действовавшую на центральном направлении, см.: Кром М. М. Стародубская война. С. 50–57.
475
Во вкладной книге Троице-Сергиева монастыря есть запись: «7043-го году июня в 25 день по князе Михайле, во иноцех Захее, Кислом дал вкладу человек его князь Михайлов Бакшей денег 20 рублев» (ВКТСМ. С. 74). Следовательно, кн. М. В. Горбатый постригся перед смертью в монахи и умер не позднее июня 1535 г. Сохранилось завещание М. В. Горбатого, датированное 7043 (1534/35) г., см.: АССЕМ. № 35. С. 90–93.
476
РК 1598. С. 84–85.
477
А. А. Зимин привел противоречивые данные о конце карьеры Я. Г. Морозова: в опубликованной в 1958 г. статье ученый писал о смерти окольничего в 1534 г., но при этом указал (со ссылкой на Разрядную книгу редакции 1565 г.), что последнее упоминание Я. Г. Морозова в разрядах относится к 1537 г. (Зимин А. А. Состав Боярской думы. С. 53 и прим. 150). В изданной посмертно монографии А. А. Зимина говорится (со ссылкой на упомянутую статью 1958 г.), что Я. Г. Морозов умер между 1537 и 1541 гг. (Зимин А. А. Формирование боярской аристократии. С. 238). Однако утверждение о том, что последнее упоминание о Я. Г. Морозове в источниках относится к 1537 г., неверно: после 1534 г. он ни в разрядах, ни в других источниках не упоминается. Вклад в Троице-Сергиев монастырь на помин его души был сделан в феврале 1541 г. (ВКТСМ. С. 53).
Итак, придворный «ландшафт», как мы могли убедиться, сильно изменился всего за несколько лет, прошедших со дня смерти Василия III. Эти изменения стали результатом действия многих факторов, среди которых — и местническая борьба (от которой в первую очередь пострадали литовские княжата, но наряду с ними и некоторые представители суздальской и старомосковской знати), и внешнеполитическая конъюнктура — война с Литвой, наложившая свой отпечаток на противоборство придворных кланов, и естественная смена поколений (в 30-е гг. завершился жизненный путь многих деятелей, чья карьера началась в самом конце XV в. или первые годы XVI в.: бояр кн. М. В. Горбатого, кн. Б.И. Горбатого, кн. А. А. Хохолкова-Ростовского, М. С. Воронцова, окольничего Я. Г. Морозова и др.). Однако в охарактеризованных выше изменениях пока не просматривается прямое влияние новой правительницы — Елены Глинской; между тем трудно сомневаться в том, что, придя к власти, великая княгиня постаралась окружить себя наиболее доверенными людьми. Поэтому перенесем внимание с тех, кто проиграл в ходе придворной борьбы, на тех, кто оказался в выигрыше при новом режиме власти, установившемся к осени 1534 г. Присмотримся теперь к тем, на кого пал выбор Елены Глинской, кто получил из ее рук думные чины и занял первые места в новой дворцовой иерархии.
По традиции великие княгини имели свой двор: во время торжественных выходов, свадеб, праздничных трапез их сопровождали боярыни, принадлежавшие к верхушке московской знати. Так, за столом на свадьбе Василия III с Еленой Глинской 21 января 1526 г. сидели боярыни: княгиня Анна, двоюродная сестра Василия III, вдова кн. Ф. И. Бельского; княгиня Марья, вдова кн. С. Д. Холмского; Орина, вдова боярина Юрия Захарьича; Анна, жена боярина Петра Яковлевича Захарьина; Федосья, жена боярина М. Ю. Захарьина [478] . Впрочем, приведенный список из пяти боярынь не отражает состав двора новой великой княгини, который еще не успел сформироваться; скорее он указывает на иерархию, существовавшую к тому моменту при государевом дворе.
478
РК 1598. С. 9. Сведения о лицах, чьи жены или вдовы перечислены в этой записи, уточнены по: Зимин А. А. Формирование боярской аристократии. С. 113, 124, 184–187.
С гораздо большим основанием собственный двор великой княгини можно усмотреть в списке боярынь, содержащемся в разряде свадьбы князя Андрея Ивановича Старицкого (январь 1533 г.): «А сидели в столе от великие княини боярони княж Дмитреева Федоровича Бельского княини Марфа, Юрьева жена Захарьина Орина, Иванова жена Ондреевича Олена, Васильевская жена Андреевича Огрофена, князь Ивана Палетцкого княини» [479] . Первое место в этом перечне отведено жене кн. Д. Ф. Бельского Марфе, мужу которой принадлежало на тот момент первенство в придворной иерархии при Василии III. К этому следует добавить, что Марфа была дочерью конюшего Ивана Андреевича Челяднина, умершего в литовском плену [480] . Следующей в свадебном разряде названа вдова боярина Юрия Захарьича Орина (она упоминалась и в приведенном выше свадебном разряде 1526 г.). Далее в списке идет вдова И. А. Челяднина Елена (очевидно, мать Марфы — княгини Бельской), а затем — вдова его брата, дворецкого Василия Андреевича Челяднина, Аграфена. Завершает список не названная по имени жена князя Ивана Палецкого [481] .
479
РК 1598. С. 13.
480
Зимин А. А. Формирование боярской аристократии. С. 173.
481
Возможно, имеется в виду окольничий кн. Иван Федорович Палецкий (умер до 3 августа 1533 г.), см. о нем: Зимин А. А. Формирование боярской аристократии. С. 43.