Вдвоем против целого мира

Иногда Елена Станиславовна думала о том, что такие люди не должны рожать детей и вообще заводить семью. У них не хватает душевных сил, чтобы любить еще кого-то, кроме дела, которому они фанатично служат. Но родилась Лиза, а потом Соня. Лиза интересовала профессора, потому что была гениальна, и дед это ценил. А Соня… Когда стало понятно, что Лиза больна, и болезнь ее неизлечима, Шумилов настоял, чтобы родился еще один ребенок. Невестка этого не хотела, но пришлось подчиниться. Так появилась Соня – ненужная, нежеланная, а после – ненавидимая матерью.

Поглощенную Лизой Наталью Шумилову раздражала необходимость заниматься Соней. Девочка оказалась живой и любознательной, для нее пришлось нанять няню, а присутствие няни нервировало Лизу. Тогда же Оржеховская стала замечать, что мать девочек сходит с ума – сначала это объяснялось затянувшейся послеродовой депрессией, которую никто не считал нужным лечить, но со временем стало понятно, что с Наташей что-то не то. Беседовать на эту тему с кем-то из Шумиловых было бессмысленно, и проблема с каждым годом усугублялась. Позже, осматривая Соню, доктор Оржеховская все чаще обнаруживала следы побоев. На вопрос, кто это сделал, Соня опасливо кивала на сестру – Лиза росла и становилась агрессивной, а мать никак не препятствовала ее нападениям на младшую дочь.

Последней каплей стало лето, когда пропала Лиза.

Соню привезли на дачу с едва зажившим переломом – Лиза напала на нее во сне и ударила ножкой табурета, сломав ключицу. Левая рука девочки почти не действовала, были повреждены нервные окончания, и Елена Станиславовна забирала Соню к себе, чтобы делать с ней упражнения. То, что девочка может остаться инвалидом, никого из Шумиловых не волновало. Профессор Оржеховский, осматривая Соню, только головой качал – очень, очень плохо.

– Папа, я не понимаю, почему ты не поговоришь с Иваном Николаевичем. – Елена горячилась, и отец расстраивался. – Это ужасно! У Наташи, похоже, развилась шизофрения, и на фоне болезни она ненавидит Соню так же сильно, как обожает Лизу. Поговори с профессором, вы же друзья.

– Лена, ты не понимаешь, о чем просишь. – Отец вздыхал. – Иван – человек очень своеобразный. Для него главное – чтоб все было идеально, по крайней мере, выглядело идеальным. Он помешан на контроле, а тут вещи, которые он контролировать не может – болезнь Лизы и неадекватная невестка. И он делает вид, что ничего не происходит, понимаешь? А страдает Соня. Ты почаще зазывай ее к нам, эта несчастная девочка у них просто чахнет. Как она еще не озлобилась, ума не приложу, другая бы уже…

Но Соня не озлобилась. Она носилась по улицам Научного городка со своими приятелями, загорелая дочерна и любознательная. Елена Станиславовна, доверяя ей своего Владика, иногда думала: дети вырастут, три года – совсем небольшая разница в возрасте…

И вот сейчас Владик рядом с Соней – он, конечно, не знает о надеждах матери, но Соня ему нравится, она не может не нравиться, это очевидно.

– Соня, вставай завтракать.

Все эти годы Елена Станиславовна старалась быть рядом с ней – помогать, поддерживать, давать советы, иногда и ругать, если за дело. Она понимала, что нет у нее на это никакого права, но Соня, похоже, воспринимала такое отношение как должное, и это успокаивало.

– Вставай, детка, пора.

Соня открыла глаза и нахмурилась. Она хочет спать, но где-то в доме ужасный стук, и этот стук как будто звучит в ее голове, отдает в макушку. У нее болит голова – как обычно, если случается недосып.

– Что…

– Врезаем новые замки. – Елена Станиславовна присела на край кровати. – Дмитрий Владимирович прислал мастера. Вставай, будем обедать, Афанасьев с нами.

Соня едва соображает. Замки? Откуда новые замки? И почему Афанасьев здесь? Что все это значит? Ведь она хочет спать и вообще собиралась провести весь день в одиночестве, а под вечер забрать свои герани и уехать обратно в Александровск, там хоть и пыльно, зато нет Козявки, Дарика и ненормальной истории с обыском дома и видеокамерами тоже нет.

Тем более что Лиза нашлась и, наверное, нужно будет вскоре заняться похоронами.

А тут еще полный дом людей, которые никуда не собираются уходить и даже расположились обедать.

Соня перевела взгляд на Елену Станиславовну. К ней она привыкла, помнит ее столько, сколько помнит себя, и ее попытки командовать или вмешаться в некоторые события воспринимаются ею как нечто обычное. Соня помнит, как бранила ее Елена Станиславовна, когда зимой увидела в городе без шапки. И помнит свое ощущение – она готова была снова бежать без шапки, только чтоб ее за это отругали, потому что это значило, что ее, Сонино, благополучие кому-то важно. Пусть это просто соседка по даче, но ей не безразлично.

Детство прошло, а Елена Станиславовна осталась. Соня привыкла разговаривать с ней или советоваться, она никогда не задавала себе вопрос – а почему, собственно, соседку так волнует ее жизнь, зачем она вникает в ее дела? Просто было так, и все. Соня очень боялась, что их отношения могут измениться.

Поднявшись, она пошла в ванную. То, что в доме Афанасьев, напрягало ее, потому что она опасалась, что у старика к ней какой-то определенный интерес, и его гусарство объясняется просто и прозаично. Она идти ему навстречу в подобных вещах не намерена, причем категорически. И если этот интерес все-таки имеется, то Афанасьев ей активно неприятен, и то, что он этого не понимает, ее коробит. К тому же она очень не любит разборок подобного плана. Она всегда избегала настойчивых кавалеров, а тут вдруг человек, годящийся ей в отцы… Нонсенс.

Мастер возится с дверью, и Соня рада этому: визиты непрошеных гостей в ее дом – это неправильно, одно дело, когда Дариуш с Танькой дурака валяют, и другое – невесть кто, невесть зачем, среди ночи залез. Это пугает. А что, если бы она оказалась дома?

«Нет. – Соня садится на ступеньку веранды. – Кто бы это ни был, он точно знал, что дом пуст. А кто знал? Оржеховских отбрасываю сразу по причинам очевидным. Остаются Мария, Илья и Мишка. Ну и полиция, конечно – только вряд ли красавчик Реутов или его напарник с неблагонадежным лицом рылись в моем доме. Нет, это кто-то свой».

От этих мыслей Соне стало неуютно и холодно. Ведь если враг – просто какой-то незнакомец, то это понятно и естественно.

Но Соня знает, что не всегда самый страшный враг – незнакомец. Она помнит, как улыбалась мать, у нее до сих пор мороз по коже, когда она вспоминает тот день. Мать ходила по квартире, смотрела на нее и улыбалась совершенно безумной улыбкой, и глаза ее были мертвыми и жестокими. Соня береглась весь день, старалась не поворачиваться к ней спиной, но мать все равно исхитрилась и напала, отвинтив прут от спинки кровати.

И этот враг тоже мог вчера быть с ними у озера – ел шашлыки, смеялся, а сам смотрел на нее холодными глазами убийцы и знал, что в озере кости Лизы. Илью можно исключить из списка, он же их и нашел. Остаются Машка и Мишка.

– Невозможно.

Соня вспоминает Мишкино смеющееся лицо, Машкины испуганные глаза – нет, не они, она уверена.

Тогда – кто? Зачем влезли в дом? Что искали и что такое было в старом альбоме? Они с Владькой его весь пересмотрели, ничего особенного в нем не видели. Ладно, негативы остались, напечатают фотографии, приглядятся повнимательнее, потому что где-то там есть ответ на вопрос.