Вечер был...

И оттого что был найден хоть какой-то выход, Зоя вздохнула наконец полно.

Поднимаясь на свой пятый этаж, она думала уже о другом, как предложить шарф Тамаре, чтоб выглядело это не как мольба о спасении, а как вполне пристойное предложение, выгодное обеим.

Мальчишки катались на велосипеде в коридоре. Вовка сидел за рулем, а Максим стоял на запятках.

– Деньги получила? – первым делом спросил Вовка.

– Ура! – закричал Максим.

Зоя молча раздевалась и спиной чувствовала, как смотрит из кухни на нее Тамара. Ей в одном легче: питание почти ничего не стоит, потому что работает она воспитательницей в детском саду. И опять же – ребенок у нее один. Тамара сейчас деньги копит на воротник. Ей из Сибири тетка обещала прислать хорошую шкурку. Недавно она получила от тетки письмо, что, мол, присылай деньги. Уже надо, чтобы они лежали, на случай, если что подходящее подвернется.

– Ты где это так чулок рванула? – спросила Тамара, когда Зоя прямо из прихожей вошла на кухню.

– Полетела на остановке,– смеясь, ответила Зоя.—> Меня из троллейбуса выдавили, как пасту из тюбика, Раз – и на землю.

– Молодец. Не могла, что ли, пустого подождать?

– В это время пустых нет. Разве ты не знаешь? – ответила она. И тут же, вроде вспомнив: —Ты мой голубой шарф помнишь? Ну тот, в клетку?

– Ты так говоришь,– насмешливо сказала Тамара,– будто у тебя их несколько. Помню, конечно… А что?

– Я решила его загнать,– как можно небрежней сказала Зоя.– Есть у меня другой вариант. Тьфу, тьфу, тьфу,– говорить не буду. Чтоб не сглазить!

– Такие сейчас и в магазине есть.

– Ну не такие,– забеспокоилась Зоя.– У меня из канадской шерсти. Там на нем знак стоит.

– В комиссионку понесешь? – лениво спросила Тамара,

– Да не знаю. Может, кто подвернется, чтоб не носить, время не тратить.

– А сколько ты за него хочешь?

– С тебя подешевле, .с чужого подороже,– засмеялась Зоя. Слава богу, пошел разговор.

Тамара задумчиво мешала манную кашу, которую всегда ела по вечерам вместе с дочкой.

– Мне он ни к чему,– сказала она.– Это я просто так. Мне сейчас воротник важнее. Ты, кстати, деньги получила?

– Да ерунда у нас получилась. Кассир заболел и не предупредил. Все думали, он в банке, а он, паразит, на бюллётене. Завтра дадут. Потерпи, киса, денек.

– Ты меня подводишь,– сердито сказала Тамара.– Я завтра хотела переводить.

– Я тебе завтра принесу на работу,– с готовностью сказала Зоя.– Я же понимаю.– И шутливо добавила: – Вот даже шарф тебе предлагаю, а ты не хочешь, балда. А он ведь тебе лучше идет, чем мне. Голубой ведь не мой цвет. Он меня бледнит.

– Сообразила, слава богу. Я ведь тебе сразу это говорила. Он для яркой блондинки или уж жгучей брюнетки. А мы с тобой серенькие.

Тамара сняла эмалированный ковшичек, в котором варила кашу, и, лениво подталкивая впереди себя громадные, оставшиеся от мужа комнатные туфли без задников, ушла в комнату. Она никогда не ела на кухне. Зоя ухватилась за теплый, нагретый кашей край плитки. Противный липкий пот снова выступил на спине, под мышками, и сердце стало биться прерывисто и мелко, как тогда, на улице. С чего она взяла, что Тамара вцепится в ее шарф? И вся ее затея с распродажей показалась Зое невыполнимой и нелепой.

Мальчишки подрались и орали громко и обиженно. Зоя затолкала их в комнату, подумала, что прежде всего надо было бы их накормить. Достала из холодильника кусочек колбасы, что оставлен был ей на завтрашний завтрак, из городской булки сделала два бутерброда и сунула мальчишкам. Пока мальчишки старательно обгрызали колбасные кружочки, Зоя достала из шифоньера плащ, сняла его с плечиков и тихо, стараясь уйти, чтоб не заметила Тамара, выскочила на лестничную площадку.

Прямо против их квартиры сверкала по-новому обитая, поблескивающая пуговичками-гвоздиками дверь.

– Не продам, не продам, не продам,– суеверно шептала Зоя, легонько нажимая кнопку звонка. Звонок вздохнул и пропел какую-то музыкальную фразу. Зоя старательно растянула губы в улыбке.

Римма Борисовна стирала в ванной. Стирка была несерьезной: чулки, Наташкины воротнички, в общем, мелочь, которую не отдашь в прачечную. Римма Борисовна была сторонницей освобождения женщин от домашних дел, номерки пришила даже к мужниным трусам, впрочем, в этом факте было не только идейное начало, было это лишним доказательством сложных отношений Риммы Борисовны с мужем. А отношения эти были не просто плохие – они были на грани. Она любила говорить на работе,– Римма Борисовна работала гинекологом: «Вы знаете, я на грани». И все всё понимали. Потому что считали такое состояние массовым. Женская консультация как учреждение способствовала такому пессимистическому взгляду на мир у коллег Риммы Борисовны.

– А у вас есть варианты? – спрашивали иногда ее.

Римма Борисовна любила этот вопрос. Он придавал жизни остринку, делал будущее заманчивым и непонятным, и тогда казалось, что не сорок лет за плечами, а семнадцать и завтра предстоит тащить билет на счастье. И не очень уж страшно – скорей щекотно,– потому что все билеты хорошо выучены.

Рассматривание вариантов превратилось в самое дорогое занятие Риммы Борисовны. Она отдавалась ему, когда принимала больных, когда простирывала вот так, как сегодня, бельишко, когда стояла в очереди, когда вечером сидела в хвойной ванне, когда, завернувшись в в махровый халат, смотрела передачу «Наши соседи»,– всегда постоянно Римма Борисовна рассматривала варианты: как элегантней разойтись? Не устроить ли небольшой банкет, чтоб все пришли в ярком? Как жить потом? Одной или выйти еще раз замуж? Если замуж, то за кого? Если одной, то что себе позволять? Это были увлекательные размышления, которые имели привычку постоянно застревать и прокручиваться на одном и том же месте. Смешная ситуация, но никогда они с мужем так хорошо материально не жили раньше, как последние три года. Две хорошие зарплаты шли уже полностью – кредиты были выплачены. Пронафталиненные шубы аккуратно висели в стенном шкафу, в коробках лежали меховые шапки, в них были спрятаны перчатки и теплые кашне. Все было и на зиму, и на лето. В ящике шифоньера разными цветами переливались комбинашки и трусики, все в основном импортные, дорогие. Поэтому если уж расходиться, то надо было с умом. А с умом,– значит, с разделом, а вот это как раз и было непросто. Квартира у них прекрасная, но все-таки двухкомнатная, в лучшем случаё получишь полуторку и комнату в коммунальной. Муж категорически заявил, что в коммунальную не поедет… Конечно, был еще вариант – доплатить. Но это было сразу Риммой Борисовной отвергнуто. Деньги были у нее на книжке, поэтому она считала их только своими. Не идиотка же она, чтоб покупать ему квартиру?

Был у Риммы Борисовны еще один вариант – Петр Кириллович, Петя. Держала его Римма Борисовна на коротком поводке – на всякий случай. Но в душе была убеждена, что случая этого не будет. Пете она этого, конечно, не скажет, пусть ждет ее в своей кооперативной квартире у черта на рогах, но ей становилось спокойнее, когда она его вспоминала. Хотя какой он муж? Сорок лет, а все мальчик. Уши да очки. В конце концов,– Римма Борисовна хвалилась своей беспристрастной объективностью,– не потому он не женился, что ее всю жизнь любил, а потому что – кому он нужен? Разве что вот такой, как ее соседка Зоя. Тридцати нет, или даже двадцати пяти, а уже вдова с двумя детишками, как она крутится? Уму непостижимо. Ей бы такого мужа, как Петя. Да только никого у нее нет. У Риммы Борисовны и муж, и сорок лет скоро, а есть человек, который на все ради нее готов! Бедная Зоя! Сорок четвертые размеры носит, как Наташка. Глядеть не на что. Она как-то познакомила их с Петей. Ушла в другую комнату и в зеркало подглядывала, как у них там. Никак! Маленький Петя и маленькая Зоя смотрели сквозь друг друга. Петя все озирался, искал глазами Римму Борисовну, а Зоя на него бросала какие-то даже сочувствующие взгляды. А, между прочим, Римме Борисовне было бы приятно, если бы Петя Зое понравился. Но он никому никогда не нравился. Когда Римма Борисовна думала об этом, она начинала на него злиться. Ну что ходит, ходит? Очки самые маленькие на него велики. Зато уши на мужчину 56 размера. Шляпа лежит на них, как на подставках. Нет, определенно такой мужчина хорош только для войны. Когда все трещит, все рушится, а рядом с тобой преданный человек с большими ушами. Он будет топить буржуйку, раскалывать на 'щепки полированный сервант, доставать спирт, чтобы растирать ноги Риммочке, а Наташку будет поить рыбьим жиром. Так представляла себе Римма Борисовна войну. Самое удивительное, что она хорошо ее помнила.. И эвакуацию, и мерзлую картошку, и вонючий подвал, где им выделили комнатку; И не было ни буржуйки, ни полированных на растопку сервантов – топили кизяками, никто никому на ее глазах не растирал ноги (кому? и кто?), про рыбий жир она слыхом не слыхивала, но поди ж ты… Петя рисовался ей возле буржуйки. Она даже как-то искренне засокрушалась, что окна теперь делают без форточек. Куда ж трубу-то выводить?

Вот такие чудные мысли обуревали Римму Борисовну в хвойной ванне. Она сама над собой смеялась, но не осуждала за «военные мысли». В конце концов, войны не будет – это ясно, а если будет – то сразу всем конец. Правильно, что и форточек не делают. К чему? Муж ее приходил поздно: чтоб меньше оставалось времени на выяснение отношений. От него попахивало чуть, но Римма Борисовна знала: пьет только сухое, не больше стакана, и никогда никого не угощает. Так что зарплату приносил полностью, и Римма Борисовна аккуратно относила часть денег на свою книжку. Ах, как сложно было все решить с мужем, как это люди умеют: раз-раз – и разбежались. Ну можно ли себе это позволить?

Римма Борисовна вешала на теплые трубы в ванной чулки и Наташкины воротнички. Пятнадцать лет девахе, могла бы уже сама все сделать, а все ждет, когда мать возьмется. Чуть вздохнул и запел их новый электрический звонок.

– Иду, иду! – проворковала Римма Борисовна.

«Кто же это может быть? – думала она, по дороге заглядывая в красиво оправленное темным металлом зеркало. Открыла дверь на цепочку и увидела соседку Зою Синцову. Зоя вся улыбалась – прекрасные зубы, белые, плотные, бедная женщина, сколько редких достоинств – талия 58 сантиметров – и пропадает,