Вечера на хуторе близ Диканьки (изд.2013 года)

Перекрестился дед, когда слез долой. Экая чертовщина! что за пропасть, какие с человеком чудеса делаются! Глядь на руки — все в крови; посмотрел в стоявшую сторчмя бочку с водою — и лицо также. Обмывшись хорошенько, чтобы не испугать детей, входит он потихоньку в хату; смотрит: дети пятятся к нему задом и в испуге указывают ему пальцами, говоря: «Дывысь, дывысь, маты, мов дурна, скаче!» [6] И в самом деле, баба сидит, заснувши перед гребнем, держит в руках веретено и, сонная, подпрыгивает на лавке. Дед, взявши за руку потихоньку, разбудил её: «Здравствуй, жена! здорова ли ты?» Та долго смотрела, выпучивши глаза, и наконец уже узнала деда и рассказала, как ей снилось, что печь ездила по хате, выгоняя вон лопатою горшки, лоханки… и чёрт знает что ещё такое. «Ну, — говорит дед, — тебе во сне, мне наяву. Нужно, вижу, будет освятить нашу хату; мне же теперь мешкать нечего». Сказавши это и отдохнувши немного, дед достал коня и уже не останавливался ни днём, ни ночью, пока не доехал до места и не отдал грамоты самой царице. Там навиделся дед таких див, что стало ему надолго после того рассказывать: как повели его в палаты, такие высокие, что если бы хат десять поставить одну на другую, и тогда, может быть, не достало бы. Как заглянул он в одну комнату — нет; в другую — нет; в третью — ещё нет; в четвёртой даже нет; да в пятой уже, глядь — сидит сама, в золотой короне, в серой новёхонькой свитке, в красных сапогах и золотые галушки ест. Как велела ему насыпать целую шапку синицами, как… — всего и вспомнить нельзя. Об возне своей с чертями дед и думать позабыл, и если случалось, что кто-нибудь и напоминал об этом, то дед молчал, как будто не до него и дело шло, и великого стоило труда упросить его пересказать всё, как было. И, видно, уже в наказание, что не спохватился тотчас после того освятить хату, бабе ровно через каждый год, и именно в то самое время, делалось такое диво, что танцуется, бывало, да и только. За что ни примется, ноги затевают своё, и вот так и дёргает пуститься вприсядку.

6

Смотри! смотри! мать, как сумасшедшая, скачет! (Примеч. Н. В. Гоголя)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Вот вам и другая книжка, а лучше сказать, последняя! Не хотелось, крепко не хотелось выдавать и этой. Право, пора знать честь. Я вам скажу, что на хуторе уже начинают смеяться надо мною: «Вот, говорят, одурел старый дед: на старости лет тешится ребяческими игрушками!» И точно, давно пора на покой. Вы, любезные читатели, верно, думаете, что я прикидываюсь только стариком. Куда тут прикидываться, когда во рту совсем зубов нет! Теперь если что мягкое попадётся, то буду как-нибудь жевать, а твёрдое — то ни за что не откушу. Так вот вам опять книжка! Не бранитесь только! Не хорошо браниться на прощанье, особенно с тем, с которым, бог знает, скоро ли увидитесь. В этой книжке услышите рассказчиков всё почти для вас незнакомых, выключая только разве Фомы Григорьевича. А того горохового панича, что рассказывал таким вычурным языком, которого много остряков и из московского народу не могло понять, уже давно нет. После того, как рассорился со всеми, он и не заглядывал к нам. Да, я вам не рассказывал этого случая? Послушайте, тут прекомедия была! Прошлый год, так как-то около лета, да чуть ли не на самый день моего патрона, приехали ко мне в гости (нужно вам сказать, любезные читатели, что земляки мои, дай бог им здоровье, не забывают старика. Уже есть пятидесятый год, как я зачал помнить свои именины. Который же точно мне год, этого ни я, ни старуха моя вам не скажем. Должно быть, близ семидесяти. Диканьский-то поп, отец Харлампий, знал, когда я родился; да жаль, что уже пятьдесят лет, как его нет на свете). Вот приехали ко мне гости: Захар Кирилович Чухопупенко, Степан Иванович Курочка, Тарас Иванович Смачненький, заседатель Харлампий Кирилович Хлоста; приехал ещё… вот позабыл, право, имя и фамилию… Осип… Осип… Боже мой, его знает весь Миргород! он ещё когда говорит, то всегда щёлкнет наперёд пальцем и подопрётся в боки… Ну, бог с ним! в другое время вспомню. Приехал и знакомый вам панич из Полтавы. Фомы Григорьевича я не считаю: то уже свой человек. Разговорились все (опять нужно вам заметить, что у нас никогда о пустяках не бывает разговора. Я всегда люблю приличные разговоры; чтобы, как говорят, вместе и услаждение и назидательность была), разговорились об том, как нужно солить яблоки. Старуха моя начала было говорить, что нужно наперёд хорошенько вымыть яблоки, потом намочить в квасу, а потом уже… «Ничего из этого не будет! — подхватил полтавец, заложивши руку в гороховый кафтан свой и прошедши важным шагом по комнате, — ничего не будет! Прежде всего нужно пересыпать канупером, а потом уже…» Ну, я на вас ссылаюсь, любезные читатели, скажите по совести, слыхали ли вы когда-нибудь, чтобы яблоки пересыпали канупером? Правда, кладут смородинный лист, нечуй-ветер, трилистник; но чтобы клали канупер… нет, я не слыхивал об этом. Уже, кажется, лучше моей старухи никто не знает про эти дела. Ну, говорите же вы! Нарочно, как доброго человека, отвёл я его потихоньку в сторону: «Слушай, Макар Назарович, эй, не смеши народ! Ты человек немаловажный: сам, как говоришь, обедал раз с губернатором за одним столом. Ну, скажешь что-нибудь подобное там, ведь тебя же осмеют все!» Что ж бы, вы думали, он сказал на это? Ничего! плюнул на пол, взял шапку и вышел. Хоть бы простился с кем, хоть бы кивнул кому головою; только слышали мы, как подъехала к воротам тележка с звонком; сел и уехал. И лучше! Не нужно нам таких гостей! Я вам скажу, любезные читатели, что хуже нет ничего на свете, как эта знать. Что его дядя был когда-то комиссаром, так и нос несёт вверх. Да будто комиссар такой уже чин, что выше нет его на свете? Слава богу, есть и больше комиссара. Нет, не люблю я этой знати. Вот вам в пример Фома Григорьевич; кажется, и не знатный человек, а посмотреть на него: в лице какая-то важность сияет, даже когда станет нюхать обыкновенный табак, и тогда чувствуешь невольное почтение. В церкви когда запоёт на крылосе — умиление неизобразимое! растаял бы, казалось, весь!.. А тот… ну, бог с ним! он думает, что без его сказок и обойтиться нельзя. Вот всё же таки набралась книжка.

Я, помнится, обещал вам, что в этой книжке будет и моя сказка. И точно, хотел было это сделать, но увидел, что для сказки моей нужно по крайней мере три таких книжки. Думал было особо напечатать её, но передумал. Ведь я знаю вас: станете смеяться над стариком. Нет, не хочу! Прощайте! Долго, а может быть совсем, не увидимся. Да что? ведь вам всё равно, хоть бы и не было совсем меня на свете. Пройдёт год, другой — и из вас никто после не вспомнит и не пожалеет о старом пасичнике Рудом Паньке.

В этой книжке есть много слов, не всякому понятных. Здесь они почти все означены:

Башт ан— место, засеянное арбузами и дынями.

Б ублик— круглый крендель, баранчик.

Варен уха— варёная водка с пряностями.

Видл ога— откидная шапка из сукна, пришитая к кобеняку.

Выкрут асы— трудные па.

Гал ушки— клёцки.

Гам ан— род бумажника, где держат огниво, кремень, губку, табак, а иногда и деньги.

Гол одная кутъ я— сочельник.

Г орлица— танец.

Греч аник— хлеб из гречневой муки.

Д ивчина— девушка.

Дивч ата— девушки.

Дук ат— род медали, носимой на шее женщинами.

Ж и нка– жена.

Зап аска— род шерстяного передника у женщин.

Кав ун— арбуз.

Каган ец— светильня, состоящая из разбитого черепка, наполненного салом.

Кан упер— трава.

Кац ап— русский человек с бородою.

Кныш— спечённый из пшеничной муки хлеб, обыкновенно едомый горячим с маслом.

Кобен як— род суконного плаща с пришитою назади видлогою.

Кож ух— тулуп.

Ком ора— амбар.

Корабл ик— старинный головной убор.

Корж— сухая лепёшка из пшеничной муки, часто с салом.

Кур ень— соломенный шалаш.

К ухва— род кадки; похожая на опрокинутую дном кверху бочку.

К ухоль— глиняная кружка.

Лев ада— усадьба.

Л юлька— трубка.

Нам и тка— белое покрывало из жидкого полотна, носимое на голове женщинами, с откинутыми назад концами.

Неч уй-ветер— трава.

Палян и ца— небольшой хлеб, несколько плоский.

П арубок— парень.

П ейсики— жидовские локоны.

П екло— ад.

Перепол ох— испуг. Выливать переполох — лечить испуг.

Петровыбатог и— трава.

Полутаб е нек— старинная шёлковая материя.

Св итка— род полукафтанья.

Скр ыня— большой сундук.

См алец— бараний жир.

Соп илка— свирель.

С укня— старинная одежда женщин из сукна.

Сыров ец— хлебный квас.

Тесная баба— игра, в которую играют школьники в классе: жмутся тесно на скамье, покамест одна половина не вытеснит другую.

Хл опец— мальчик.

Х устка— платок носовой.

Цыб уля— лук.

Черев ики— башмаки.

Чумак и— малороссияне, едущие за солью и рыбою обыкновенно в Крым.