Вечера с Петром Великим. Сообщения и свидетельства господина М.

…Всех раздражала заносчивость его, других, таких же худородных, он не терпел. Судачили о его богатствах, наградах, подсчитывали, сколько у него десятин земли, завидовали. Но ведь работал без устали, день и ночь.

…Убеждал Петра, что никто лучше его, Меншикова, не справится. «Напрасно государь приближает к себе Ягужинского, он польских кровей, ему Россия мачеха, он меня не заменит». Прямо так, по-наглому, напирал. Представить себе не мог, что какой-нибудь Остерман заменить его способен, и ведь прав был, мерзавец, так, чтобы на все стороны, по всем оказиям, никто не мог с ним тягаться. Никто, кроме государя, первенство его не признавал, пожалуй, единственный, перед кем он искренне склонялся.

Битву при Калише он выиграл, показал, что и без наемных иноземных генералов побеждать умеем. Странно, но чем больше он следовал за Петром, тем больше обретал себя. С юных лет он появился при Петре, не имея ни связей, ни прошлого, ни воспитания, он приблизился к Петру, будучи никем, подражал ему в чем мог, пытался угнаться за его мыслью, перенял его стремительную походку, отпустил петровские усики, но вдруг обнаружились его собственные дарования, а затем и пороки. Неизменной оставалась его верность Петру, верность была его девизом, сущностью его служения, его оправданием, Петр служил Отечеству, Меншиков Петру.

У древних греков деньги открывали дорогу к власти, в России власть открывала дорогу к деньгам. Пока шла война, Меншиков храбро воевал, не очень-то думал о наживе, так, прихватывал попутно, но после Полтавы загребать принялся жадно, насытиться не мог, сколько ни получал от царя, все было мало. К тому же еще доносят, что завел счета в Лионском банке и Амстердамском. Это зачем? От этих заграничных счетов шел холодок.

…Изо всех сил старался подражать роскоши французских, английских аристократов. Насмотрелся заграничной жизни и у себя завел пажей, камер-юнкеров, камергеров, напялил на них шитые золотом синие мундиры, на башмаках золотые пряжки, ноги в шароварах с золотыми стрелками.

Обеды готовили повара, выписанные из Парижа. Сервизы золотые. Винные погреба огромны, как в немецких замках. В Летний дворец к государю отправлялся через Неву на ялике, выложенном внутри зеленым сукном с тисненой кожей, снаружи раззолоченном, не то что Петр, который плыл на простой лодке. Мостов через Неву не было. За князем следовала флотилия. Зимой впереди его саней скакали верховые, разгоняя народ. В праздники выезд Меншикова представлял торжественное шествие. Карета запряжена шестеркой лошадей, убранных малиновым бархатом с серебряными кистями. Впереди музыканты в расшитых кафтанах с золотыми позументами по швам, в цветных шелковых чулках. Позади отряд драгун.

Слуги Меншикова были разодеты куда шикарнее царя. Когда Петр появлялся во дворце князя в своих чиненых башмаках с медными пряжками, в кафтане из грубого сукна, уже порядочно потертом, чулки штопаные, треугольная фетровая шляпа, — его вид никак не вязался с пышностью княжеских покоев.

— Мне шиковать не из чего, — говорил он. — Жалованье у меня небольшое, а за государственные доходы я отчитываюсь Господу Богу, тратить на себя не могу.

Пышность Меншикова была все же азиатской, слепящей глаза. Не сравнить ее было с утонченным вкусом шереметевского дома, где собирались ученые люди столицы на вечерние собрания. Убранством и просвещенным весельем отличался дом Кантемиров, там блистала его молодая жена, первая красавица города. У Меншикова на высоких спинках кресел был выткан герб хозяина с княжеской короной с девизом «Virtute dure comite Fortuna», что означает: «Ведет доблесть, сопутствует удача».

А в его жалобах комиссии была своя правда: дворцом его государь пользовался часто, приемы, балы, праздники устраивал. Иностранных особ потчевал винами французскими, итальянскими, кухня во дворце была богатейшая, Меншиков не скупился, учинял фейерверки, катание по льду, охоты, представления. Все шло за его счет. Оттого, может, и считал себя вправе возмещать свои расходы из казны.

Смерть царевича Алексея была выгодна Меншикову: как он ни любил Петра, но все же прикидывал наперед — здоровье царя пошатнулось, если что случится, наследницей может стать Екатерина, значит, власть у князя останется, еще прибавится. Казалось бы, интерес имел, на самом же деле никак не подталкивал Петра. В чем тут дело? «Смею утверждать, — сказал Молочков, — что вопреки всем расхожим мнениям в глубине души Меншиков был добрый человек, и с годами сердечность его росла. Петр ожесточался, а он мягчел. Приходилось скрывать свои чувства, но когда-нибудь это проявится».

Следствие комиссии Василия Долгорукова царь не останавливал, канцелярия неукоснительно старалась. На чашу правосудия ложились все новые улики, а вот на ту чашу, где были ратные подвиги Меншикова, его генерал-губернаторство, ничего не прибывало.

Корзину с орденами и шпагой Петр поднял, взвесил, сказал: «Тяжела, но золото, тобой наворованное, наверное, неподъемно».

Свалилась на пол серебряная медаль за Нотебург. Петр подхватил ее, прищурясь, рассмотрел, перевернул, был он на ней кудрявый, в доспехах, совсем юнец. После взятия крепости пировали, Данилыч привел двух сестричек, несколько дней с ними гуляли, играли голышами в бане, в темноте — «угадайка».

Эта серебряная медалька растрогала Петра.

К чему Меншикову были его сокровища, чего ради рисковал, не мог остановиться, хапал и хапал, обогнал уже всех дворцами, драгоценностями, выездами. Добился себе князя с добавкой — светлейший, получил герцога Ижорского, фельдмаршала, действительного тайного советника, генерал-губернатора Санкт-Петербургской губернии. Фельдмаршал — наравне с Шереметевым. Когда тот почил, стал главным полководцем России. Превзошел всех приближенных и званиями, и положением. От зависти наговаривали, что мальчишкой пирогами торговал, что подкидыш. Русский человек чужим здоровьем болен.

Он поносил вельмож: «У них мешки с деньгами мхом заросли, лентяи да лежебоки, по лесу ходят, а дров не видят. Весь народ у нас не оборотистый. Пивоваренные заводы надо открывать, гобеленовые, канатные, по золоту ходим, а нищие. Эх, мягкая у государя палка!»

Другие губернаторы командовали, судили, распоряжались, брали взятки. Меншиков делал то же самое, но сверх того создавал всякие предприятия. Строил бумагоделательные мельницы, заводы для посуды. Деловой человек. Открыл торговлю китовым жиром на севере, сельские свои вотчины заставил работать — переработку льна поставил на промышленную ногу, производство масла тоже.

Сопровождая Петра по Европе, Меншиков времени даром не терял. Пока государь учился кораблестроению, знакомился с техникой, культурой, Меншиков приглядывался к бизнесу. Человек смекалистый, он многое усвоил, перенял и стал, пожалуй, первым в России бизнесменом западного толка. С одной только лесопильной мельницы он имел дохода три тысячи рублей, такие доходные мельницы он заводит одну за другой. Оборотистость его выглядела чужеземной и дворянам не нравилась. Среди петровского окружения он слыл западником.

И дворец его в столице имел представительную роскошь, тем, наверное, и устраивал Петра.

Простой мундир, потрепанный, в пороховых опалинах, стал светлейшему тесен. Петр смотрел, улыбался, вспоминал. Отдать Данилыча домогателям, накинутся, растерзают, и что? Уймешь казнокрадство? А с кем он останется? Какой ни есть Меншиков — вор, жулик, выжига, хитрован, но на верность испытан, он петровского дела не предаст. Мог бы пребывать в истории как достойный сподвижник, как первый помощник всех трудов петровских, повсюду — ив бою, и в пиру — рядом с государем, делил с ним солдатскую кашу, с ним плотничал на верфи голландской, разделял и взгляды, и рвение, зачем же испакостил свой образ, зачем? Что есть человек — понять невозможно.