Вечера с Петром Великим. Сообщения и свидетельства господина М.

Марии нравилось, что он поклоняется Петру, ревнителю просвещения, науки.

— У Петра были десятки помощников и миллионы противников. Без него враз обездомили науку, она ныне скитается в рубище, сиротой, — говорил он про Академию наук.

Царствие Петра, горевал он, оборвалось в самый решающий момент, перед переходом России к веку искусств и наук. Сумел бы Петр воплотить свои мечты? Что-то смущало Антиоха. Мальчиком он замечал, как кругом боятся Петра. Однажды граф Толстой рассказывал Антиоху, как венециане в своей Венеции веселятся, ни в чем друг друга не задирают, страху не имеют, живут, не оглядываются на своего правителя, «Не то что мы», — с тоской вырвалось у него.

Верность петровскому гению вовлекала Антиоха все сильнее в дворцовую политику. Мария боялась — не могло это хорошо кончиться. К тому же здоровье его стало портиться. Когда он уехал в Лондон, она еженедельно слала ему обстоятельные письма. От него приходили рукописи, она заказывала их писцам и затем раздавала — пьесы, эпиграммы, сатиры — его почитателям.

Затем его перевели послом в Париж. Но он уже тяжело болел, скоротечная чахотка свела его в могилу на взлете таланта. Ему было тридцать шесть лет, он много успел, но еще больше от него ждали.

Похоронив его, Мария уединилась. Она как бы выпала из времени. Более ничего не привязывало ее к жизни. Иногда ее можно было встретить в Петропавловском соборе у гробницы императора. Она появлялась там с цветами в какие-то известные ей одной, даты. Поэт Сумароков встретил ее однажды у Летнего дворца. Он знал лишь, что она сестра Антиоха Кантемира, память которого чтил. В облике этой женщины ему запомнилось высокомерие на морщинистом, темном, обугленном лице.

Во времена Елизаветы о ней вспомнили перед празднованием семидесятипятилетия со дня рождения Петра Великого. Связано это было еще и с тем, что пошли слухи о скрываемом внебрачном сыне императора. Елизавета пригласила княжну к себе, но княжна сказалась больной.

Тогда к ней был послан князь Трубецкой, с подарками. Князя сопровождал историк Миллер.

Весна в тот год была ранней, все уже цвело. Во дворце Кантемиров полно было цветов. Княжна Мария ходила, опираясь на палку. Она усадила Трубецкого напротив себя. Миллер хотел было сесть в гобеленовое кресло, но княжна показала ему на обыкновенное, пояснила, что то кресло петровское. Может быть, это рассердило Миллера, потому что он довольно грубо принялся расспрашивать княжну о ее отношениях с государем. Княжна отвечала свысока, не стоит трогать того, что покоится, много еще остается от великого имени, но совсем не то, что ищут. После этого она беседовала с Трубецким, не обращая внимания на Миллера.

Вслед за Трубецким во дворец Кантемиров стали наезжать иностранцы, прослышавшие о последнем царском романе. Более всего хотели узнать о судьбе ее ребенка. Вели они себя бесцеремонно, княжна запретила их принимать. Двор был недоволен этой шумихой. Удачливей других оказался немец Якоб Штелин. Возможно, он действовал по просьбе канцлера, не исключено, что и с ведома самой императрицы Елизаветы. Разумеется, выступал он от своего имени как член Академии, собиратель сведений о Петре Великом, рекомендованный Нартовым, Бутурлиным, новым фаворитом Елизаветы Петровны.

Матово-смуглое лицо княжны было как бы в трещинках, оно напоминало Штелину старые иконы, безулыбчивое, надменно-отрешенное. Из-под платка виднелись гладко причесанные седые волосы.

Две старушки принесли початую бутылку вина, рюмки, тарелку орехов с изюмом, уселись тут же, позади княжны. Щербатая посуда, старушки в суконных потертых кацавейках, немытые окна. Горел камин. В хрустальной вазе стоял высохший букет. Отовсюду выглядывала бедность.

Штелин пытался представить, какой была княжна в молодости, чем могла привлечь Петра.

Губы старчески поджаты, потеряли чувственность. Профиль же безупречен. Профиль с возрастом мало меняется. Пергаментно-сухая, прозрачная кожа, овал лица уже не овал, а обвал. Под пеплом еще тлел огонь, иногда глаза ее вспыхивали черным блеском, большей же частью слушала его скучливо, пила вино рюмку за рюмкой.

Поскольку он собирает анекдоты о Петре, ему хотелось бы услышать от нее обстоятельства их романа. Об этом много толкуют, однако в своей книге он стремится к точности, и для него великое счастье, что он имеет честь получить сведения из первых рук.

Княжна величественно кивала, вдруг спросила: «Вы член Академии наук? Посмотрите, в какое посмешище они превратили вашу Академию, разве о такой Академии мечтал Петр?»

Далее она завела разговор про то, как царский двор именем Петра бесчестно прикрывает свой срам. Все пороки, с которыми так боролся Петр, выпущены наружу. Двор — вместилище лжи, доносительства, беспутства, подкупов, беззакония… Петр поднимал страну, они ее низвергают. История России остановилась. Вместо нее тянется хроника празднеств, свадеб, юбилеев, фейерверков.

Это было направлено в его адрес. Добропорядочный Якоб Штелин виновато склонял голову, краснел, оправдывался трудами по сбору анекдотов, чтобы сохранить подробности жизни замечательного человека, почитание которого служит славе России. Он, Штелин, разделяет ее благоговение перед личностью покойного императора. Тут он вновь перешел к ее отношениям с государем. Любовь к такой женщине была бы украшением истории царя, любовь возвышает любого монарха, тем более Петра, которого винят в жестокости.

Обычно женщины охотно расписывали ему свои романы с Петром, они и приукрашивали, и сочиняли, эта же уклонялась, и Штелин никак не мог пробиться дальше.

Она перебирала судьбы соратников Петра, его выкормышей, его птенцов — Меншиков, Долгорукие, Бестужев, Пван Бутурлин, Толстой, Девиер, Голицын Дмитрий, Остерман — кто сослан, кто казнен. Почему они истребляли один другого, почему не соединились продолжать дело своего императора? Их место заняли пришельцы, плохо говорящие по-русски, холодные, чужие лица, которым нет дела до России.

Штелин ежился, кряхтел, хотел уйти от этого опасного разговора. Ни от кого он не слыхал подобных обличений.

Злости у княжны не было, врагов — и тех, по ее признанию, у нее не осталось. Мир, в котором она обитала, отделился от той жизни, в какой жил Штелин и все придворные люди. Оттуда она видела их всех и Штелина без подробностей, прищурясь, словно разглядывая мелких насекомых, о чем-то они жужжали, копошились, может так, как их будут видеть спустя много лет.

Вновь он попытался вернуть ее к тем давним временам, когда, судя по всему, государь после истории с Монсом собирался расторгнуть брак с Екатериной и жениться на Марии Кантемир. Так ли это? У княжны есть возможность увековечить свое имя. Какой смысл скрывать столь важную и лестную для нее историю? Не получив ответа, он добавил к своей просьбе просьбу канцлера узнать — имеют ли основания толки в обществе о ее сыне, где он, что с ним? Есть ли у нее какие-нибудь письменные свидетельства касательно этой материи?