Вечерня (сборник)

— Да.

— А ворота?

— Это сделал я, — сказал блондин.

"Через исповедь — к осуждению!"

— Зачем?

— Из-за нее.

— Из-за кого?

Тогда, наверное, он не из дружков Дороти? Однако его вид и остроумие этой выдумки с ремнем, преуменьшение этой штуки. Но он еще не произнес "ее" имя. Ну, а для бродяг из этой страны Оз женское местоимение часто заменяет...

— Ее, — сказал Хоббс, — моей матери.

"Ах, вот оно что! Мы все еще бредем по мощенной желтым кирпичом дороге?"

— Почему из-за нее? — спросил Скайлер.

Они часто хранят давние обиды на маму.

— Она ходила к нему.

— Ходила к кому?

— К священнику. И все рассказала.

— Что рассказала?

"Как зубной врач тянет зубы у пациента".

— Что я ходил сюда. Что Джереми привел меня сюда. Что мы занимаемся... здесь делами.

"Джереми Сэчс. Да, сейчас это имя приобрело зримые очертания. Джереми Сэчс, приземистый, обезьяноподобный молодой белый гомосексуалист — без сомнения, один из дружков Дороти, который объявил о верности дьяволу, извратив свои естественные наклонности и бросаясь на каждый голый кусок плоти, предлагаемый сатане в этих свято-священных стенах!"

Скайлер никак не мог вспомнить, видел ли он этого молодого белокурого друга на прежних мессах. Но на них часто бывала полная мешанина и неразбериха! В любом случае, вот он, юный друг Дороти, наверное, и сам гомосексуалист, который признался, что размалевывал ворота священника из-за своей проклятой матери. "Пусть все эти матери сосут конский член! — подумал Скайлер. — И мой тоже!"

— Но зачем же ты разукрасил ворота? — допытывался он.

— Как заявление! — сказал Хоббс.

Скайлер утвердительно кивнул. Вот в чем дело! Просто кому-то захотелось сказать своей маме, чтоб она не совала нос в его жизнь! Все проще простого. Вовсе не было никакого злого умысла против патера. Никаких дурных намерений. Оказывается, кто-то захотел сделать персональное семейное заявление. Но все-таки...

— А сейчас ты должен сделать заявление в полицию, — сказал Скайлер, — чтоб они поняли, что ты рисовал пентаграмму вовсе не как предупреждение или еще что-то в этом роде. Видишь ли, священник убит, а мы не хотим, чтобы его убийство каким-то образом связали с нашей церковью. Поэтому я тебе предлагаю прямо сейчас отправиться, понимаешь, зайти домой и переодеться...

— А чем нехороша моя одежда? — удивленно спросил Хоббс.

— Да ничем, — сказал Скайлер. — Правда, все на тебе хорошо сидит...

Он не подозревал, что у него получился каламбур.

— ...для сегодняшней церемонии. Но в полиции тебя могут неправильно понять, поэтому иди и накинь на себя что-нибудь такое, чтоб они подумали, будто ты работаешь в банке.

— А я и так работаю в банке, — ответил Хоббс.

Послышался смех среди сидящих. Наверное, смех облегчения. Все, оказывается, не так уж плохо, как представлялось вначале. Юный гомосек поссорился с матерью, ушел к чертям собачьим и в отместку нарисовал символ своей религиозной веры на вратах врага. Он все объяснит полицейским, они поймут и отпустят его восвояси, и вновь каждый сможет использовать право на свободу вероисповедания, вот какая это восхитительная страна — Соединенные Штаты Америки!

До полуночи оставалось четыре минуты.

Хоббс поинтересовался, где находится ближайший полицейский участок, и со своего места позади живого "алтаря" Стенли Гарсиа, который побывал там вчера утром, объяснил, как пройти к 87-му участку. Хоббс еще спросил, можно ли ему вернуться сюда к мессе после того, как он побывает в полиции, но Скайлер напомнил, что с последним ударом часов в полночь двери будут заперты, а осталось уже лишь три минуты, так что ему лучше было бы поспешить! Видно было, что Хоббс покидал церковь с явным неудовольствием. Один из верующих запер за ним дверь и задвинул засов — тяжелый деревянный брус.

До полуночи оставалась одна минута.

Рыжая в серых брюках сидела, плотно сжав колени и наклонив голову.

— Час настал, — произнес Скайлер и дал сигнал подьячим подойти и зажечь свечи. Сегодня помощниками дьякона были две девятнадцатилетние девушки, которых легко можно было принять за сестер, но они не были даже кузинами. Обе — кареглазые, темноволосые, в обычных церковных платьях, только голые под ними, ибо таков был ритуал: после освящения "алтаря" распорядителем помощники дьякона (традиционно это женщины) должны быть освящены дьяконом.

В торжественном молчании девушки — их звали Хитер и Патрис — подошли к "алтарю", присели в реверансе, а потом разделились; одна — налево, другая — направо, туда, где руки Корал сжимали толстые канделябры-фаллосы. С треском и шипением зажглись обе черные свечи, а девушки отступили за "алтарь", где стоял Стенли Гарсиа со ржавыми и почерневшими кадилами в обеих руках.

Девушки зажгли ладан и приняли от Стенли кадила. Держа их за концы коротких черных цепей, они обкурили ладаном вначале "алтарь" и вокруг него, потом направились в средний придел, чтоб наполнить всю церковь приторным запахом. После этого возвратились и вновь встали по бокам от своего дьякона.

Пришло время "Введения".

Само слово произошло от английского средневекового "entrance", древнефранцузского "introit", латинского "introitus". Произносилось не на французский манер, а скорее в рифму с "Sin-Show-It" (Грех-Покажи-Его), как это любили объяснять новичкам большинство верующих. В христианских церквах "Введение" на самом деле было вступлением, началом молитвы и состояло из псалма, антифона, или Gloria Patri. В настоящей церкви дьявола "Введением" являлся короткий вступительный диалог, предварявший похищение невинности и представление дьяволу, которого сегодня ночью будут призывать более страстно, чем обычно. Ритуальное богохульство, которое собирались учинить Скайлер со своими четырьмя помощниками, на самом деле было грубым изгнанием Иисуса и восхвалением сатаны — Daemon est Deus Inversus: Дьявол — это обратная сторона Бога.

Скайлер кивком подал знак дьякону.

Стенли ударил девять раз в тяжелый колокол: три раза — лицом к югу и "алтарю", а потом, поворачиваясь против часовой стрелки, — по два удара в оставшиеся стороны света.

К этому времени воздух посвежел. Скайлер подошел и встал внутри раскрытого угла, созданного обнаженными ногами "алтаря". Обратившись к собравшимся, он воздел руки и изобразил пальцами обеих рук знак козла. По этому сигналу четыре прислужника встали рядом — мальчик и девочка с каждой стороны.

Скайлер произнес по-латыни: In nomine magni del nostri satanas...

Во имя нашего великого бога сатаны...

...мы стоим перед живым "алтарем".

Ему в унисон и тоже по-латыни повторяли прислужники: "Мы молим о помощи, о владыка, убереги нас от нечисти!"

— Нашему господу, тому, кто создал землю и небеса, ночь и день, тьму и свет, — нараспев произносил Скайлер, — нашему властелину ада, который велит нам радоваться...

— О, владыка, избавь нас от несправедливости! — пели дети.