Вечная ночь

– Теоретически, конечно, могут. – Оля решилась наконец открыть глаза и не узнала себя в зеркале.

На нее смотрела женщина-вамп, картинка из гламурного журнала, или ожившая покойница из фильма ужасов. Гример постарался на славу. Глаза обвел сине-черным, вокруг все выбелил, снизу до скул, сверху до бровей, причем сами брови тоже замазал белым, как будто их нет вообще. Скулы выделил так, что они казались в два раза шире, зато щеки ввалились, словно под ними не было коренных зубов. Подбородок стал острым и торчал вперед, губы выросли новые, мясистые, кроваво-красные, с черным ободком. И всю эту красоту обрамляли взбитые, начесанные, дыбом вставшие волосы.

– По-моему, очень даже живенько, – сказал гример.

Несколько секунд Оля молча смотрела в зеркало и вдруг стала смеяться. Слезы хлынули, потекла тушь, размазались сине-черные тени по белым скулам.

– Нет, я уверен, что не только теоретически, – продолжал рассуждать Миша.

В зеркале он видел лишь себя, самому себе с нежностью смотрел в глаза и на Олю не обращал внимания.

– Я, конечно, не профессионал, но я знаю, многие маньяки писали стихи, рисовали картины. Почти каждый увлекался жестким порно и потом разыгрывал все в жизни.

Оля стала икать от смеха.

– Я сказал что-то смешное? – удивился Миша.

– Нет, просто… Я так устала… это нервная разрядка. Простите.

Остановиться она не могла. Схватила салфетку, высморкалась.

– Что вы делаете? – гример оттолкнул ее руку, взял кисть и принялся поправлять грим.

– Не надо, – выдохнула Оля сквозь смех, – не надо больше красить. Я хочу умыться.

Миша, которого давно уже загримировали, раскинулся в кресле, курил и продолжал говорить.

– Если на минуту представить, что убийца – Вазелин. Как вам такой поворот? Нет, в эфире я это озвучивать не собираюсь, но было бы отлично, если бы вы разрешили мне снять мальчика, Марика, вашего пациента. Я задумал серию передач о том, как современная индустрия развлечений, от попсы до Интернета, сводит людей с ума, особенно подростков, молодежь. Но и домохозяйки, которые подсаживаются на сериалы и ток-шоу, тоже не вполне нормальны.

– Как – умыться? Что значит – умыться? – с дрожащим спокойствием спросил гример, склонившись к Олиному уху.

– Я не могу появиться перед камерой в таком виде. Извините.

– Вы с ума сошли? Я сделал это лицо из ничего, нарисовал на пустом месте! – Голос гримера взлетел до визга. – Вы испортили мою работу! Можно подумать, вы что-то понимаете в этом! – Он вылетел вон, хлопнув дверью.

– Ребята, у нас мотор через три минуты! – крикнул кто-то.

Оля принялась быстро снимать разводы грима, кое-как припудрилась, тронула губы помадой.

– Да, теперь значительно лучше. – Миша поднялся и одобрительно оглядел ее. – Пойдемте в студию, уже пора.

– Почему этот мальчик позволяет себе так разговаривать? – шепотом спросила Оля.

– Не обращайте внимания. Он привык работать с моделями.

– А с ними так можно? Они что, не люди?

– Фиг их знает. – Миша поморщился и махнул рукой. – Да, я забыл вам сказать. Пока не стоит озвучивать версию с детским порно. Женя – дочь Качалова, он очень известная фигура, связан с бандитами, олигархами, политиками. Всякие сибирские уголовные губернаторы тащатся от его песен. Он может нанять адвоката, и нас черт знает в чем обвинят. Мы с вами просто поговорим о серийных убийцах.

* * *

На пороге стоял высокий солидный мужчина в светлом плаще нараспашку. Под плащом хороший костюм, галстук. В руке небольшой портфель из мягкой черной кожи. Темная с проседью бородка, усы, дымчатые очки. Легкая одышка. Наверное, не стал ждать лифта, поднялся пешком на четвертый этаж. Приятная улыбка. Крупные белые зубы сверкают из-под темных усов. Сразу видно, серьезный, порядочный человек.

– Здравствуйте, простите за вторжение. Боялся опоздать, но пробок совсем не было. Вот, приехал раньше на полчаса. Когда ездишь по Москве на машине, невозможно точно рассчитать время. У вас есть автомобиль?

– Есть, но я вожу очень редко.

– Из-за пробок?

– Отчасти из-за них. Но главное, нет необходимости. Школа совсем близко, предпочитаю пешком. Только иногда езжу на машине на дачу. Правда, после смерти жены я туда почти не выбираюсь. Проходите, пожалуйста. Нет-нет, можете не разуваться.

Гость кивнул, снял плащ. Борис Александрович усадил его в кресло в гостиной, сам уселся напротив.

– Где же вы ее держите? – спросил гость, продолжая улыбаться.

– Кого?

– Машину.

– Прямо под окнами.

– Надо же! – Гость тихо присвистнул и покачал головой. – Не боитесь?

– Кому нужна моя старушка? У меня «Жигули»-шестерка.

Общаться с гостем было легко, словно они давно знакомы. У него получалось говорить и улыбаться одновременно. Редко кто так может. Пожалуй, хорошо, что он сначала решил поболтать о ерунде, о пробках и проблемах с парковкой.

– Меня долго не было в Москве, я работал за границей и вот вернулся, а машину ставить негде. Раньше во дворе у моего дома было полно места, а сейчас не сунешься, особенно вечером. Погодите, я вроде бы у вашего подъезда не видел ни одной «шестерки».

– Она с другой стороны дома, на улице, прямо под балконом. – Борис Александрович поднялся с кресла, открыл балконную дверь.

Гость вышел вместе с ним, перегнулся через перила. С высоты четвертого этажа, в фонарном свете, машину было хорошо видно.

– Вот эта? Красная?

– Нет. Зеленая. С решеткой на крыше.

– Ну, вовсе не старушка. Можно сказать, девица. Сигнализация хотя бы есть?

– Нет. Я снял. Она была дурацкая, включалась сама по себе и выла ночами. – Борис Александрович поежился, закрыл балкон. – Холодно. Весны все нет. Может, чаю или кофе?

– Спасибо. От чая не откажусь.

Когда он вернулся из кухни с подносом, гость стоял посреди комнаты, изучал фотографии.

– Ваши ученики?

– Да.

– Совсем другие лица, – гость покачал головой, – выпуски семидесятых, восьмидесятых очень отличаются от нынешних. Вам не кажется?

– Конечно. Разные поколения. Но в каждом есть и хорошее, и плохое. Труднее всего пришлось тем, кто оканчивал школу в конце восьмидесятых. Тогда все встало с ног на голову. Ценность образования упала, считалось – зачем учиться, если торговец в коммерческом ларьке зарабатывает больше академика?

– Да, время было ужасное. – Гость тяжело опустился в кресло. – Но сейчас не лучше. В определенном смысле даже хуже. И, как всегда, виноваты взрослые, а страдают дети.

Борис Александрович разлил чай по кружкам. Гость вдруг занервничал, стал покашливать, облизывать губы.

– Страдания детей – это так ужасно. Жизнь бывает страшнее смерти. Грязь, мерзость, растление. Надо спасать детей, пока они маленькие, пока остается в них что-то чистое, светлое. Невыносимо наблюдать, как они деградируют. Сердце разрывается.