Вечная ночь

Время от времени я спрашивала себя, нет ли у Лукаса еще какой-то причины, чтобы так погружаться в книги миссис Бетани, но тут же прогоняла эту мысль. В основном я поощряла его, считая, что он приближается к решению стать вампиром — и навеки остаться со мной.

Конечно, эта мысль нравилась не всем. После того как я укусила Лукаса в первый раз, Кортни немного успокоилась, очевидно решив, что теперь я «в клубе». Однако она не хотела, чтобы и Лукас оказался с нами «в клубе», а это значило, что, после того как весть о втором укусе распространилась по школе, Кортни все время находилась в стервозном настроении.

— Ты можешь себе представить, что везде околачиваешься с этим парнем сотню лет подряд? — громко жаловалась она Женевьеве на уроке современных технологий, пока мистер Йи в уголке терпеливо объяснял что-то вечно растерянному Ранульфу. — В смысле — фу-у-у! Одного учебного года с Лукасом Россом — и то много. Если он думает, что я буду признавать его жалкое существование в течение ближайших двух десятилетий, пока он пытается подлизаться к людям, которых оскорблял здесь, то очень ошибается.

Балтазар, пытавшийся набрать программу в микроволновке (сегодняшнее задание), небрежно окликнул:

— Эй, Кортни, освежи-ка мне память! Я тут на днях решил, что мы с тобой встречались во Французском Индокитае, но потом сообразил, что ошибся. Ты превратилась когда? Пятьдесят лет назад?

— Гм. — Кортни внезапно очень заинтересовалась кончиком своего «конского хвоста». — Ну да, примерно так.

— Нет, погоди, не пятьдесят! — Балтазар наморщил лоб, как будто микроволновка поставила его в тупик, но я-то видела, что он уже разобрался в ней. — Это было... нет, и не в семидесятых... Тысяча девятьсот восемьдесят седьмой, так?

— Нет! — Ее щеки ярко порозовели. Женевьева уставилась на свою подругу. Она ничего об этом не знала и теперь пришла в смятение. Кортни буркнула: — Восемьдесят четвертый.

— А-а-а! Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый. На три года раньше. И много позже того, как французы оставили Индокитай. Ошибся. — Балтазар пожал плечами. — Извини, Кортни. Для тех из нас, кто живет давно, десятилетия вроде как сливаются в один день.

Я сделала вид, что ничего не слышала, но не смогла удержаться от довольной улыбки, когда Балтазар торжественно нажал кнопку «старт» и в микроволновке закрутилась чашка с кровью. Возраст означал статус: любой, кто не пробыл вампиром хотя бы полсотни лет, считался новичком, поэтому лучше бы Кортни не выпендривалась; все поняли, что это обыкновенное хвастовство. Мы с Лукасом имеем точно такое же право находиться в этой школе, как и она сама, что казалось странным, но было правдой. Может быть, мы вернемся сюда через сорок лет — или через четыреста.

Может быть, мы вернемся, чтобы узнать, как изменилась человеческая жизнь, или чтобы снова посетить место, где познакомились. Мысль о бесконечности простирающегося перед нами времени до сих пор лишала меня спокойствия. И еще я немного боялась, когда думала о том, что мне придется приспосабливаться к миру, который изменится для меня так же, как изменился он для папы со времен норманнского завоевания. При этой мысли меня охватывало чувство, очень похожее на боязнь высоты, — очень долго придется падать.

Но когда я думала о том, что все эти годы пройдут рука об руку с Лукасом, страх покидал меня.

Самая сильная гроза разразилась в середине марта, субботним вечером, таким ветреным, что даже толстые старинные стекла в школьных окнах дрожали и дребезжали. Молния сверкала в небе так часто, что на минуту-другую казалось, будто на улице яркий день. Все до единого сидели в школе, и все гостиные были забиты битком. К счастью, несколько друзей, и я в их числе, имели возможность избежать этой толкотни.

— Ну как это так, у тебя столько Дюка Эллингтона и ни одного Диззи Гиллеспи? — спросил Балтазар у моего отца.

Он сидел на полу, скрестив ноги, и перебирал пластинки в поисках музыки, которая устроила бы всех. Я могла бы принести несколько дисков и плеер из своей комнаты, но тогда мне придется встать со своего места на диване рядом с Лукасом. Он обнял меня за плечи, и я решила не шевелиться.

— Был у меня и Диззи, — ответил папа, — но пропал во время пожара в шестьдесят пятом.

Патрис, чопорно сидевшая в кресле, вздохнула:

— Я пережила жуткий пожар в тысяча восемьсот девяносто втором. Просто ужасно!

— А мне кажется, ты бы не отказалась от такой замечательной возможности сменить разом весь гардероб, — поддразнил ее Лукас. Все остальные уставились на него. — Что я такого сказал?

— Огонь — это одна из тех вещей, что может нас убить, — объяснила мама, сложив на груди руки. Они с папой все еще настороженно относились к Лукасу, но старались изо всех сил. Как и миссис Бетани, они пришли к выводу, что чем больше Лукас знает, тем меньше вероятность того, что он совершит еще одну ужасную ошибку. — Поэтому пожары — это по-настоящему страшно.

Лицо Лукаса помрачнело, и на какой-то миг я не могла понять, что он чувствует или о чем думает. Зато мне очень понравилось, как мама сказала «нас», словно Лукас уже стал одним из нас. И тут он внезапно произнес:

— Собственно, на днях мы как раз об этом и думали. А есть ли другие способы? В смысле — ведь вампиры тоже могут погибнуть?

— Ну, давай посмотрим. — Папа свел ладони вместе, сделав вид, что спустя целое тысячелетие ему не так уж легко все это вспомнить. — Вообще-то, список очень короткий.

— Осиновый кол, — решительно сказал Лукас. — По крайней мере, так говорили в том шоу по телевизору.

— Идиотский ящик. — Патрис определенно считала телевидение новомодной штучкой, не стоящей ее внимания. Но зато ей хотелось поговорить с Лукасом о том, что такое быть вампиром. Я понадеялась, что она снова немного приоткроется, как тогда, когда рассказывала мне про свою жизнь в Нью-Орлеане, но на этот раз Патрис строго придерживалась фактов. — Осиновый кол «убивает» нас, но только временно. Стоит его вытащить, и с тобой тут же все будет в порядке.

Балтазар поставил на проигрыватель пластинку Билли Холидей и добавил:

— Просто нужно удостовериться, что у тебя есть друг, готовый выкопать тебя и вытащить кол.

— В общем-то, только огонь и обезглавливание. — Мама загнула два пальца.

— А святая вода? — спросил Лукас.

— Это вряд ли. — Папа не стал скрывать своего презрения. — Меня трижды окропляли святой водой. Если и есть какая-нибудь разница между ней и дождевой водой, я ее не заметил.

Лукас, несмотря на скептический вид, просто кивнул: