Вечная жизнь

Просто зла не хватает.

И еще я знала, что в последний момент удержалась от черной магии. Я сама решила не делать этого. Вот это был уже настоящий прогресс. Определенно.

Этим вечером я должна была убираться после ужина, поэтому изо всех сил сосредоточилась на настоящем, из чего вы легко поймете, насколько сильно я ненавижу мыть посуду.

— Вам никогда не хотелось приобрести посудомоечную машину? — спросила я у Ривер, когда она принесла мне очередную груду грязных тарелок. — Между прочим, современные машинки перемыли бы всю эту кучу за две минуты. — Пошваркав ручной щеткой по тарелке, я опустила ее в горячую мыльную воду. Поскольку я забыла надеть резиновые перчатки (давайте хором скажем: Опять! Три-четыре, все вместе!), то мои руки покраснели и сморщились. Теперь это были руки шведского рыбака. Мужчины. Старого. Тьфу! Я подумала о белых девичьих ручках Нелл, всегда нежных и с идеальным маникюром, и почувствовала новый прилив желчи.

Ривер с улыбкой потрепала меня по спине.

— Я знаю, насколько для тебя важно беречь время, — проговорила она. — У тебя ведь его так мало!

Я застонала, а она рассмеялась.

Но если говорить серьезно, то вся эта неделя была сплошным кошмаром. Нелл объявила мне открытую войну. Я не могла заставить себя не думать о Рейне, и с маниакальным упорством снова и снова оживляла в памяти самые ужасные воспоминания о нем — о том, как он разрушил мое детство, и о том, как нарушил мой покой. Я вспоминала наши жадные поцелуи и то, с каким ужасом он смотрел на меня, когда узнал. Могу себе представить, как он перепугался! Его ужасала не только «плохая девочка», грозившая вновь сбить его с правильного пути, но и то, какую роль он и его семья сыграли в ее жизни. Выходит, его миры тоже сшиблись друг с другом.

Старый Мак был невыносим. Я жутко переживала за Дрей и Мериуизер. Наступила зима, самое ненавистное мне время года, когда солнце поздно встает и рано заходит, когда постоянно холодно, и кругом лед со снегом. Почему Ривер не обосновалась, к примеру, на Багамах? Разве она не могла бы врачевать заблудшие души под пальмами и теплым солнышком? Еще как могла бы. Но приняла другое решение.

— Возможно, это просто не по мне, — забывшись, вслух пробормотала я, и даже вздрогнула, когда Ривер переспросила:

— Что?

Ладно, с меня довольно. Злобно орудуя щеткой, я выложила все, что у меня наболело:

— Я мою посуду, меня клюет чокнутая курица и травит двуличная стерва, я вожу дружбу с девчонками, жизнь которых еще ужаснее моей, и в довершение всего этого должна якшаться с маньяком, убившим моих родителей. Как вам кажется, может быть еще хуже?

Ривер молча смотрела на меня.

— Я не создана быть бессмертной пай-девочкой, — устало продолжала я. — Все это обучение, все эти тренинги по примирению с собственным прошлым, вдумчивое изучение своего внутреннего мира, раскладывание души по полочками и всеобщая дружба — это все не для меня.

Ривер ничего не сказала, а когда я подняла глаза, готовясь прочесть в ее лице разочарование, то увидела лишь... Даже не знаю, что это было. Может быть, сочувствие?

— Чего ты хочешь? — тихо спросила она.

— Хочу, чтобы мне стало лучше, — ответила я то же, что и раньше. — Перестать страдать.

— Нет. Чего ты по-настоящему хочешь?

Я медленно выдохнула сквозь стиснутые зубы.

— Я хочу... перестать чувствовать себя последней неудачницей.

— Нет, — с непоколебимой уверенностью ответила она. — Чего ты по-настоящему хочешь?

Мне захотелось завизжать и разбить тарелку о каменную раковину.

— Хочу перестать быть темной, — я произнесла эти слова почти шепотом, поскольку до сих пор никогда не произносила их вслух.

Ривер ничего не сказала, но я почувствовала, что этот ответ тоже оказался неправильным. Постояв немного, Ривер погладила меня по волосам и ушла.

Если бы Нелл в тот момент вошла на кухню, я бы швырнула тарелку ей в голову.

Но я осталась одна и домыла всю эту чертову посуду. Потом поднялась наверх, наложила запирающее заклинание на дверь, забралась в постель прямо в одежде, выпила чай и плакала, пока не уснула.

Глава 29

Следующим днем было воскресенье. Мне поручили вычесать двух лошадей, Гнедую и Тита. Гнедая была спокойной и ладной кобылкой породы кватерхорс, которую использовали только для верховой езды, а Тит относился к ирландским упряжным лошадям, которых можно запрягать в тележки и прочие повозки. Они оба были милыми животными, а главное, терпеливыми и спокойными, в отличие от адской курицы.

Я вывела Гнедую из стойла, поставила на развязки и принялась чистить резиновым скребком. Лошадка тихо фыркала мне в макушку, пока я очищала ее бока от грязи и выпавших волос.

Лошади. Не хочу даже говорить о них. Невозможно переоценить ту роль, которую они играли в жизни человека вплоть до последних столетий. На протяжении тысячелетий лошади и коровы обеспечивали человеку выживание, позволяли ему путешествовать, перевозить грузы, обрабатывать участки земли, достаточные для пропитания семьи.

Лошади были со мной всю мою жизнь. Однажды, в середине XVIII века, когда я жила в Англии, я буквально помешалась на лошадях — держала конюшню, выезжала каждый день, заказывала седла по собственному эскизу. Но у лошадей был тот же недостаток, что и у всех остальных — рано или поздно они умирали.

С тех пор у меня с ними все кончено. Я стараюсь держаться от них подальше. У лошадей самые умные глаза и чувствительная натура, они видят человека насквозь — точно так же, как собаки, кошки и маленькие дети. Я пыталась отгородиться от всего этого. Кроме того, запах лошадей пробуждал слишком много воспоминаний, да еще с такой силой, на которую способны только запахи. Мне часто доводилось вновь посещать одни и те же места, скажем, дома или аэропорты, любоваться теми же самыми видами с мостов, но при этом они не пробуждали во мне никаких воспоминаний, хотя я отлично знала, что уже бывала здесь. Но когда воспоминание соединено с запахом, оно всплывает во всем обилии мучительных подробностей. Запах жареного арахиса на Манхеттене. Аромат Средиземного моря в Ментоне. Свежескошенное сено в Техасе. Снег в Исландии. Давленый виноград в Италии. Печеные оладьи и кофе в Новом Орлеане.

И лошади.

Гнедая тихонько перебирала копытами, а я изо всех сил старалась не думать о сеновале, высившемся в двенадцати футах над моей головой. Я была счастлива там, пусть всего несколько минут.

Так, сначала резиновая скребница, потом жесткая щетка, дальше мягкая, а напоследок хорошенько обтереть полотенцем. Когда я закончила, Гнедая выглядела, как игрушка. Напоследок я взяла щетку для копыт, и, наконец, работа была закончена.

Пока я отстегивала развязки, Гнедая обнюхивала мои волосы, обдавая шею своим теплым, пахнущим сеном, дыханием.

— Ну вот, лошадка, — пробормотала я, заводя ее обратно в стойло.

Тит был крупнее и тяжелее, но не такой огромный, как першероны или шайры. Кстати, я уже целую вечность не видела настоящих шайров. Поставив Тита на развязки, я взяла резиновую скребницу в устало ноющую руку.

Ирландские упряжные лошади.

У моего отца были боевые лошади, но не такие большие и тяжелые, как европейские, предназначенные носить воинов в доспехах и вооружении весом до четырехсот фунтов. Нет, у нас были большие, смирные и выносливые кони, выращенные для войны. Детям запрещено было даже приближаться к ним. Помимо этого, отец держал так называемых женских лошадей — более мелких, легких, обычно кобылок, для моей матери и нас, девочек.