Вечное движение (О жизни и о себе)

Это были благословенные места. Ночью на небо выходили мягкие, словно в каплях воды, хрусталем блистающие хороводы звезд. Луна бросала золотую дорогу на воды Урала. К рассвету все насыщалось кристальной, свежей прохладой, и вновь над необъятным этим миром степей с узкой полосой сверкающей реки и ее зеленой лентой поймы посылало золотые копья, а затем во весь рост вставало вечное солнце.

Однажды к вечеру, когда мы сидели на песках, расположенных между селами Кожухарово и Коловертное, когда солнце уже догорало, бросая косые лучи, и умиротворенная природа, казалось, дремала, за крутым поворотом яра раздалась песня о Степане Разине. На стрежень Урала вынеслась большая лодка, два гребца лихо гнали ее, а на корме с коротким веслом в руках, сильно отталкивая воду, правил и пел резким фальцетом молодой широкоплечий, круглоголовый уральский казак. Это был Милетей Агапович Чепурин, потомственный яицкий казак, предки которого с Пугачевым ходили против Екатерины Второй, а отцы бились в этих степях против красной дивизии Василия Ивановича Чапаева и стреляли в самого Чапаева, когда он плыл через реку Урал у Лбищенска (ныне Чапаево). В 1936 году, когда мы познакомились с М. А. Чепуриным, он был еще одинок. У него не было его милой подруги - жены, Анны Ивановны, и его славных детей. Он ходил, выставив широкую крепкую грудь, и косил ястребиным, круглым глазом, словно искал, кого бы встретить и победить.

Варфоломеич, пожилой, но крепкий, жилистый, сильный гребец в артели Чепурина, рассказывал по вечерам у костра про бои казаков против чапаевской дивизии, в которых он сам участвовал на стороне белых. Много поведал нам о прошлом казаков на Урале и о самом Урале: о его заповедности, о знаменитом учуге, то есть о железной решетке, которая перегораживала реку у города Уральска и не пускала дальше красную рыбу. О зимнем багрении осетров, белуги и севрюги в тех ярах, где эта рыба ложилась на зимовку, об обозе осетров и черной икры, что посылали на санях зимой ежегодно казаки царю Николаю Второму. Варфоломеич говорил о том, что икра, наверное, не доходила до царя:

– Знаешь, если возьмешь большой ком снега да попросишь передать его царю, а ком через сколько рук пройдет, ко всем рукам снег липнет, а когда дойдет до царя, в нем уже и нет ничего.

Варфоломеич задумывался и запевал свои песни, которые принес из старой жизни уральских казаков. Костер догорал, и черная темнота вплотную обступала нас, слышались только вздохи леса и шелест Урала.

Под слушанье песен все уходило куда-то в старые времена. Ухо чутко воспринимало треск веток и шорохи леса. Казалось, что через него к берегам Урала по азиатской - бухарской стороне ползут казахи в своем ответном набеге на казаков, живущих на европейской - сакмарской стороне. Кочевники залегают до утра, а утром бросаются на казачек, вышедших на утренней заре по воду, и увозят их в далекий полон, в бескрайние казахские степи.

Сам М. А. Чепурин в годы революции был мальчуганом и мог рассказывать о старине только с чужих слов. Был он необыкновенно силен. Однажды А. А. Малиновский, который очень гордился своими мускулами и говорил, что всех своих знакомых побеждал в Москве, сам вызвал М. А. Чепурина померяться силой и ловкостью и предложил для этого цыганскую борьбу ногами. Милетей Агапович не знал, что это такое, но мужик он очень умный и приемы борьбы понял быстро. Они легли головами врозь и каждый одной из ног, поставленных вертикально, сцепились. Борьба была недолгой. Милетей Агапович так толкнул Малиновского, что наш бедный силач кубарем летел и долго потом никак не мог очухаться от полета по песку и по лужам. Малиновский просил еще раз попробовать, но Чепурин отказался.

– Знаешь,- сказал он,- я ведь тебя толкал спокойно, не в силу, а то ошибусь и ненароком убью.

М. А. Чепурин работал старшиной бакенщиков на одном из участков Урала, у села Коловертное. Во время войны эта река превратилась в важную артерию. Чепурин проводил караваны судов по реке. Теперь ему уже шестьдесят, но он все такой же негнущийся, могучий, работает бакенщиком. Выезжая в марте на свою любимую реку, он живет здесь до ноября. Со времени нашего знакомства прошло больше трех десятков лет, и все эти годы нас связывает искренняя дружба. Я много раз бывал на Урале и всегда заезжал к М. А. Чепурину. Он бывает в Москве. В феврале 1972 года он сидел в моем кабинете и звал меня на Урал. Мы вспоминали отца А. И. Панина, Ивана Васильевича, который в 1937 году ездил с нами на Урал. Птицы и рыбы было сколько хочешь. Его особенно поразили несметные рыбные богатства, и много лет он повторял: "Да, ах Урал, Урал, и не так птица, как рыба!"

Хорошо запомнился мне особый способ ловли крупных сомов, который на Урале называют клохтаньем. Мы были свидетелями, насколько добычлив этот древний способ. Его применяли на наших глазах два белых как лунь старика. Они плыли без весел на своих крохотных долбленках, положив на борта по крепкому удилищу с лесой, уходившей в глубины Яика. Деды сидели в своих лодочках тихие, такие широкие, важные, в белых холщовых рубахах, почти волшебные в своей задумчивости. Особыми деревянными небольшими устройствами они ударяли по воде, от чего возникал звук, похожий на клохтанье лягушек. Сомы подымались из глубины черных омутов, из своих подводных жилищ, скрытых затопленными корягами. Обманутые клохчущим звуком, они шли к лодкам и хватали наживу.

Однажды мы поставили томленое березовое удилище с крепким шнуром (жилок и капроновых лесок тогда еще не было) и с кованым стальным крючком, опустив его на глубину большого омута. Что-то в этом омуте по ночам билось очень сильное. В качестве приманки на крючок посадили живого судака весом около килограмма. Утром, на ранней заре, недолго просидели мы в засаде у своего удилища. Поклевка рыбы была внезапной. Кончик удилища как будто наотмашь хлестнул по воде, образовав фонтан брызг, и, как струна, натянутая сильной рукой, ушел под воду. Вместе с А. И. Паниным мы бросились к удилищу, конец которого был крепко воткнут в глину берега. Когда я схватил удилище и попробовал потянуть, это оказалось невозможным. Леска как будто сцепилась с дном.

– Проклятие! - завопил я, уже потрясенный тем, что видел при поклевке.- Какой-то дьявол завел за карчу и ушел, посадил крючок намертво, придется нырять и отцеплять его.

В те годы опускаться на дно и отцеплять крючки было моим любимым занятием. Зацепив наверху конец лески, прикованной крючком ко дну, я опускался, держась за нее, на глубину трех-четырех метров и там, исследуя ствол, ветви или корни затонувшего дерева, искал, где крючок впился своим острым жалом в тело дерева или, обвив его ветку леской, захлестнулся мертвой петлею.

– Постой,- сказал А. И. Панин,- подожди, сначала подергай, может быть, и отпустит.

Я подергал и раз, и два, и три - и вдруг дно отпустило. И не только отпустило, но с дьявольской силой снова пошло неудержимо в глубину.

– Помоги, Саша, помоги,- кричал я,- не удержу, сейчас уйдет!

Мы вдвоем схватились за удилище и повернули ход чудовища на круги. Так мы стояли, крепко держа удилище, упершись ногами, на маленьком выступе на полуостровке из мокрой глины под высоким яром, облитые холодом, в глубокой утренней тени. В десяти метрах от нас бушевала рыба, и там, где она пенила воду, образовывались фонтаны, и брызги их ослепительно освещались солнцем. Мы боролись из последних сил. Чудовище пыталось стащить нас в пучину омута. Вдруг громадное черное, лоснящееся тело ужасающего сома взвилось над водой и с грохотом упало обратно. Мы держали удилище, а сом опять начал борьбу, но слабее; глотнув воздуха, он был уже обречен. Борьба с сомом, продолжалась уже несколько минут. В это время на стрежне Урала, выйдя из-за угла яра, плыла самоходом небольшая баржа. На ее палубе стояла вся семья плотовщика. Сам командир был маленький мужичок. Рядом с ним стояла жена - на полголовы выше мужа, девочка лет трех и мальчик лет восьми. Как только баржа приблизилась к нам и командир ее понял, в чем дело, он стал участвовать в нашей борьбе с сомом, подавал нам советы, надрываясь, кричал:

– Тащи, тащи его, не давай ему дыхнуть!..

Внезапно леска резко ослабла, сом повернул и пошел прямо на берег, мы оторопело смотрели, что же будет. Словно торпеда, рыбина возникла прямо перед нами и вдруг вся выскользнула на подбережную глину. Она обошла вокруг нас, ударилась о стену яра своей громадной тупой мордой, скользнула за нами, пройдя по основанию крохотного полуострова, ограниченного яром, сбила с ног обоих рыбаков и ушла в воду, обернув их ноги шнуром лески. Мгновение... и все барахталось в воде. Сом бил хвостом, я и Панин стремились выкарабкаться на берег, качалась лодка, привязанная рядом. Баржа в этот момент уходила за поворот другой стороны яра. Мужичок бегал на корме баржи, махал руками и неистово уже сиплым, надорванным фальцетом кричал:

– Дураки, у-пу-сти-ли сома, у-пу-сти-ли такую рыбу!.. Баржонка зашла за угол яра, и крики стихли.

Мы вылезли на берег, удилище было крепко зажато в моей руке, сом притомился. Я подтянул его к берегу. Панин схватил весло и ударил сома по голове так, что весло сломалось, а сом закачался на воде. Мы молниеносно спрыгнули в воду и перевалили громадную рыбину в лодку.

Когда мы приплыли в лагерь, который стоял на песке в другом конце яра, куда ушла баржа, там нас уже встречал плотовщик с сыном. Он был смущен, увидев тушу сома в лодке.