Вечномечтовые

– Вот так-то лучше, – Джамиль взял меня за плечо, повел в улицы, где лежал мелкий, нежный песок, – пойдем, парень, не бойся, машина твоя тут постоит, ничего ей не сделается. Сказано же тебе, не заберем. Своего… хватает.

Оказывается, за кубиками домов покоились Ленд Роверы – не чета моим, какие-то дряхлые старики, которым нехватало только костылей и палки. Меня посадили не в самую плохую машину, и все же я чувствовал себя, как на иголках. Может, мне передавалась тревога моих спутников, Аваза и Джамиля, и маленького водителя. Люди молчали, сидели ровно, неподвижно, смотрели перед собой. Я видел такие взгляды только дважды – на картинах.

Куликовская битва, где два войска смотрят друг на друга, ждут сечи. И Страшный Суд – не помню, где видел. Люди на полотне ждали вселенской мясорубки, когда человек уже не в силах изменить что-то, тебя вовлекает в какой-то бешеный круговорот, и думаешь, как бы не потерять себя.

Машины срывались с места, качались, как корабли на волнах, рулили куда-то на юг. Старичок доел третий персик, встал с крыльца, помахал нам рукой. Тепло улыбнулся – я даже засомневался, точно ли попал к боевикам. Нет, шахид он и в Африке шахид, а в Азии и подавно. Пустыня проносится мимо нас, эта пустыня помнит еще Моисея. Вот эти песчинки видели, как говорила валаамова ослица, как строили Вавилонскую башню, по этим барханам скитался Каин, проклятый богом и людьми. Бог мой, о чем это я…

– Да ты не бойся, – Джамиль твердо сжал мою руку, – стрелять умеешь, так и будешь стрелять, ни одна пуля тебя не догонит. И все у нас получится, – поигрывает острыми скулами, – а потом зальем тебя бензином по самые уши.

– Что? – я слышал, как людей топили в машинном масле, в жидком навозе, но залить бензином… привилегия азиатов, где бензин течет рекой.

– Ну ты что говоришь, – Аваз обернулся, выставил свою круглую рожу, – сказал бы, дадим бензина, сколько хочешь, а ты… бензином зальем. Свихнуться можно.

– А вы… шахиды?

Наконец, я набрался храбрости. Спросил.

– Ага, а я сам Бен Ладен, – Джамиль игриво пожал мне руку, – очч приятно. Да нет, парень, тут другое… Бен Ладену и не снилось.

Машины качались по пескам, будто пустыня ожила и извивалась, пытаясь сбросить нас с себя.

Мы остановились там, где дорога чуть-чуть успокоилась – как будто повеяло людьми. Джамиль сделал мне знак не высовываться, сам вышел из машины, тут же натолкнулся на кого-то большого и темного. Я видел только его широкий ремень.

– Ну сколько вас ждать? – говорил этот кто-то сердитым басом, – отпуск позавчера кончился, а вы всей компанией только сейчас привалили. Работа-то не стоит, так и до экзосферы никогда не доберемся!

– Извините, – затрещал Джамиль, – сейчас, сейчас начнем. Шина сдулась, нам бы до города доехать, а там будем вкалывать, вы не думайте…

Человек ушел, Аваз и шофер выскочили за ним, Джамиль остался «менять шину». Когда голоса людей стихли, он вытащил меня под локоть, в сторонку, в сторонку, указал вдаль.

– Смотри. Вон она… стоит.

Я поднял голову и увидел.

У ее подножия расстилался городок, такие же каменные дома, песчаные улицы, простыни на окнах, внедорожники, смуглые люди, где-то трещит радио. На одном из каменных бараков темнела надпись «Синема», чуть пониже – распечатанная на принтере афиша: «Сегодня – «Дети шпионов». Под вывеской «Кафе»….

Но все это было неважно, что там, у подножия. Потому что важной была она. Башня. Огромная башня, уходящая в небо – я смотрел и не видел ее вершины. Длинной спиралью поднималась она под облака, огромная, как Колизей, тяжелая, – даже смотреть на нее, и то было тяжело. От земли до небес тянулись строительные леса, как будто наружу вылезли ребра огромного чудовища. Издали казалось, что Башня живая, и ее неровная кожа туда-сюда ходуном. Присмотревшись, я увидел, что ходят люди: туда-сюда, множество людей. Стучали молотки, скрябала кирка, выли приотпущенные веревки, кричали люди. С земли на небо поднимался огромный камень, черный монолит. Где-то там, наверху, он найдет свое место.

– Видел, да? – оживился Джамиль, – хошь, достань телефон, щелкни на память. Все-таки история. А скоро, может, совсем историей станет.

– А что это? – я все смотрел под облака, и голова кружилась все больше.

– Ты что, совсем… – Джамиль постучал по лбу, – это ж Вавилонская башня! Библию читал? Читать-то умеешь? Ну, вот как хорошо.

Внезапно он посерьезнел, сползла бесшабашная удаль. Сел на песок, достал папиросу, чиркнул зажигалкой, никак не мог разжечь.

– У вас там думают, Бог смешал языки, и все кончилось, – заговорил он, – но нет, такие вещи не кончаются. Люди рассорились, народы ушли, каждый своим путем. А мы остались… преданные башне до конца. Вавилонцы… вавилоняне. Затерялись в пустыне, и до сих пор тянем наверх эти чертовы камни… Лестница к Богу. И это в двадцать первом веке, когда все знают, что там, наверху, нет никакого Бога…

– Вы думаете?

– Там только звезды и облака, – Джамиль толкнул меня, – видел, да? А Бог, он вот тут… – он задумчиво постучал себя в грудь, – не знаю я…

– А почему вы тогда не бросите башню? – не понял я, – если другие народы давно ушли?

– Да. Кто-то летает в космос, а мы покупаем поганые внедорожники и смотрим пиратские кассеты. Вот ты как, парень… Думаешь, можно просто так взять и уйти? Думаешь, Подвижники позволят нам это?

– Подвижники? Это кто?

– Ну… те, которые верят…

– Они верят в то, что там, наверху…

– Ни во что они не верят! – Джамиль раскурил сигарету, тут же швырнул на песок, затоптал, – они сами уже не знают, что хотят. Маразматики… Авраама живого видели, за руку с ним здоровались…

– Серьезно?

– Нет, конечно. У них уже мозги плесенью покрылись, ни видят ничего, кроме своей башни… И попробуй им скажи, что ты уходишь. Был у нас парень… Мухид. В прошлом году сбежал, так что ты думаешь? Писал мне раз, два, а потом перестал. Я ему телеграмму с почты, а мне – абонент выбыл. Выбыл, понял?

– А что…

Он тихонько провел ребром ладони под ухом.

– Добрались, сволочи. Хуже мафии… Ну пошли, пошли, – он потянул меня к городу, – да капюшоном своим прикройся, вот так, нечего кому-то знать, что я тебя привел. Тут чужих-то не любят, да и я тебе не очень верю. Людей он не убивает! Сам, может, жулье-жульем, и руки в крови.

Я не успел возмутиться. Джамиль повел меня по улицам, узким, тесным, где-то над головами хлопали натянутые тряпки, разодранные мешки, – заслоняли небо. На куче тряпья спал человек, положил под голову спортивную сумку, где-то плакал ребенок, на перекрестке сердито кричали две женщины. Кое-где не видно было неба, но Башня виднелась отовсюду. Как перст указующий, как напоминание, зачем построен весь этот город, зачем живут люди, зачем вертится земля. Везде и всюду расхаживали мужчины с автоматами, кажется, больше всего их было возле башни. Молодые женщины в цветастых…

– Ну, пошли, пошли, женщин никогда не видел, что ли? – Джамиль снова поволок меня по улицам. Я заметил, что мы идем от Башни, сказал Джамилю, он не ответил, все мчался и мчался по улицам. Наконец, мы остановились перед крепостной стеной. Старая крепость, она поднималась невысоко, будто могла бы встать и повыше, но стеснялась перед Башней.

Мы вошли в узенькую дверцу. Я тут же ослеп от темноты, сырой, мрачной, а в глазах все еще плясало солнце. Узкая лестница бросилась под ноги, спиралью, спиралью она ползла наверх, в такие же тесные коридоры. Где-то ослепительно били горячие лучи – кажется, там были окна. Нет, скорее бойницы, кажется, крепость очень старая. Но не старее Башни. Интересно, сколько ей может быть веков? Мне стало жутко: я понял, что вот сейчас будет уничтожен памятник. Великий памятник. Лестница в никуда, память о бессмысленном вечном труде. Китайская стена, Пизанская Башня, пирамида Хеопса, Сфинкс, пирамиды Майя, и вот…