Вечность

Что же это такое — раз в жизни я разозлилась настолько, что способна убить человека, так надо же было случиться, что именно этот человек — бессмертный!

— Уйди! — говорю я наконец.

Срываю с запястья браслет-подкову, украшенный кусочками хрусталя, и швыряю Деймену в лицо. Я хочу забыть о нем, забыть обо всем.

— Уходи… Никогда больше не хочу тебя видеть!

— Эвер, прошу тебя, не говори так, если ты на самом деле этого не думаешь!

В его голосе — мольба, печаль и беспомощность.

Прячу лицо в ладони. Я слишком устала, чтобы плакать, слишком потрясена, чтобы говорить. Зная, что он читает мои мысли, я закрываю глаза и думаю: «Ты сказал, что никогда не причинишь мне вреда, а сам что сделал? Ты все испортил, все погубил, ради чего? Чтобы я могла жить в полном одиночестве? Всю оставшуюся жизнь провести ненормальным уродом? Ненавижу, я тебя ненавижу за то, что ты со мной сделал. Ненавижу, потому что ты эгоист! Никогда, никогда не хочу тебя больше видеть!»

Так я и стою возле машины, уткнувшись лицом в ладони и раскачиваясь взад-вперед, а слова текут в моем сознании, бесконечно повторяясь: «Хочу быть нормальной, снова быть нормальной, больше ничего не хочу. Уходи, оставь меня в покое! Потому что я тебя ненавижу… я тебя ненавижу… я тебя ненавижу…»

Когда я наконец поднимаю глаза, вокруг меня море тюльпанов — сотни и тысячи тюльпанов, и все они красные. Мягкие восковые лепестки блестят в лучах утреннего солнца, они покрывают всю стоянку, ими засыпаны машины по самые крыши. Я с трудом выпрямляюсь и отряхиваюсь. Даже не глядя, я знаю: того, кто прислал мне эти тюльпаны, здесь нет.

Глава 27

Так странно сидеть на уроке английского, когда Деймена нет рядом, он не держит меня за руку, не нашептывает мне в ухо, не помогает отключиться от чужих мыслей. Видно, я так привыкла к нему, что забыла, какие мерзости думают обо мне обычно Стейша и Хонор. Сейчас я наблюдаю, как они обмениваются эсэмэсками на тему: «Идиотка психованная, неудивительно, что он сбежал», — и понимаю, что вновь могу положиться только на свой капюшон, темные очки и верный плейер.

Не то чтобы я не могла оценить шутку судьбы. Кто там рыдал на автостоянке, умоляя своего бессмертного бойфренда исчезнуть, чтобы снова стать нормальной? Неужели я?

Теперь, без Деймена, чужие мысли, мешанина звуков и оттенков обрушиваются на меня с новой силой, в ушах непрерывный звон, глаза постоянно слезятся, в голове поселяется мигрень, меня все время тошнит, и кружится голова — словом, я буквально разваливаюсь на части.

Забавно — я так боялась рассказывать Майлзу и Хейвен о своем разрыве с Дейменом, что прошла целая неделя, пока между нами прозвучало его имя. И признесла его именно я. Они, наверное, привыкли, что Деймен появляется в школе от случая к случаю, вот и не удивлялись, куда он пропал.

Итак, однажды за ланчем я прокашлялась, посмотрела на Майлза, на Хейвен и сказала:

— Имейте в виду, мы с Дейменом расстались.

У них отвисли челюсти, и оба попытались что-то сказать, но я остановила их.

— Он уехал.

— Уехал?! — повторили они, выпучив четыре глаза и разинув два рта.

И хотя я знала, что они беспокоятся за меня, и что я просто обязана им все объяснить, я покачала головой, сжала губы и ничего объяснять не стала.

А вот с мисс Мачадо было сложнее. Через несколько дней после того как Деймен исчез, она подошла к моему мольберту, стараясь не смотреть на моего злосчастного Ван Гога, и сказала:

— Я знаю, что вы с Дейменом были близки. Понимаю, как тебе сейчас тяжело. Вот, возьми. Ты увидишь — это нечто необыкновенное.

Она придвинула ко мне картину, а я, не глядя, прислонила подарок к мольберту и продолжала рисовать. Я не сомневалась, что картина необыкновенная — все, что делал Деймен, было необыкновенно. Конечно, если бродить по земле несколько сотен лет, успеешь освоить пару-другую профессий.

— Не хочешь взглянуть? — спросила учительница, сбитая с толку моим равнодушием к шедевральной копии с шедевра.

Я заставила себя изобразить улыбку и ответила:

— Нет, не хочу. Но все равно, спасибо.

Наконец прозвенел звонок. Я отволокла историческое полотно к своей машине, затолкала его в багажник и захлопнула крышку, так ни разу и не посмотрев на картину.

Майлз спросил, что это, а я свирепо ткнула ключом и замок зажигания и рявкнула:

— Ничего!

Одного я не ожидала — что мне будет так одиноко. Наверное, я просто не понимала, насколько привыкла полагаться на то, что Деймен и Райли заполняют пустоту и моей жизни. И хотя Райли предупреждала, что появится не скоро, когда прошло три недели, я испугалась.

Потому что попрощаться с Дейменом — роскошным, зловещим, очень может быть, что нечестивым (и, вдобавок, бессмертным) бойфрендом — оказалось труднее, чем я думала, хоть я ни за что на свете в этом не призналась бы. Но не успеть попрощаться с сестрой — невыносимо.

****

В субботу Майлз и Хейвен приглашают меня присоединиться к ним по случаю ежегодного паломничества на ярмарку «Зимняя сказка», и я соглашаюсь. Раньше я на этом мероприятии не бывала, и друзья с энтузиазмом показывают мне все.

— Это, конечно, не летний «Фестиваль опилок», — говорит Майлз, когда мы с купленными билетами входим в ворота.

— Лучше! — говорит Хейвен, вприпрыжку обгоняя нас.

Майлз усмехается.

— Ну, если не считать погоды, разница не так велика. Главное — и там, и там есть стеклодувы, я их обожаю!

— Кто бы сомневался, — хохочет Хейвен, подхватив его под руку.

У меня голова идет кругом от шума, толкотни и ярких красок. Осталась бы лучше дома — там тихо, безопасно,

Я натягиваю капюшон и уже собираюсь воткнуть в уши наушники, как вдруг Хейвен оборачивается ко мне и говорит:

— Ты что, всерьез будешь так здесь ходить?

И я прячу наушники в карман. Пускай мне хочется отгородиться от всех — нельзя, чтобы друзья думали, что я хочу отгородиться и от них тоже.

— Идем, посмотришь на стеклодува, он просто потрясающий, — зовет Майлз.

Мы идем мимо жутко реалистичного Санта-Клауса, минуем серебряных дел мастеров и останавливаемся перед человеком, который создает удивительной красоты разноцветные вазы с помощью собственного дыхания, огня и длинной металлической трубки.

— Я должен этому научиться! — вздыхает Майлз, не сводя с мастера восторженных глаз.

Я смотрю, как жидкий многоцветный пузырь переливается и меняет форму, а потом направляюсь к следующей палатке, где продают совершенно великолепные сумки.

Я снимаю с полки коричневую сумочку и глажу мягкую, чуть маслянистую на ощупь кожу. Был бы хороший рождественский подарок для Сабины. Она себе такого никогда в жизни не купит, а втайне, может, и хотела бы.

— Сколько она стоит? — спрашиваю я и морщусь, потому что собственный голос отдается у меня в голове дребезжащим эхом.