Вечные паруса

Потом отключил все сорок четыре органа чувств и сосредоточил энергию в себе.

Только Шести, хранящим знание Запрета, была доступна нуль-транспортировка.

Пульс перешел в острую неприятную дрожь, постепенно нарастающую. Время сомкнулось в кольцо вокруг его тела.

Через секунду на том месте, где был Уисс, поднялся и опал белый фонтан.

Еще через секунду там не осталось ничего, кроме медленно расходящихся концентрических кругов.

Круги скоро смыла ленивая зыбь.

Бессонная ночь порядком измотала Карагодского. И не только физически.

Вначале почти позабытое чувство творческой потенции, так неожиданно вновь испытанное на "Дельфине", будоражило и радовало его. Вместе со всеми он толкался в центральной аппаратной, придумывая и отвергая разные варианты поиска. Но если Пан нервничал всерьез, то Карагодскому все это казалось забавной игрой, этакой психологической встряской, специально для него предназначенной. В глубине души он был уверен, что игра в прятки вот-вот кончится, Нина с Уиссом вынырнут из воды - "а вот и мы" - и тогда он выложит все легко и небрежно, и Пану ничего не останется, как склонить голову перед равным.

Но прошел, час, другой, третий - а Нины все не было.

Седое хмурое утро повисло над морем. Свинцовая гладь воды, не тронутая ни единой морщиной, черное щетинистое темя злополучного острова, белый кругляшок надувной лодки около... И надо всем тяжелое сырое небо без просветов.

Пан то сидел, сцепив руки и уставившись в одну точку, то принимался ходить у борта, нарочно не глядя на воду. Гоша безнадежно прощупывал биноклем горизонт. Толя, как заведенный, методично включал и выключал по очереди тумблеры аппаратуры - уже не вслушиваясь, а просто, чтобы что-то делать. Остальные тоже занимались чем попало. А часы все выстукивали и выстукивали нудные пятиминутки. Только эти щелчки и нарушали тягучую тишину.

И тут до Карагодского стала доходить вся серьезность происходящего. Вспышка мальчишеского энтузиазма быстро угасала, а решимость начать "новую жизнь" принимала все более туманные формы.

Если с Ниной что-то случилось, будет грандиозный скандал. Не миновать долгого разбирательства - может быть, даже судебного!
– и виноват будет прежде всего Пан. Ему не оправдаться оригинальными теориями и смелыми научными предположениями - человеческая жизнь дороже любого эксперимента. Даже записка, оставленная ассистенткой, не оправдание. Пан - руководитель группы, он обязан организовать работу так, чтобы исключить всякую опасность. А ведь Нина пошла на риск потому, что верила в сумасбродные идеи шефа.

Сумасбродные? Но ведь и он, академик, чуть было не поверил в них, даже попытался развить и продолжить...

Чушь. Он с самого начала был против. Он просто старался быть объективным - и только. Пан не захотел его слушать, фанатически следуя своей идеалистической концепции. В результате - человеческая жертва...

Может быть, позвонить Столыпину и доложить обо всем?

Карагодский исподлобья посмотрел на Пана. Тот выглядел сильно встревоженным, но отнюдь не отчаявшимся. Казалось, он знал нечто, Карагодскому неизвестное. Может быть, у них была все-таки какая-то договоренность с этой девчонкой?

Надо подождать. Иначе можно попасть впросак.

Где-то в глубине шевельнулась и сразу исчезла тень запоздалого сожаления: глупая история, если бы не она, все могло быть по-другому...

Нет, немедленно поправил он себя. Ни в коем случае. В науке нельзя поддаваться чувствам. Идеи Пана опасны в своей сути, ибо направлены против незыблемых основ. Очень жаль, что он проявил слабость, на минуту поддавшись их мишурному блеску. Хорошо, что об этой минутной слабости никто не знает. И не узнает никогда, ибо эти минуты больше не повторятся. Он останется на страже. В конце концов, прозвище "Апостол" не так уж обидно...

– Плавник...

Гоша произнес это слово очень тихо, но оно громыхнуло набатом. Все повскакали с мест, разом зашумели, а Пан схватился за Гошин бинокль, чуть ли не вырывая.

– Да нет же...
– Гоша вежливо, но решительно отвел руку Пана.
– Это плавник акулы.

Люди замерли и смолкли, и вновь наступившая тишина сгущалась с каждой секундой, пока не стала почти осязаемой.

Теперь акула была видна без бинокля. Высокий плавник чертил упрямую прямую, и прямая эта упиралась в белое пятно надувной лодки.

Матрос в лодке тоже увидел акулу. В его руке полыхнула синяя молния, и до корабля долетел сухой треск разрядившегося импульс-пистолета. Плавник исчез.

– Промазал, - шепотом констатировал Толя.
– Ушла в глубину, стерва.

Шли минуты, но акула не появлялась.

– Тертая, - Гоша опустил бинокль.
– Теперь не выплывет.

– Может, уйдет?

– Вряд ли. Если она явилась на глаза, значит, что-то почуяла. Попусту эти гадины к людям не подплывают. Боятся. А если она уж почуяла, то будет кружить в глубине хоть сутки.

– Может, взять акваланг да поискать ее?
– предложил Толя.
– Всыпать ей тройной заряд. Я смотаюсь, а?

– Бесполезно. Легче найти иголку в стоге сена. Да и опасно. Они, правда, редко нападают первыми, но если Алик задел ее выстрелом, то у нее порядком испорчено настроение.

– Что значит - опасно, черт подери? А если...

Он не договорил того, что вертелось у него на языке, и с немой просьбой посмотрел на Пана. Пан болезненно поморщился и отвернулся.

– Нет, Толя, я не разрешаю. Довольно сумасбродств на сегодня. Если Уисс с Ниной, им не страшны никакие акулы. А если нет... В конце концов, у Нины тоже есть импульс-пистолет.

– А если нет?

– Глупости. Импульс-пистолет входит в комплект акваланга. И довольно об этом. Будем ждать. Ничего другого не остается.

Небо заметно поголубело, потом к голубизне примешался прозрачный тон янтаря. Восток горел, и растущий пожар окрасил воду.

Когда из-за острова наискось ударили солнечные лучи, стало как-то менее тревожно. Хотелось надеяться, что солнце рассеет ночные страхи с промозглым туманом.

Солнце не обрадовало Карагодского. Оно уже ничего не могло изменить. Жизненные принципы академика выдержали испытание - теперь он не сомневался в их универсальной неуязвимости. Чем бы не кончилась это история - победит он, Карагодский. Победит здравый смысл.

Привычным жестом он полез в карман за очками, но вспомнил, что пиджак остался в каюте. Как-то сразу стало зябко.

– Прохладно что-то...

Ему никто не ответил. Карагодский сделал шаг к двери. В этот миг с лодки раздался крик. Все бросились к борту.

После долгожданного Гошиного "все в порядке" - без бинокля трудно было разглядеть, что происходит в лодке - многочасовое напряжение разрядилось бестолковой суетой. Все говорили враз, не слушая друг друга, и говорили без умолку.