Вечный порт с именем Юность. Трилогия

Он не замечал маячивших невдалеке «фокке-вульфов», не слышал барабанного боя автоматических пушек. Не видел он и самолетов своей эскадрильи, которые пристроились сверху и, как щитом, прикрывали их от наседавшего врага. Лишь один раз вмешался флагман, приказав Кроткому:

– «Ястреб» -29, не жалей мотор, братишка, дай предельную скорость!

Около линии фронта их встретили тупоносые истребители соседней дивизии, и полк Дроботова передал им подопечных штурмовиков. Теперь вокруг пары Кроткого летело много машин. Крылом к крылу распластались над степью истребители.

– Подходим к дому, – подсказали Борису.

На секунду он оторвал взгляд от самолета Кроткого. Впереди на ослепительно белом снегу чернели полотнища, выложенные буквой «Т».

– Вижу аэродром. Как себя чувствуешь? – спросил он Кроткого.

– Спасибо за все, Боря, но приземлиться не смогу.

– Не ной! Посадим! – грубо обрезал Борис.

В это время два камуфлированных «фокке-вульфа» с бреющего полета подобрались к ним. Борис был беспомощен, он не мог надолго оторвать взгляд от самолета Кроткого и, ссутулившись, ждал удара в спину. Спина стала чужой и казалась хрупкой. Сверху, заметив противника, скользнули два «яка». Ведущий «фоккер» с желтым коком винта, оценив невыгодность обстановки для себя, поспешно выпустил полуприцельную очередь. Самолет Кроткого, приподняв крыло, провалился.

– Миша! – отчаянно закричал Борис. – Влево ручку! Истребитель падал. Потом судорожно рванулся…

– Чуть вправо!

Поколыхал крыльями и выправился.

– Прибери газок, ручечку на себя. Вот так и держи!

– Все нормально, – прошелестело в наушниках. – Я, кажется, что-то начинаю различать.

Два самолета, словно привязанные друг к другу, пролетели над аэродромом: первый неуверенно, будто прихрамывая, второй несся сверху, чуть в стороне.

– Сажать буду тебя на брюхо, – сказал Борис и выпустил у своего самолета шасси.

Они опускались все ниже и ниже, издалека прицеливаясь на посадочную полосу.

– «Ястреб» -29, я – Земля. Беру управление на себя. Слушай мои команды.

– Нет, нет! – торопливо ответил Кроткий. – Пусть он, пусть… Боря!

– «Ястреб» -30, продолжайте руководить посадкой, – быстро и тревожно ответили с командного пункта.

– Соберись, Миша. Внимание! – закричал Борис. – Высота пятьдесят. Щитки! Чуть опусти нос. Убери газ и выключи зажигание. Ручку плавно на себя. Плавне-ей! Тяни до пупка и замри! – выдохнул Борис и от самой земли ушел на второй круг.

Сделав третий разворот, пересиливая себя, он повернул голову и посмотрел на посадочную полосу. Самолет Кроткого лежал на земле с оторванным крылом, а фюзеляж и кабина были целы. От аварийного истребителя отъезжала «санитарка»…

– Полковой врач сказал мне тогда, что через месяц ты прыгать будешь! – улыбнулся Романовский.

– Как видишь! Хоть невысоко, а сигаю и по сей день.

– Да, Михаил, повезло тебе, – сказал Смирнов. – Слепой в полете… История войн знает такие случаи, и почти все они кончались трагически. Человек, внезапно отрезанный от мира и сознающий, что его через несколько секунд ждет, теряет себя. И тогда все… обречен! Спасти может только умение быстро взять себя в руки, и верное плечо товарища… Этим плечом была радиоволна и голос Бориса… Забывать прошлое грех, но жить надо сегодняшним днем. Почему у тебя в эскадрилье неблагополучно, Михаил? – после паузы спросил генерал. – Зачем позоришь фронтовиков?

– Поправим… А может быть, и порох отсырел…

– Товарищ генерал, у меня просьба. И Миша поддержит, – Романовский принял на себя начало неприятного разговора.

– Давай.

– Вы смелый человек…

– А без лести?

– Похлопочите о пилоте Туманове. Пусть его не снимают с борта. Разрешите летать парню.

– Аварийщиков защищаешь? Он молод, много времени впереди, успеет загладить свою вину.

– Я знаю Туманова. Если снимут, он может не вернуться в авиацию.

– Тем паче! Тонкую жилу не терплю!

– У него все сложно… Раньше вы не жалели времени на пацанят А сейчас… устали, да?.. Из него получится пилот. Верю!

– Твердо?

– Иначе не просил бы.

– Семейственности с ним никакой?.. Ладно, ладно, не кипятись, знаю тебя, бобыля! – Смирнов взял со стола трубку. – Вот курить собираюсь бросать… Не обещаю положительного результата для вашего Туманова, но войду с ходатайством к начальнику политуправления… Сложное дело, сложное…

* * *

В больницу девушки забежали после обеда: Светлана ушла с лекции, а Мария отпросилась с работы. Они тихо уселись на белой скамейке, ожидая нянечку.

Светлана несколько раз начинала писать записку и рвала листочки. В первое посещение их довольно бесцеремонно выдворили из больницы, сославшись на запрет врача. И только в третий раз, когда Мария применила все возможное, вплоть до кокетства с главврачом, им разрешили передать пару яблок, а от Васи принесли письмо. Паническое письмо. Его давило чувство вины и пугала дальнейшая судьба. «…В лучшем случае меня поставят мотористом… Я болван! Сопляк!.. Без неба крышка!..»

«Как ответить, успокоить? Где взять эти волшебные слова?» – думала Светлана, и у нее быстро увлажнялись ресницы.

– Напиши одно, одно-единственное слово! – словно прочитав ее мысли, сказала Мария.

Светлана благодарно кивнула и вдруг заметила судорожно сжатую руку подруги. Длинные розовые ногти Марии врезались в ладонь, пальцы белели.

В комнату ожидания вошли Семен и Илья Борщ.

Семен увидел Марию. Лицо осталось спокойным, только брови дрогнули и поднялись на высоком лбу. Мария встала, опустив руки, пристально смотрела на него. Казалось, тронь ее – она сейчас же сорвется с места и ринется по коридору.

«Сядь же, сядь! Что вытянулась? Захлопни глазищи! – хотелось закричать Светлане. – Он же твоего мизинца не стоит. Сядь!»

Но Мария застыла. Сердце подсказало ей, что здесь, сию минуту должно все решиться. Они смотрели друг на друга не отрываясь, и Мария ждала слова или движения Семена. Пусть говорит что хочет, даже ругается, пусть делает что-нибудь, она все равно поймет… Она почувствует.

Под негустыми белесыми бровями Семена засветилась грустная радость. Он шагнул к Марии неуклюже, почти боком. Она не постеснялась окружающих, осторожно положила ему на плечи легкие руки. Так стояли с минуту. Поднял тяжелые руки и он. Большая ладонь, едва касаясь, погладила Марию по плечу.

«Все улыбаются. И я тоже!» – весело смотрела по сторонам Светлана.

Семену было хорошо, как никогда. Казалось, он всю жизнь кого-то звал, ждал, и вот на зов пришла ОНА. Семен не смог бы объяснить, что за тихие радостные чувства бродят в нем сейчас, но был твердо уверен, что нашел давным-давно потерянное, без чего жизнь кособочилась, и ее надо было удерживать, как оползень. Он не знал, где родился, какими были отец и мать. Это как провал, как яма в душе, как пустота, которую невозможно заполнить, как часть его самого, которую кто-то украл. Еще детдомовским мальчишкой он пытался заполнить этот провал и жадно тянулся к взрослым людям, хорошим, по его мнению. А им было не до него. Они гасили горе большой войны, торопились, не хватало сил и времени. Конечно, они старались отдать и Семену часть своей теплоты, но почему-то больше запомнились мальчику черствые и равнодушные. Он не помнил, чтобы кто-нибудь из старших поцеловал его, приласкал, подарил новую игрушку, но четко, как картинки, видел и сейчас наказания, не физические – таковых не было, – а наказания, вызывающие горькую обиду в маленьком человеке. Они порождали настороженность, неверие в справедливость. Сверстники его не обижали. Он рос крупным, сильным и злым пареньком, сразу же давал сдачи даже тем, кто был постарше, дрался, не чувствуя боли, не отступая. Повзрослев, стал непременным защитником слабых, таких, как Вася Туманов – пацанчика доброго и беззащитного. И с каждым годом набирая силу, все более обретая личную независимость, он чувствовал возрастающее отчуждение взрослых. Они тоже больше заботились о малышах, отдавали им досуг, а ему предоставляли право расти без опеки, в суете забывая, что не только у мышонка, но и львенка должна быть мать с теплым шершавым языком и мягкой карающей лапой. Недостаток того и другого очерствил Семена. И если бы не воспитательница Анна Родионовна, кто знает, в кого превратился бы львенок. Ее одну Семен помнил и чтил до сих пор, как помнил и Вася Туманов, и все ребята из их группы. Для Семена она была справедливым наставником, другом. А родного человека так и не было…