Вечный юноша

37.

(Газетная вырезка «Тайна «Острова смерти», «Известия», № 219 (15307), 1966 г., где рассказывается об экспедиции четырех английских ученых на остров Гринард, расположенный в миле от пустынного шотландского побережья Западный Росс. Остров был поражен сибирской язвой. — Н.Ч.)

Все, что пишешь о твоих литературных бедах, все это очень мне понятно. «Милые и умные», далеко не «по неисповедимости путей Господних», часто поступают далеко не по-милому и не по-умному.

Скажи мне правду — для кого печатались «воспоминания» Шебанова?

Между прочим, сколько я не просил выслать мне эти издания — ни привета, ни ответа. Хотя Юр. Светличный обещал мне… (дальше порвано — Н.Ч.) он зачем-то испортил целую (машинописную?) ленту на меня. Разве что для …(порвано — Н.Ч.) издания для связи с зарубежными соотечественниками. Они распространяются только у вас. И ведь не для дефективных же детей это пишется. И разве нельзя это поднять на уровень хотя бы относительного лит. мастерства и с какой-то совестливостью по отношению к правдоподобию (это, вероятно, отрывок письма к В.Мамченко — Н.Ч.)

38.

(Вырезка стихотворения Юрия Софиева с его комментариями — Н.Ч.)

Ты шла тропой кремнистой над потоком, С тяжелою вязанкой на плечах, В той юбке черногорской, в той широкой, Что черной птицей реет на ветрах. Весной овец с тупыми бубенцами На пастбища альпийские гнала, Где над обрывом, солнечными днями, Следили мы за реяньем орла, Где ночью голову мне на колени Ты клала. Тишина росла в горах. (Склоняла) Моей страны чудесные виденья Вились и плыли в дыме от костра. Рассказам о неведомой России С какою жадностью внимала ты, И, может быть, такой была впервые От счастья, нежности и теплоты. Мы в этих скалах били из винтовки, В соревновании дырявя цель. Для быстроногой черноглазой Новки Сиял её семнадцатый апрель… (Но шли года и мирный быт был скошен Смерчем войны и яростью врагов. Враги топтали кованой подошвой Простой уют славянских очагов.)

(Эти строки были потом изъяты — Н.Ч.).

Не каждому дана судьба героя, Хоть трудно женщине оставить дом, Ушла ты партизанкою простою, Чтоб смелой птицей реять над врагом.

(Последняя строка зачеркнута, вписана другая:

«Три трудных года билась ты с врагом» — Н.Ч.)

Судьбу твою запечатлел, запомнил: Двенадцать пуль в бестрепетную грудь! Да, в той заброшенной каменоломне, Где ты мне говорила: «Не забудь!»

Ю. Софиев.

Обнаружил при раскопках гранки газеты «Советский патриот», Париж, 1946 г. rue Galliera.

39.

«Все прогрессы — реакционны, если рушится человек». Когда я напал на эту строку Андрея Вознесенского, мне показалось что поэт взял все мои мысли, всю мою взволнованность, искания, мучения, откровения моих последних лет и воплотил все в эту изумительную строчку. И с этого момента Вознесенский предстал мне совсем иным — единомышленником, соратником, сказавшим о «самом главном», о самом страшном, что присуще нашей эпохе.

Смутно, но настойчиво веду я свой спор с «дьяволом — Мыслителем»; по-прежнему прихожу на балюстраду Notre Dame le Paris, или просто стою внизу, у ночного портала, а он, подперев голову ладонями, смотрит холодно и насмешливо на меня, на Париж, на мир, на историю — один из самых ее «прогрессивных деятелей».

Ненависть моя к нему безмерна.

И кровь, восставал, швыряет мне (…) Обломки застрявшие снов: И ненависть крови, и ненависть веры, И ярость во имя своей конуры, И (…) доблести древней дары. «Во имя, «во имя» лютуют без меры С начала времен и до нашей поры.

«Во имя» античной доблести, «ad majoren Gloria Dei», «pro patria», «во имя любви к человечеству» и т. д. и т. п. И — убить! Убить! Убить! Убить! И хотя я вовсе не какой-нибудь «непротивленец» и вполне одобряю бравого генерала из «Трех разговоров»

В.Соловьева, покорившего башибузуков, но всем своим существом знаю, что всякое «во имя» сомнительно, когда это рушит человека, и еще знаю:

Вне человечности, без соучастья, Вне доброты нельзя построить счастья.

И что — Доброта не только дар, но путь Единственный из множества возможных.

И что — Бесчеловечность оправдать нельзя Ни полуправдой, никаким «во имя».

И что XX век не только великий, но и страшный, потому что –

Двадцатый век! Он искалечил души Насильем, ненависть и борьбой.

И еще…

Кто человечен, Тот не смеет, Для того невыносимо Забыть Ни Аушвица, Ни Колымы, Хиросимы!

XX век, пожалуй, он выполнял, самоотверженно и героическим, необходимую черновую работу истории, но нужно сознаться честно — часто марая не только руки, но души, и не только грязью, но и кровью, и тем самым «руша человека».

В прекрасных стихах это увидел и показал Наум Коржавин, тоже ставший мне особенно дорогим.

…Я понял, Что борьбе отдала ты И то, что нельзя ей отдать. Все! — возможность любви, Мысль и чувства и самую совесть, — Всю себя без остатка… А можно ли жить без себя?

И еще его слова:

Зло во имя добра! Кто придумал нелепость такую Даже в трудные дни, Даже в самой жестокой борьбе, Если зло поощрять, То оно на земле торжествует Не во имя чего-то, А просто само по себе.

Вот почему «ветхий Адам» не построит нового мира.

40.

21/I 67 — отправил письмо Голенищеву-Кутузову

23/I — и Прилепскому

23/I — простой бандеролью книгу с(…) Леве (Льву Бек-Софиеву в Париж — Н.Ч.)

28/I — открытку Сосинскому

(Вырезка из книги, орфография с ятями — Н.Ч.)

Союз молодых поэтов и писателей в Париже. Сборник стихов № 2-й, 1929 г.

Юрий Софиев

***

Три сновидения владеют мною. Три давних сна свиваются в один. С волненьем тайным, лишь глаза закрою, Предчувствую движение картин. Вечерний синий и прозрачный воздух Снов неправдоподобных, редких снов — И призрак миротворный, призрак грозный Тысячелетних каменных домов. Из стиснутых — о, этот камень темный — Нагромождений труб, домов и скал, — Из недр земли и к небесам взметенный — Всегда таким, мой город возникал. И сон другой: встает перед мной Мир скал, гранита, мрамора и глины. Упорно в гору камень голубой Несут строители, напружив спины. Хоть погребут бессчетные века Под остывающею плотной лавой Тяжелый труд — упрямая рука Возводит к небу остов остроглавый. И третий сон: опять прозрачный вечер, Голубизны небесной вечный снег, Сползающий к долине синий глетчер И восходящий к звездам человек.