Вечный запах флоксов (сборник)
Шрифт:
Галя вздрогнула, покраснела и быстро от него отвернулась.
А он, победно оглядев сопалатников, сытно крякнул и отвернулся к стене. Только вслух объявил:
– После сытного обеда, по закону Архимеда…
И – уснул. Чего ж не уснуть, если сыт, в тепле и вполне себе в хорошем настроении!
Вечером, после отбоя, он, обернувшись простыней, осторожно вышел в коридор и на цыпочках подошел к буфетной. Дверь была приоткрыта, но он постучал.
Галя сидела за столом и отгадывала кроссворд.
– Помощь нужна? – игриво спросил Любочкин. –
Галина зарумянилась и кивнула.
Он присел напротив, подперев голову ладонями.
– Ну, что там у нас? В чем, как говорится, заминка?
– Слово из пяти букв… Не знаю, – честно призналась она.
Он почесал затылок.
– Так, значит….
Помолчали.
– Чаю… Хотите? – тихо спросила она. – С ватрушками.
– Дело! – важно кивнул Любочкин. – А слово это…
Она глянула в журнал, карандашом вписала слово и удивилась:
– Верно! А вы… Такой молодец!
Любочкин махнул рукой.
– Да что там. Кроссворд, великое дело!
– Ну, не скажите, – вздохнула она. – Говорят, что хорошо развивает память.
Потом они пили чай – сначала молча, стесняясь и все не решаясь начать беседу. А потом – понеслось. Вдруг она стала рассказывать про себя, про сына, про внучку и про сноху. Про огород и цветы, которые она так любит, – георгины, левкои, флоксы. Потом стали говорить про грибы, и обрадовались, что оба – заядлые грибники. Потом она вдруг вздохнула:
– Сто лет в лесу не была… Одной страшновато, а не с кем…
– Да сходим! – торопливо заверил Любочкин, небрежно махнув рукой.
Она вздрогнула от волнения, опять покраснела и вытянулась в струну, не решаясь переспросить или уточнить – а когда? Когда, собственно, сходим?
А он уже болтал про рыбалку, про дружка Ваську и «во-от таких сомов! В метр длиной. Веришь?»
Она верила. Кивала и верила. Всему верила – и про грибы, и про сомов.
Потом опять говорили – про маму, отца, про его родню. Она рассказывала что-то про маленького Петьку, а он про свою дочку Дашу, хвастаясь, что он уже дед и внука его зовут Дениской. Шикарный пацан. Умнейший!
Она подхватывала про внучку – красавица, умница.
– Вся, короче, в тебя, – хохотал Любочкин, – вылитая, короче!
А она опять краснела и говорила:
– Да ну, скажешь вот тоже! – А потом осторожно спросила: – Коля… Ты меня извини. Ради бога. Но что ты – в трусах? В простыне, в смысле? Без спортивного?
Он помолчал, а потом ответил:
– Честно сказать, неохота просить. Дашка, дочка, с малым. Он приболел чего-то. А бывшую… Неохота вот, понимаешь? Недобрая она, злая… Вредная, короче, дамочка.
Галя кивнула.
– И таких видали. Но ты… Не расстраивайся. Мало ли чего в жизни бывает… Наладится… может… – неуверенно добавила она.
Любочкин посмотрел на нее с интересом. Этаким мужским взглядом окинул ее. По лицу пробежался, по шее и по плечам. Притормозил на груди и вздохнул:
– Наладится. Может… И даже, – тут он помолчал, – скорее всего!
Утром, раздав завтрак, она побежала к метро. Там сбоку примостилась пара палаток со всяким рыночным барахлом. Она купила костюм спортивный. Китай. Синий с красными «генеральскими»,
как сказала продавщица, лампасами. Три пары носков, две – трусов и пару маек. Мыло и мыльницу, зубную щетку и пасту, два полотенца – поменьше и побольше. Тапочки домашние, велюровые, в клетку. Расческу, одеколон, гель для душа. Вдобавок – колбасы нарезанной полукопченой, полкило помидоров на веточке, три огурца свежих, две груши «конференс» и килограмм винограда киш-миш. Без косточек.Глянула на часы и ойкнула – через пятнадцать минут обед, а она… Все копается. Точно – куконя!
Следующий вечер они провели вместе. Опять пили чай, говорили за жизнь. Любочкин повторял, что «такого человека он не встречал никогда».
– Ни разу – за всю, Галя, долгую жизнь!
Она смущалась, не поднимала глаз и все говорила:
– Да ну! Пустяки какие, не о чем говорить.
– Есть о чем, – сурово и твердо возражал Любочкин, – очень даже есть! Ты мне, Галя, поверь.
В свои выходные она тосковала, кругами ходила по квартире и слушала пластинку любимой Пугачевой.
Потом спохватилась, забегала и поставила тесто на пирожки – с капустой, с картошкой, с повидлом.
«Принесу гостинец, – подумала, – вот обрадуется!»
А когда пришла на работу, узнала, что Любочкин выписался.
– Как? – тихо спросила она, и сердце ее словно остановилось.
– Так, – пожала плечом равнодушная медсестра, – а что ему тут валяться? Здоровый кобель, на нем воду возить!
– Здоровый? – ахнула Галя и возмутилась. – Какой он здоровый? Это… на тебе, Люда, надо воду возить!
Села у себя в буфетной и разревелась. Долго ревела, до самого обеда. Зашла санитарка Тамара и предложила развезти обед за нее.
– А ты отдыхай, Галочка! Что я, не справлюсь?
На третьи сутки после смены Галина побрела домой. Медленно шла к метро, загребая ногами осеннюю грязь. В вагоне закрыла глаза – смотреть на людей не хотелось. Тошнило просто от всех этих лиц.
Шла к своему подъезду, не поднимая головы. Думала: «Вот сейчас лягу, и на два дня. Вообще не поднимусь. И гори все огнем!»
Она поднялась в квартиру, включила свет и поставила пластинку. Пугачева пела так пронзительно, так душевно, что она опять расплакалась, плюхнувшись на стул в коридоре.
В дверь раздался звонок. Галина, чуть подумав, открыла. На пороге стоял Любочкин, и в руках у него был букет из белых гвоздик.
– Пустишь, хозяйка? – смущенно проговорил он и тут же шагнул в прихожую.
Она взяла из его рук цветы и продолжала стоять, замерев и глупо моргая глазами.
– Есть чего… поесть в доме? – строго спросил он. – Ну, из еды?
Она вздрогнула, словно очнулась, закивала головой и быстро затараторила:
– Пирожки есть – с картошкой, с капустой и сладкие. Полотенцем прикрыла – наверное, не зачерствели. И в холодильнике. Вот разогреем – и с чаем!
Он важно кивнул.
Она бросилась на кухню – разогревать пирожки и ставить чайник. Он прошелся по квартире, вышел на балкон, свесился вниз, оглядел двор.
Стол был накрыт. Они молча выпили чаю. Он оглядел стены и кивнул на обои.
– Поменять надо, Галя! Несвежие!