Вечный зов. Знаменитый роман в одном томе

— Ага, — подтвердил Юрий. — И он сейчас тебя съест. — И исчез за дверью.

Наташа поглядела в окно. Отсюда была видна чуть ли не вся заводская территория — три или четыре недавно законченных кладкой кирпичных корпуса с высокими квадратными окнами, замерзшие стекла которых неприятно белели, несколько строящихся еще корпусов, выложенных то наполовину, то на метр-полтора всего от земли. Однако в этих кирпичных квадратах стояли правильными рядами станки, у станков были люди.

— Они… они, что же, работают? — спросила она, удивленная, у Семена.

— Как видишь, — хмуро уронил тот.

— Прямо… под открытым небом? Холодно же!

— Не жарко.

По всей территории завода были разбросаны дощатые сараи, времянки, дымило несколько труб, из какого-то здания вырывались клубы пара. Кое-где брызгали искры электросварки. Вокруг построек суетились люди, долбили мерзлую землю, возили ее на тачках, что-то нагружали и сгружали с автомашин.

— Ну, я пошел тогда… Юрка теперь все сделает, — раздраженно почему-то произнес Семен и действительно пошел.

— Семен! Семен! — воскликнула Наташа умоляюще. Но он не остановился.

Директор завода, большелобый, с обвислыми плечами, не очень крупный человек в новой гимнастерке, несколько мгновений молча смотрел на Наташу, когда Юрий втолкнул ее в кабинет.

Глаза его, серые, холодные, не понравились ей.

— Кем бы ты хотела работать у нас на заводе, Наташа?

И случилось какое-то чудо: директор завода сидел все в той же позе, смотрел на нее таким же пристальным взглядом, но серые глаза его не казались ей уже пустыми и холодными, теперь Наташа ясно, очень ясно видела, что глаза эти светятся умом и добротой.

— Я не знаю… Я хоть кем… Я еще никогда не работала.

— В наш цех ее можно. Учеником токаря, — сказал Юрий.

— К кому? К тебе, может? — сдержанно спросил директор.

— И ко мне можно.

— Что ж, токарь — неплохая профессия. Если захочешь, станешь и токарем. — Директор нажал кнопку под столом. — А пока вот что мы сделаем, Наташа… Ни в одном цехе у нас тепла еще нет, тепло только вот здесь да в столовой…

Вошел бодрый старичок с жесткими, прокуренными усами, с очками на морщинистом лбу.

— Значит, так, Филипп Филиппович. Это Наталья Александровна Миронова. Она эвакуирована из Москвы. Дорогой, во время бомбежки, у нее погибла мать, сгорели все документы. («Знает, все знает! — облегченно подумала Наташа. — Кто ему рассказал? Юрий? Или секретарь райкома?») Оформите ее, пожалуйста, без всякой бумажной волокиты, по одному ее заявлению, официанткой в нашу столовую, выпишите пропуск и все такое… Выдайте справку, что она работает, на заводе, — это ей нужно будет для получения паспорта. Ну а завтра с утра выходи на работу, — повернулся он к Наташе и впервые чуть улыбнулся…

…Просыпалась теперь Наташа с первым утренним гудком, стараясь не потревожить Ганку (она спала с ней на одной кровати), вставала, наскоро умывалась и, попрощавшись с бабушкой Феней и Марьей Фирсовной, возившейся уже с завтраком для своей семьи, убегала на завод.

«Зал ИТР» был отгорожен от общей столовой тонкой переборкой, за которой все время слышался шум, гам, звон металлической посуды. В «зале» стояло всего два длинных, покрытых вместо скатертей простынями, некрашеных стола, вместо стульев — грубые, тоже непокрашенные скамейки, давно не мытые, залоснившиеся. Заведующая столовой Руфина Ивановна, крупнолицая сутулая женщина, объяснила Наташе, что она должна не только подавать «клиентам» пищу, но и убирать помещение, стирать простыни со столов, оконные занавески.

— Потому что у нас на общий зал всего две уборщицы, где им еще здесь! — сердито сказала она, оглядывая Наташу. И грубо добавила: — Ешь тут до отвала, а с собой что потащишь — гляди у меня.

— Да вы что?! — обиженно воскликнула Наташа.

— Ну, знаем мы, все попервоначалу-то этакие… честные.

В первый же вечер Наташа перестирала на кухне простыни и занавески, тяжелым кухонным ножом выскребла доски столов, скамейки, вымыла их горячей водой с мылом, протерла тусклые, запыленные стекла окон, подоконники. И каждый вечер, прежде чем уйти из столовой, долго и старательно мыла пол.

Заведующая наблюдала за всем этим, ничего не говорила, хмурилась, недовольная будто ее старанием. Но однажды приподняла краешек простыни на столе, ладонью провела по чистой доске, присела на скамейку, выставив узловатые колени, спросила:

— Тяжко?

— Ничего…

— Я слышала краем уха — мать у тебя под бомбежкой погибла?

— Погибла мама.

— Худенькая ты, — вздохнула женщина. — Ты ешь побольше, чтоб силы прибывали.

Странное дело — теперь все люди, с которыми она встречалась, которых кормила тут, в столовой, вызывали у нее хорошее настроение, эту светлую радость.

Работы было много. Целый день она ходила от столов к раздаточному окошку, в толстых фаянсовых тарелках носила борщи и гуляши, собирала грязную посуду, вытирала столы, а вечером делала полную уборку «зала». Но она не уставала, к концу рабочего дня ныли только чуточку руки в запястьях.

Постепенно она узнала все заводское руководство, всех начальников цехов, инженеров, даже мастеров. Люди были разные — и веселые, и хмурые, и разговорчивые, и молчаливые. Инженер Иван Иванович Хохлов, например, маленький, кругленький, сперва в дверь просовывал брюшко, потом всегда довольное, улыбающееся лицо и весело спрашивал: «Ну-с, что у нас на обед сегодня, Наташенька?», хотя в столовой, кроме гуляша и борщей, ничего не готовилось. Парторг завода украинец Савчук входил молчаливо, кивал Наташе, долго мыл руки в углу за занавеской, гремя умывальником, садился на свое место с края стола, которое никто никогда не занимал, и тотчас вынимал газеты. Он читал их иногда подолгу, забыв про остывающий борщ, потом схватывался, торопливо выхлебывал тарелку, быстро проглатывал второе и стремительно уходил. Главный инженер Федор Федорович Нечаев никогда не улыбался и никогда не читал за столом. Высокий, худой, похожий на Дзержинского, ожидая, когда Наташа принесет ему поесть, он сидел за столом прямо и, поставив перед собой ложку торчком, крутил ее длинными, худыми пальцами, о чем-то думал. Наташе казалось — не принеси она ему обед, он будет так сидеть и час и два и даже не вспомнит, зачем пришел в столовую.

Эти трое всегда приходили в разное время, но однажды появились одновременно. Снимая длинное пальто и цепляя его на вешалку, Нечаев громко говорил, сердясь от собственных слов:

— А я говорю — нет! Нет и еще раз нет! Какое мне дело, что Полипов уезжает на фронт? Пусть едет, пусть они где угодно ищут нового председателя райисполкома! А Хохлов заводу нужен.

— Я, Федор Федорович, буду рад… буду рад, если вы меня отстоите, — крутился толстенький Хохлов вокруг длинного, как жердь, Нечаева. — Я не знаю, не представляю, что я там смогу… на той работе. Я всю жизнь на заводе…

— Но Кружилин, кажется, в области все согласовал уже, — сказал Савчук, гремя умывальником.

— Мне какое дело?! Мне какое дело?! — вовсе вскипел Нечаев. — Нам с весны минометы придется осваивать. И сразу трех калибров. Это как? В наших-то условиях!

— Ты погоди, Федор Федорович, не горячись, — попросил Савчук.

— А-а, ты что же?! Ты в сговоре с Кружилиным?! И Савельев, как я понял, в сговоре!

— Не в сговоре мы, а дело серьезное! — повысил голос и Савчук. Наташа даже удивилась, что он может сердиться. — Ты о заводе только думаешь, а Кружилин — о заводе да еще обо всем районе! Его тоже надо понять.