Ведь
Шрифт:
Потом я увидел, что сплю и никого со мной нет.
На письменном столе горел ночник в виде маяка.
Я растаял. Я растекся, как огромное теплое море. У меня больше ничего не болело. Только пальцы на руках покалывало нежными мелкими иголочками. Они были единственным, что во мне еще принадлежало тому земному миру, где существовали холод и боль. А все остальное стало бесформенным, безбрежным, призрачным.
Я слышал голоса за стеной.
– Тише, ты разбудишь его!
Это был ее голос. Это она обо мне говорила сестре.
– И пусть!
Девочке не хотелось, чтобы я спал в ее комнате.
– Настя, замолчи!
Я узнал голос Елены Васильевны.
Снова голос Ирины:
– Ты в состоянии понять, что человек замерз? Как можно выгнать его, глядя на ночь, на улицу на мороз!
Голос сестры:
– Тогда пусть он спит в твоей комнате с тобой!
Опять я куда-то провалился… Но удара не последовало, потому что пропасть была бездонна.
«Эту елку они купили сами, или ее кто-то принес им? – размышлял во мне мой двойник. – Я сплю в ее доме, в котором звучит ее голос. Вот что случилось со мной под Новый год! Кому я это говорю?..»
Белая башня.
Из больших тысячетонных камней.
Поставленные друг на друга гигантские параллелепипеды. И гигантские белые арки.
Такой башни никогда не было в Петербурге.
Такой башни нет в Нью-Йорке и в Берлине.
Такой башни вообще не будет построено на земном шаре.
Но я знаю: это моя башня. В далеких прежних жизнях я возвел ее над планетой, устремив сквозь облака в небо.
Над башней пылают созвездья.
Марш за маршем я поднимаюсь по каменной лестнице.
Сколько ярусов в этой башне? От сознания их количества мне не по себе, и я не смотрю вверх, чтобы не увидеть, на какой высоте я скоро окажусь. Я знаю: мне надо идти вниз, мне надо немедленно повернуть обратно! Чтобы спасти себя! И вместо этого продолжаю подниматься. Какая-то сила довлеет надо мной. Она словно говорит мне: ты ведь и строил ее до звезд. Цель была: достроить до звезд.
Вдруг прямо с лестничной площадки сквозь зияющий пролом я выхожу на тускло освещенную улицу.
Откуда эта улица в небе?
Трамвай, сверкая красным и серебряным, проносится мимо меня.
Я шагаю по трамвайным путям – на мне военно-морская матросская форма: черные брюки, голландка с синим гюйсом, бескозырка с лентами – и вместо продолжения улицы вижу темную забетонированную равнину, совершенно плоскую, вспыхивающую слабыми жемчужными всполохами. Город кончился. Трамвай… Где он? Он был полон людьми. Я успел заметить. Лица изнутри вагонов были прижаты к стеклам, носы расплющены, и глаза широко раскрыты.
Я вглядываюсь в темноту.
В глубине ее вспыхивает солнце и стремительно начинает увеличиваться в размерах.
В несколько мгновений оно превращается в гигантский огненный шар.
Пространство вокруг озаряется мертвым светом.
Ни одного здания. Ни одного дерева. Ни одного человека. Бетонной равнине нет предела.
«Взрыв!» – понимаю я.
И
сознаю одновременно, что смотрю на цветной плакат с изображением атомного взрыва и описанием факторов ядерного поражения.«Я ведь знал, что это свершится!»
Я отворачиваюсь от кипящего огня и бросаюсь назад в город, чтобы оповестить его спящих жителей.
Но вместо того чтобы кричать «Война!» – я кричу:
– Свет! Яркий свет!
Тело мое становится прозрачным.
«Сейчас мне откроется тайна тайн!» – понимаю я.
И вижу ночник и новогоднюю елку, украшенную сверкающими в сумраке шарами.
Глухая тишина.
Сердце мое колотится бешено.
Страх охватывает меня с ног до головы.
Меня знобит.
Я понимаю: у меня сильный жар.
Мне не хватает воздуха, меня подташнивает, и мне мучительно хочется в туалет.
«Надо поскорее уйти отсюда! – лихорадочно соображаю я. – Мне может быть плохо. Мне надо уйти как можно быстрее!»
Я рывком вскочил. В глазах моих потемнело, и несколько секунд я стоял, вцепившись руками в спинку кресла.
Я увидел на полу одеяло. Значит, они укрыли меня. А девочка легла спать в другой комнате.
Ощупью я пробрался через коридорчик к входным дверям, отыскал свои сапоги и в темноте стал надевать их, присев на корточки и чувствуя прилив крови к голове.
Вдруг я услышал шаги. Ее шаги я мог теперь отличить даже среди звучания еще миллиона других шагов.
Она вышла из своей комнаты в коридорчик и зажгла свет.
Поверх длинной ночной сорочки на ней был фланелевый халат, отвороты которого она сжимала пальцами левой руки у горла.
Мы смотрели друг на друга молча. Я смотрел на нее снизу вверх, и мне представилось, что она может сейчас принять меня за проходимца, воришку, который скрытно ночью уходит из ее дома.
– Простите меня, – сказал я. – Я заболел.
Я поднялся, и опять в глазах у меня потемнело.
Она, видимо, заметила перемену в моем лице, произошедшую в этот момент.
– Зачем же вы уходите? Я не гоню вас, – сказала она.
– У меня высокая температура. Я не хочу, чтобы я был болен в вашем доме.
Я протянул ей руку, и она инстинктивно подала мне свою, и когда наши руки соединились, то она странно взглянула на меня.
– Господи, у вас под сорок!
– Я справлюсь, – сказал я. – Вы только, пока я буду болеть, не выходите замуж.
– Вам никуда нельзя идти! Вам нужно срочно вызвать врача!
– Я вернусь к вам. Я не могу не вернуться. Вы только не выходите замуж. В вашем доме я хочу быть здоров. Только светлое… И никакой тьмы…
Я, видимо, говорил бред.
Надев куртку, я отодвигался к дверям, я все отодвигался к ним, бесконечно удаляясь от нее, и наконец увидел, что стою на канале возле дерева, прижавшись к нему горячим лбом, и смотрю, как от заледенелой коры дерева струится пар.
Внезапно мне стало легче, и мне показалось, что страх покинул меня.