Ведьма в Царьграде

«Помоги ему, Господи! – перекрестился Полиевкт. – Боюсь, я и в самом деле готов поверить, что его околдовали. С этими язычниками русами такое и впрямь возможно».

А еще он подумал, что надо отправить одного из своих людей на Принцевы острова. Там, на Принкипосе, близ обители Святого Георгия, живет святой отшельник Евсевий, и, как докладывали Полиевкту, он умел снимать порчу и колдовство. К тому же, как поговаривали, он сам является выходцем из далекой варварской Руси. Но в любом случае надо, чтобы блаженный Евсевий разобрался, что за странное наваждение нашло на базилевса ромеев.

Глава 15

Ольга проснулась и долго лежала, глядя на блики света под сводом выбеленного до голубизны потолка. Вспоминала вчерашнее и думала: не привиделось ли во сне? Могло ли такое быть явью? Она подняла руку, на которой сверкал алый рубин императора, подтверждавший его особую милость к ней. Выходит, и впрямь Константин Багрянородный предложил ей стать его августой? Вот так взял и пожелал.

Ольга села на ложе, перебросила на грудь разметавшуюся косу, привычно стала переплетать, а сама задумалась тревожно. Было что-то не так в странном и неожиданном влечении к ней Константина. Княгиня это не столько чувствовала, сколько догадывалась, замечала по его поведению в некоторые моменты. И от этого становилось не по себе. Но если все же поверить, что ромейский император и в самом деле воспылал к ней поздней страстью, то тут надо обдумать все.

Пожалуй, чего-то подобного она ожидала. Нет, отнюдь не брака, не замужества и венца величайшей державы в мире. Ждала и опасалась, что то, что кроется в глазах Константина – его восхищение, его призыв, его мольба, – однажды обратятся в признание. И вот он сказал… Почти повелел, как и положено властителю. И как ей теперь быть? Однако полно, как такое возможно? Сегодня они встретятся, и оба поймут, что это был лишь миг, краткая слабость. Но если Константин действительно потребует от нее ответа?

Она вспомнила самого императора – непререкаемое величие и стать. Он уже не молод, но и она давно не девчонка. А Константин по-своему даже привлекателен. Поначалу он казался ей суровым, мрачным. Не забыла еще, каким был, когда вопрошал ее о волшебной воде: будто милость оказывал, нисходя с высот державных, даже губы презрительно кривил. А потом выпил чародейскую воду… и взыграло в нем ретивое. И очи темные огнем вспыхнули, румянец на щеках заиграл. Моложе он, конечно, выглядеть не стал, но ведь и не ожидала чего-то подобного. И все же его внимание и расположение Ольге льстило. Да и сам Константин теперь не казался таким неприятным и чужим. Вон каким приветливым был при встречах, они вместе смеялись, он катал ее на ладье по морю, и улыбка его при этом была такая хорошая. Не трудно представить, как пригож базилевс был в свою лучшую пору. Да и ныне Константин интересный мужчина. Даже его седина в темной гриве слегка вьющихся волос будто не годов, а значительности ему придавала, темные густые брови подчеркивали выразительность глубоких глаз. И холеный весь такой, величественный. Император, одним словом. И стать подле такого…

Да при чем тут Константин? Главное – какова честь! Для самой Ольги, для ее страны. Какие возможности! Стать владычицей великой державы! Ах, как бы она Руси тогда помогла! Сколько бы для своих сделала! Если Русь станет союзницей Византии, если струги пойдут сюда караванами… Все о Руси заговорят! Да и сыну цесаревну Ольга тогда обязательно сосватает – и не важно уже будет, согласится ли Святослав креститься или нет. Вон Константин только и говорит: «Что пожелаешь».

От этих мыслей сладких княгиню отвлек голос заглянувшей в опочивальню услужливой боярыни.

– Матушка княгиня, чай, вставать пора. Вон наши уже и в церковь сходили, успели и возвернуться, а ты все спишь. Во дворец-то идти надо? Какое платье прикажешь подать?

Ольга пожелала облачиться в зеленую, расшитую серебристыми голубями далматику: зеленый цвет в Византии символизировал цветение и надежду. На плечи и голову княгиня накинула шаль морского оттенка, широкую, шелковистую, с узорчатой волнистой отделкой по краю. Ну и серьги в виде соцветий с легкими подвесками, браслеты звенящие, обязательный перстень с алым камнем на указующем персте – в Византии ни одна уважающая себя женщина не выходила из дому без украшений.

Когда примеряла высокую, украшенную самоцветами шапочку с плоским, зеленого бархата верхом, в покои без стука вошел Свенельд. По сути ворвался, оттолкнув прислужниц, сам смотрел гневно. Ольга чуть повернула голову. Ишь, тоже разряжен византийским щеголем. Сапожки белого бархата с узорами, светлый плащ на плече сверкающим синим камнем сколот, такие же камни блестят на его поясе, охватывающем затканный узором из грифонов лиловый скарамангий [171] . Да, все они тут оромеились, даже у Свенельда, так долго не признававшего византийские обычаи, и у того волосы напомажены и гладко уложены назад, так что остается открытым чело. Может, потому и заметно, как гневно нахмурены его брови, как остро сверкают глаза.

171

Скарамангий – одеяние византийских конных воинов. Напоминает легкую тунику, но с длинными рукавами и квадратным вырезом для шеи.

Игнорируя его гнев, Ольга заговорила нарочито медленно:

– Это на пир к Никифору Фоке ты так нарядился? Добро. Пусть видят, что и мы с их обычаями считаемся, что не варвары дикие.

– Да мне плевать, что они подумают! А ты… Эй вы! – Он повернулся к хлопотавшим вокруг княгини женщинам. – Выйдите! Мне слово государыне надо сказать.

И едва за ними закрылась дверь, так и налетел:

– Что это тут поговаривают, что базилевс к тебе сватается?

– А ты и верь побольше.

Хотела спокойно сказать, но смешок невольный все же прорвался. Вот ведь ревнует. Хорошо!

Но отчего-то вдруг как холодом залилась душа. И подумала неожиданно: а как же я без Свенельда? Столько лет рядом, так привыкла опору в нем находить, да и приятна уверенность, что нужна ему, что любит и не предаст. Да, привыкла уже… Но разве привыкнет женщина к тому, что мила кому-то? Думала, что и любви никакой уже нет, а вот сейчас поглядела на него… И плакать вдруг захотелось.

Свенельд шагнул, упал у ее ног на колени, в глаза заглядывал. А у самого… то ли блеск острый, то ли и впрямь слезы.

– Скажи, утешь… Я тут, как буйный, мечусь, места себе не нахожу. Неужто ты…

– Ты подумай, какая честь в том для Руси!

– Какая к лешему честь! Ну да, Византия-то зерцало для целого мира, все ей поклоняются, все к ней спешат. Но ты, Ольга… Не оставляй нас! Ты подумай – Русь, наши дубравы, наши реки… наши люди. Ты столько для всего этого сделала, столько создала. И оставить все это…

– У меня сын есть взрослый. Он ныне князь Руси.

– Да твоему парню еще учиться и учиться! Конечно, он витязь и глава дружин. Слова против того не скажу, сам видел. Ну да ведь именно твоей работой и стараниями на Руси уже не только воины поднялись. Русь – это грады, дороги, торги, правда наша, по которой живем. Ты вон какую державу создала – той же Византии границами не уступит. И, создав все это, что же ты надумала? Кто сядет в думе вместо тебя, кто править такой огромной землей будет? Уж поверь – не Святослав. Не дорос он еще до мудрости. А кто ему подскажет? Да и сам он кого послушает, если не тебя?

– Он тебя послушает, – как-то тихо, не смея встретиться со Свенельдом взглядом, отвечала Ольга. – Ты всегда власти хотел, вот и получишь ее при сыне моем. Я за тебя слово замолвлю, да и сам Святослав понимает, что лучшего советчика ему не сыскать. Он поверит тебе.

– Мне? Да зачем мне любая власть, если тебя не будет рядом?

И вдруг вскинулся, схватил ее, прижал к себе, целовать стал…

Княгиня опешила, потом разгневалась, упираться начала. Да что это он!.. Будто теремную девку тискает. И она рванулась, занесла руку для удара, даже обожгло ладонь, так хлестнула по щеке. Потом еще раз, еще. Свенельд же не уворачивался.