Ведьма в Царьграде

Ольга видела, что вопреки ее наказу дочка ведьмы играет ее сыном: она была как кошка, которая то ластится, трется о колени, а захочешь взять – убегает. Святослав же… Улыбнется ему молоденькая ключница – он и сияет. Отвернется холодно – он брови насупливает. Совсем зачаровала парня. А еще уверяет, что колдовской материнской силы в ней и на потертую вервицу [35] нет. Может, и так, однако все же есть в Малуше некая манкость, пусть не колдовская, но от матери точно доставшаяся. Вон Малфрида хоть и не так хороша собой, как дева лебединая [36] , но если выберет кого, то мужики от нее всегда голову теряли. И в Малуше это есть. Хотя собой Малуша все же краше матери будет, ярче. Бывает девушка просто по двору с коромыслом идет, а у молодцев взоры к ней так и прикипают. Она и слова кому не молвит, достоинство оберегает, а они все норовят ее затронуть. И молодой князь первый среди них. Да что там князь! Ольга сама, до чего уж к людям осторожна, но и она Малушу среди всех выделяет, хвалит за усердие, за расторопность и смекалку. Даже сказала как-то, что, мол, приданое тебе достойное справлю, жениха сможешь выбрать, какого пожелаешь. Однако Святослав все же не для нее. В лучшем случае волочайкой [37] при нем будет.

35

Вервица – шкурка белки в значении денежной единицы.

36

Дева лебединая – полудева-полуптица, существо необыкновенной красоты и обольстительности.

37

Волочайка – гулящая девка, наложница, шлюха.

Вот об этом и размышляла княгиня, когда, вернувшись с шумного праздника, решила постоять да подышать вечерним воздухом на высоком теремном гульбище [38] . И, как порой не раз бывало, к ней подошел священник Григорий. Он приближался под изогнутыми деревянными арками гульбища, высокий, худой и слегка сутулый, облаченный в длиннополые темные одежды. Отблеск горевшего во дворе факела на миг осветил его исполненное спокойного достоинства лицо, темные глаза, пегие от седины волосы, зачесанные назад, аккуратно подрезанную клином бороду.

38

Гульбище – галерея на подпорах, проходившая вдоль основного строения.

– Будь здрава, княгиня пресветлая!

– И тебе многие лета!

Ольга слегка усмехнулась. Грек отец Григорий научился разговаривать по-местному, хотя порой его речь звучала как-то чудно, иноземный выговор так и не изжился из речи.

– Ну что, отгуляли свои бесовские игрища? – Григорий кивнул в сторону, за ограждения городен [39] Вышгорода, из-за которых еще виделись сполохи праздничных костров, слышались истошный бабий визг и громкий мужской хохот.

39

Городня – бревенчатый сруб, иногда засыпанный внутри землей, чтобы был прочнее; из этих срубов-городен возводились городские укрепления.

– Смотрю, ты, княгиня, половинной выглядишь.

Ольга как-то по-бабьи подхватила правой рукой левый локоть и положила щеку на ладонь. Ишь, грек произнес половинной. Надо полагать, усталой. Но она и впрямь утомилась. Да и надоело в который раз наблюдать, как приносятся жертвы, как кровь льется по алтарю, как этой кровью обрызгивают галдящую толпу. Людям от этого весело, а Ольгу все чаще оторопь стала брать. Она задавалась вопросом: зачем столько крови? Кому это надо? Каким светлым богам?

– Так, так, – кивнул, будто понимая, священник. – Смотрю, не радуют тебя уже ваши старые боги?

– Отчего же старые? – подавив зевок, спросила княгиня. – Привычные.

– Пусть и привычные, – согласился Григорий. – Но что они говорят тебе, когда к ним взываешь?

Ольга пожала плечами.

– Молчат.

– А Господь?

Этот грек христианин уже не единожды советовал княгине помолиться, обратиться к тому, кого он называл Всевышним.

Ольга отозвалась сурово:

– И Он молчит. Да и кто я Ему?

– Ты правительница, Ольга. Под тобой много людей ходит, на тебя глядят, тебе отражаться хотят.

Ольга догадалась: отражаться — значит, походить хотят, пример с нее берут. Вот Григорий и решил, что если она уверует в распятого Бога христиан, то многие последуют ее примеру. Наивный. Хотя, может, не так и наивен. Вон же, рассказывал он ей, как крестились иные языческие государи – и Константин Великий, и франкский правитель Хлодвиг, ну а за ним принимали веру Христа и их подданные. Григорий увлекательно рассказывал давние истории, его не только Ольга, но и всякий готов был послушать, несмотря на то, что порой чудно говорил грек. А он уверял, что там, где признавали единого Бога, была несокрушима и власть единственного правителя. Многобожие же языческое учит, что и глав над людьми может быть сколько угодно.

Ольга находила этот довод разумным. И что с того? На Руси иначе все устроено. Даже сегодня она видела, сколько людей пришло к капищу; они славили подательницу земных благ Землю, славили и богов плодородия, урожая, удачи. Для каждого дела свое божество – так тут считалось исстари. Григорий же уверял, что только истинный Бог велик, что все им создано и ему подвластно, а все эти меньшие божества – просто бесовские силы, какие мечутся и ждут поклонения, иначе они будут разгневаны и много бед принесут. И все же любые темные силы смиряются и отступают, когда люди начинают верить в истинного Создателя.

– Вот вы, славяне, – негромко говорил Григорий, – сами выдумали своих небожителей, наделив их властью, как простые люди привыкли видеть власть в земных правителях. И считают правильным поклоняться тому, кто грозен и непонятен. А истинный Господь взял и пришел к ним как человек. И это истина, ибо она отлична от всего, что могут сочинить обычные смертные.

Ольга слушала, поеживаясь от вечерней сырости. В голосе грека было некое мягкое спокойствие, от которого не столько спорить хотелось, сколько просто внимать. И все же княгиня решила возразить:

– Пусть наши боги и не настоящие, как ты уверяешь, но, поклоняясь им, я и добилась того, что имею: мира в стране, богатства и признания моих сил как правительницы.

– Так, так, госпожа. Но ответь: дает ли все это тебе успокоение? Есть ли радость в душе твоей?

Ольга подумала о скуке, какая в последнее время все чаще находила на нее. Вроде вся в делах, забот полон рот, за всем следить надо, всем управлять. Какое тут успокоение? Вот скука есть, и она раздражает ее. Грек это заметил. А может, Ольга и сама когда пожаловалась? Они ведь о всяком с Григорием беседовали, и обычно скрытая и замкнутая с людьми Ольга не заметила, как стала доверять священнику. Наверное, хоть кому-то, кто не корыстен, хотела высказать наболевшее. Да и Григорий по-своему хитер: добился ее доверия, а теперь все чаще склоняет к своему Богу. И если подумать, то и ее нынешнее намерение поехать в далекую Византию именно он и предложил. Она же согласилась. Не потому, что так уж жаждала взглянуть, как где-то там поклоняются своему Спасителю христиане. Просто это было что-то новое, что отвлекло бы от привычных забот, от того уныния, какое порой томит подобно тому, как застарелая рана донимает старого воина. Княгине встряхнуться хотелось, ожить. А грек говорит – дать успокоение душе.

Ольга ответила Григорию резким от раздражения голосом:

– Успокоение к нам приходит лишь после смерти. Вот когда умру… Ну да пока я чародейскую воду пью – о смерти и думать не желаю!

Священник слегка улыбнулся. Лицо его обычно было суровым и как будто слегка отрешенным, а вот улыбка выходила светлая, добрая.

– Рано или поздно все мы умираем, княгиня. Умираем для этого мира. А вот куда тогда душа девается? Та душа, которая делает нас людьми, чего-то желает, к чему-то стремится, ищет и ждет. И не успокаивается. А лад и мир душе смертного дается только тогда, когда он с Богом соединится.

Ольга глубоко вздохнула. Пусть говорит, пусть, ей отчего-то отрадно его слушать. Ей вообще нравилось общаться с этим человеком, она даже позволяла проводить ему службы в церкви Святого Ильи, какую еще исстари возвели в Киеве на Подоле христиане. Когда ее только построили, на это никто и внимания не обратил: ну, стоит себе среди торговых дворов избушка с крестом, кому до нее дело? Но в последнее время все больше людей в Киеве стали посещать церковное подворье, слушали службы, сами начали креститься. Ольга порой общалась с христианами и в глубине души поражалась их вере. По большей части люди все же посмеивались над иноверцами, даже журили: мол, не совестно ли старых богов предавать? Многие задорно соблазняли христиан веселыми языческими игрищами, звали с собой. Те не шли. Что ж, малое всегда держится своей силой против большинства, убеждая себя, что только оно и знает истину. Отец Григорий, ныне согласившийся сопровождать княгиню в Царьград, не волновался, что оставляет среди многочисленных язычников свою паству. Ибо был в них уверен. Он вообще умудрялся жить со всеми в ладу, убежденный, что Бог не оставит своею милостью ни его, ни местных христиан. Может, именно он знал то успокоение, о котором говорил упрямой язычнице княгине?