Ведьмаки и колдовки

— Что ж, вот и замечательно. — Его величество подавили зевок, зело порадовавшись этакой пусть и непредвиденной, но весьма душевной развязке.

Король вовсе не желал прослыть жестокосердным, хотя, говоря по правде, на судьбу княжича Вевельского ему было глубоко наплевать… но вот потомки потом пенять станут…

…и в памятнике откажут…

…а ведь до чего хорошо смотрелось бы рядом с именем прозвание — Справедливый… Король вздохнул и поднялся. Мечты оставались мечтами.

В последний момент, будто спохватившись, сказал:

— А ошейничек вы, Аврелий Яковлевич, все одно сделайте… так оно надежней будет.

Лихослав знал, что его запрут, но не думал, что в камере.

Два на два шага. Окошко под самым потолком, перечеркнутое крестовиной решетки. Узкий лежак. Матрац. Одеяло. Одежду принесли сразу, хорошо хоть не тюремную.

— Отдыхай, — сказал Аврелий Яковлевич, который самолично спустился, пусть и видно было, что каждое движение стоит ему немалых усилий. — Местечко, конечно, не курорт, но пару дней перетерпишь, а там оно как-нибудь да сладится…

— За этим пришли?

Ведьмак усмехнулся и сумку сбросил:

— Решил, что подкормить тебя надобно, крестничек… а заодно напомнить об одном нашем разговоре…

— Ни к чему. Я на память не жалуюсь.

— От и ладно, но мало ли… искушение будет, но… Лихо, молчи. Волкодлака мы как-нибудь вытянем…

— Вы себя вытяните.

— А что мне станется? — хмыкнул Аврелий Яковлевич. — Мне, ежели хочешь знать, и не так доставалось… ты же полежи, отдохни, подумай, что завтра скажешь…

…не завтра.

О нем вспомнили на пятые сутки, когда Лихослав почти уже решил, что его почли за лучшее оставить в подземелье. Не самый плохой вариант из возможных.

Дверь открылась, и на пороге камеры появился ведьмак, который оную камеру окинул скептическим взглядом, будто бы удивляясь, что она все еще цела.

— Молодец, крестничек, терпеливый, — сказал Аврелий Яковлевич, бороду оглаживая. Следовало сказать, что выглядел он не в пример лучше. Исчезли круги из-под глаз и красные прожилки в глазах, и кровью от него больше не пахло. — Ну собирайся, пойдем.

— Куда?

— В нумера, дорогой мой. Будем из тебя человека делать.

Каким образом Аврелий Яковлевич собирался сие провернуть, Лихослав не знал, но был рад переменам. Все ж таки ожидание изрядно вымотало.

И значит, не пристрелят, как пса бешеного, и не запрут в четырех стенах на веки вечные, что было бы хуже… пристрелить — оно честней как-то…

Поднимались.

И встреченные люди почитали Лихослава стороной обходить. Знали? Откуда?

— Не волнуйся, крестничек. — Аврелий Яковлевич шел неспешным шагом, опираясь на свою тросточку, сова на которой несколько потемнела. — Людишки — твари боязливые, от каждой тени шарахаться гораздыя…

— Откуда? — поинтересовался Лихослав, провожая взглядом пару улан, которые держались поблизости, делая вид, что не следом идут, а прогуливаются по собственной, так сказать, исключительной надобности.

— Да нашелся… один молодец, который на сенсации заработал… — Аврелий Яковлевич повернулся к уланам и бросил: — Прокляну так, что только на коз вставать и будет…

…уланы мигом исчезли.

— И что теперь?

— Ничего, крестничек. Поговорят недельку-другую, власти поругают за бездействие, а там и новая сенсация, глядишь, сыщется…

— А мне что делать?

— А что тебе делать? Чего хочешь, то и делай, только сначала в нумера… ты не думай, дорогой, что у меня к тебе веры нет. Я-то ведаю, что ты у нас тварь одомашненная, но тебе самому спокойней будет… да и мало ли… не надобны нам инциденты в жизни…

Лихослав по-прежнему ничего не понимал, но покорно сел в экипаж, который дожидался Аврелия Яковлевича. Ехали в молчании до самого Гданьска, до коронной гостиницы.

— Ты, крестничек, главное, к людишкам снисходительней будь, — сказал ведьмак, когда пролетка остановилась. — Оне, людишки-то, в своих страхах плутают, навыдумывают себе всякого, а потом боятся…

— Полагаете, волкодлаков бояться не надо?

— Надо, — ответил Аврелий Яковлевич, отмахнувшись от швейцара, который со всею поспешностью бросился к высокому гостю, дверцу открыл, ручку подал. — Только… я не о том, Лихославушка. Ославили тебя, конечно, знатно, но… ежели по уму, то разве ж можно этакой газетенке верить? А они вон верят… и сами себя пугают. И маются промеж страхом и любопытствием, которое заставляет в чужие дела нос совать.

Швейцар проводил Аврелия Яковлевича взглядом, в котором Лихослав не углядел ни страха, ни любопытства, но лишь затаенную надежду, что сей высокий, однако зело неудобный гость в скором времени все ж отбудет. Аврелий же Яковлевич пересек холл, не обращая внимания ни на дам, кои, завидев Лихослава, застыли, верно, в ужасе, а одна таки вовсе чувств лишилась, ни на кавалеров, потянувшихся к оружию…

…дерьмово получается… газетенка? «Охальник», надо полагать… и если так, то небось каждый человек в королевстве теперь знает, что Лихослав Вевельский — волкодлак…

И что думают? А то и думают, что сам бы Лихо думать стал. Отпустили его по праву княжеской крови, тогда как по справедливости должны были пулей серебряной одарить да колом из благородной осины. И чеснока в пасть, с чесноком оно завсегда верней.

Сколько таких желающих найдется? А ведь прав Аврелий Яковлевич, хотя это-то он вслух не сказал… прав, появятся людишки, которые решат справедливость восстановить… и ладно, если только за Лихославом охота будет…

— Перестань. — Аврелий Яковлевич остановился перед дверью нумера для новобрачных, о чем извещала латунная табличка. — О дурном успеешь подумать. Ныне же давай о хорошем…

— И что хорошего?

— Ты живой. — Дверь Аврелий Яковлевич открыл пинком. — И это хорошо, крестничек. А остальное как-нибудь да сладится.

Пожалуй, в этом ведьмак был прав.

Он живой.

И Евдокия жива… и, наверное, переживает… записку бы послать, а после…

— Есть хочешь? — поинтересовался Аврелий Яковлевич, отправляя трость на подставку. Пальто его, иное, но не менее богатое, нежели прежнее, исчезло в гардеробном шкапу, где, как успел заметить Лихо, были и плащи, и пальто, и даже бобровая тяжелая шуба.

— Нет.

— Врешь.

— Спешу.

— К девице своей? От и правильно, поспеши… оно чем жалостливей выглядишь, тем лучше…

— Она волнуется.

— А то, было бы странно, когда б не волновалась. — Аврелий Яковлевич снял рожок телефона и велел: — Обед принесите. На двоих. Что? Да что есть, та и несите… а девицу твою Себастьян успокоит.

— Скажите еще, что утешит, — мрачно сказал Лихослав, понимая, что обедать придется. Честно говоря, он был голоден. Не то чтобы в заключении не кормили, кормили, и весьма неплохо, следовало полагать, Севастьяновыми стараниями, ибо сомнительно, чтобы обыкновенным заключенным доставляли свиную шейку под соусом из белых грибов, фазаньи ножки, перепелов, начиненных можжевеловыми темными ягодами, и прочие изыски, не говоря уже о вине. Но та еда в горло не шла…