Ведьмин коготь

Пока ехал, сумерки разошлись, и, хотя село еще было занавешено белесым туманом, рассветное солнце уже пробиралось в небо, торя себе дорогу между розовыми перистыми облаками.

Это было красиво, это было так красиво…

Машину Трапезников поставил в стороне от дороги, под прикрытием рощицы, и встал рядом с плетнем, который отделял луговину от проселочной дороги. Сейчас, в июне, поле уже порядочно заросло, и на фоне яркой зелени особенно уныло смотрелся прошлогодний, почему-то неубранный стог сена. «Хозяева нерадивые какие!» – подумал закоренелый урбанист Трапезников. Серебрилась роса в рассветных лучах, остро, свежо, сыро пахло травой, и Трапезников вдруг порадовался за коров, которым, конечно, надоела за зиму сено-солома, и они с удовольствием жуют зеленую травку.

Тут же из глубины души высунулся упомянутый урбанист с привычной иронической ухмылкой: эк тебя разобрало на пленэре, Трапезников!

Тут со стороны деревни донесся протяжный гудок, и урбанист был изгнан, а Трапезников умилился: он знал – из книг, конечно! – такое словосочетание: пастуший рожок, но сейчас слышал его впервые. Это было… экзотично. Это было волнующе! Потом на дороге, в лучах медленно восходящего солнца, пронизывающего медленно оседающий туман, показалась какая-то темная масса.

Стадо!

Трапезников отступил к ограде, чтобы не маячить поперек пути коровушек. Рожок зазвучал снова, громко выругался пока не видный Трапезникову, идущий вслед за стадом пастух, щелкнул его кнут, и вдруг, словно этот звук щелкнул Трапезникова прямиком по мозгам, он понял, что Верьгиз решил просто-напросто подшутить над ним. Надо быть, конечно, не просто урбанистом, а законченным, самым тупым на свете урбанистом, именно таким, как Александр Трапезников, чтобы поверить, будто корова, как бы она ни желала простого, незамысловатого и безотлагательного секса, начнет кокетничать не с быком, а с человеком! Вот разве что томно попросит поцеловать, как в известном анекдоте про искусственное осеменение. Ну, покосятся на Трапезникова коровы да и пройдут мимо, а потом Верьгиз заявит торжествующе: «Я же вам говорил! Вы бесплодны!»

Ну ладно, и что тогда? Тогда получится, что в Сырьжакенже должен остаться на лечение сам Трапезников, а Валентине здесь делать нечего?

Глупо думать, что Верьгиз затеял это ради того, чтобы избавиться от Трапезниковых. У него не так много клиентов: Трапезников видел только трех женщин, к которым теперь присоединилась Валентина, – а каждый сеанс стоит пять тысяч в день. В интересах знахаря тянуть излечение Валентины как можно дольше. Или Верьгиз надеется, что вместо жены останется муж? Ну да, Трапезников будет бродить по саду в сероватом балахоне (такое было правило в «народной лечебнице» Верьгиза: от городской одежды избавиться, надеть домотканое, из натуральной ткани и сыромятной кожи, чтобы не затруднять общение с природой!), ходить на поклон к Ведяве… Или у них, у эрзян, есть не только чисто женская, но и чисто мужская магия, и покровитель мужской плодовитости какой-то другой бог? Какой-нибудь Хренава?

Вряд ли Верьгиз мог на это рассчитывать, все же он не дурак!

Тогда что это? В самом деле просто шутка?

Довольно глупая шутка, если так!

Или это что-то другое? Но что?! А кстати, как Верьгиз узнает, польстились коровы на Трапезникова или нет? Что, он где-то неподалеку устроил себе наблюдательный пункт? Или экспертом назначен пастух?

А вот появился и он…

Нижний Новгород, наши дни

– А тот человек – он из Эмиратов приехал, что ли? Или из Якутии как минимум? – осторожно спросила Женя.

– Почему? – вытаращился Михаил. – С чего ты взяла?

– С того, что я как-то слабо себе представляю человека, который за простой деревенский дом платил золотом и, как ты выражаешься, камушками! – фыркнула Женя.

Да, похоже, Михаил решил ей голову поморочить. Вот ведь любопытная Варвара, нашла кому верить!

– Короче, слушай – и не перебивай! – сердито приказал Михаил. – Дело было так. Я, когда наследство получал, не знал, что в этом деревенском доме живет отцовский двоюродный брат. Я его только один раз в жизни видел – такой, знаешь, деревенский бирюк, до двух умеет считать, не больше, но не дурак. Я съездил в ту деревню, поговорил с этим дядькой, и оказалось, что у него ни жены, ни детей, он одинокий, родни, кроме меня, нет. Он сказал, что выгнать я его из дому не могу: он, во-первых, прописан там, а во-вторых, как бывший афганец имеет какие-то льготы ветеранские, черт их знает. Ну мы и сговорились, что я никакой судебной волокиты не затеваю, а он мне, пока жив, часть своей пенсии афганской переводит – как бы за квартиру платит, понимаешь?

– Фу! – с выражением неприязни на лице сказала Женя.

– Да ладно тебе! – возмутился Михаил. – Ему, деревенщине, эта пенсия на кой хрен? Картошку покупать? Так у него картошка и так на огороде растет, хоть зажрись! Он сам предложил, я согласился, ему хорошо, мне неплохо. Короче, мы сговорились, я уехал в город, начал от него получать переводы, так пролетело сколько-то там лет, и вдруг две недели назад приходит мне письмо, что дядька мой умер. Сама понимаешь, письмо пришло по почте – про мыло электронное там почти все жители и слыхом не слыхали, глухомань жуткая. Население по большей части мордва да эрзя, русских раз-два и обчелся, даже называется деревня по-ихнему – Сырьжакенже.

– Жутко звучит, – передернула плечами Женя. – Это что значит?

– Да черт его знает, – фыркнул Михаил. – Как говорится, чудь начудила, меря намерила, мордва намордовала!

– Ух ты! – удивилась Женя. – Это кто Блока бедного так отредактировал?

– Какого Блока, окстись! – отмахнулся Михаил. – Найдено на просторах интернета, народное творчество!

Женя протяжно вздохнула, но уточнять, что из народного творчества здесь только слова про мордву, не стала.

– Да ты не перебивай каждую минуту! – раздраженно буркнул Михаил. – Короче, получил я письмо. Написала его дядькина соседка, какая-то Раиса Федоровна Ходакова. Так сказать, выполнила его последнюю просьбу. Ну я, понятно, смекнул, что самое время вступать в права наследства – и ринулся в эту Сырьжакенже. Сначала до Арзамаса ехал, потом по шоссейке, потом свернул на проселок, чуть не завяз там по все четыре колеса, но все-таки добрался. Остановился около дядькиного дома, вошел – у меня ключик запасной был, – там все тихо, чисто, цветочками сухими пахнет… Достал из сумки бутылку, закуску немудрящую да и пошел кладбище искать. Иду улицей, по травушке, что характерно, муравушке, которая там уже пробивалась вовсю, это же гораздо южнее Нижнего, там теплее. Пусто кругом, заборы высокие, народу никого. И тишина! Ни собака не брехнет, ни птица не курлыкнет, ни ребенок не заплачет. Только навстречу от колодца идет тетка с ведрами на коромысле.

– Колодец? – изумилась Женя. – Коромысло?! Правда, что ли, такая глушь?

– Говорю тебе, не перебивай! – аж взвизгнул Михаил. – Да, глушь! Глушняк! Глухоманище! Идет, значит, тетка. По виду – русская, глаза у нее не такие, как у местных, не узкие. Смотрю, ведра полные. К удаче, значит. А она мне – заметь, я еще слова не сказал! – вдруг говорит: «Умно себя поведешь – удачу огребешь, а сглупишь – все профитилишь». Во как! Ни с того ни с сего – такой слоган выдать! Я ей – спасибо, дескать, на добром слове, я родственник Дениса Петровича Назарова, узнал, что он умер, приехал, чтобы память его почтить да покупателя на дом найти. А где у вас тут кладбище? Она говорит: «Вы Михаил Назаров? А я Раиса Федоровна Ходакова, это я вам по просьбе вашего дяди сообщила о его смерти. Кладбище – вон там, за рощицей. Могилка его с краешку, под дубком. Крест стоит новый, сразу увидите. Там и память почтите, и покупателя сыщете». Прошла мимо и свернула в такие несусветные воротища, роскошные, самые помпезные на всей улице. И дом за забором такой же стоял – дворец, терем, а не дом! Я спросить не успел, что она имела в виду: дескать, на кладбище покупателя найдешь? Потом подумал, может, сторож клабищенский, страж смиренный, так сказать, на мой дом нацелился? Ну, это вряд ли, думаю, у него выгорит. Какие деньги у сторожа? А я хотел дом дорого продать. Он сам по себе крепкий, в отличном состоянии, огород-сад, все такое, да и места там, в этой Сырьжакенже, обалденные. Леса дремучие, озера, речушки… сказка, словом. Москвичи такие билибинско-васнецовские оазисы очень любят. Я, честно тебе скажу, надеялся, что смогу свой дом столичным жителям втюхать, поэтому про какого-то стража мне было даже думать смешно. Ну ладно, пришел на кладбище. Смиренное, как водится, довольно-таки заросшее и заброшенное, все в прошлогодних сухих будыльях. Видать, не слишком часто местные жители своих покойничков навещают и прибираются тут! Дядькину могилку сразу увидал – среди старых, серых, осевших крестов новый стоит. Надпись, веночек бумажный прислонен, все чин чинарем. Ну, я достал бутылку, глотнул из горлышка на помин его души, куснул колбаски – вдруг шумнуло что-то за спиной. Оглянулся – стоит бабка, поперек себя шире, на жабу похожая, с палочкой такой тоненькой, корявой, веревкой перевязанной, – стоит, земельку ею ковыряет, на меня поглядывает и говорит: «Не ходи по могилкам – мертвец за пятку схватит!» Я аж подскочил, смотрю – и правда на разрытой могилке стою. Оттуда таким духом несет – уже мертвечинным, гнилым, поганым. Даже не заметил, как на нее забрел. А бабка ухмыляется, на бутылку поглядывает. Как бы с намеком! Теоретически надо бы предложить ей выпить, помянуть дядьку, но стаканчика у меня не было, а как представлю, что потом из этой же бутылки, которую она обслюнявит, мне пить придется, так чуть не стошнило. А она на бутылку таращится – аж глаз горит! Ну, я не выдержал – сделал добрейший глоток, протянул ей бутылку: «Помяните, говорю, бабушка, моего дядю, Дениса Петровича, царство ему небесное!» Она посмотрела, скосоротилась: «Да как же я буду пить?» Нет, ты представляешь? – возмущенно закатил глаза Михаил. – Она мной брезговала! Эта старая жаба! Взяла у меня бутылку, вылила водку прямо в могильную ямину – я аж подавился! Такое добро – в землю! Потом утерла рот рукой, бутылку туда же, в яму, бросила и говорит: «Эрь-эрь, рузонь! (это по-ихнему «Ну-ну, русский!» – быстро пояснил Михаил), хорошо ты меня угостил! За это я внучку своему скажу, чтоб с тобой рассчитался тоже хорошо. Он хочет твой дом купить. Ты не волнуйся, у него денег хватит! Сколько запросишь, столько и даст». Я стою, глазами хлопаю, а она все ковыряет, ковыряет земельку своей палочкой корявой… И только тут до меня дошло, что она ту самую ямину среди могилы раскапывает! Жутко стало – озноб по спине прошел. А она: «Не робей, рузонь! Кто к нам, значит, с добром, того мы не обижаем!» Подняла свою палку, за веревку дернула – и бросила наземь. А я смотрю и глазам не верю: палка лежит, а веревочка змейкой обернулась и в могильную яму скользнула. Я наутек… добежал до рощицы, только тогда и оглянулся. Смотрю – а та могила, возле которой я с бабкой говорил, ну, разрытая – зарыта уже… Ты представляешь?!

– Пить надо меньше, Миша, – устало сказала Женя, которая за это время не произнесла ни слова. – Ты, конечно, большой выдумщик, но все же надо меру знать.

– Не веришь? – сердито поднял бровь ее бывший муж. – Я так и знал, что ты не поверишь! Но ты ведь и в золото мое не сильно веришь, да? А одно с другим связано. Поверишь в золото – и в эту бабку, которая змеей ковыряла могилу, поверишь!

– Мишка, у тебя температуры нет? – спросила Женя, подавив зевок. – Все это очень интересно, но… Ты ж фантастику сроду не любил, тем более – фольклорные фэнтези, а тут нагородил каких-то мифологических сказаний народов Поволжья с три короба. Лавры Дмитрия Зеленина [12] покоя не дают? Хотя, извини, ты ведь о нем и слыхом не слыхал, хоть и родился в этих краях… Я пойду домой, а? Извини, очень устала, а завтра в семь утра первый прием. Мне бы хоть немного поспать!

12

Зеленин Дмитрий Константинович (1878–1954) – русский и советский этнограф, исследователь верований и фольклора народов Поволжья.

– Не веришь, значит? – блестя глазами, тихо спросил Михаил. – А это – тоже фэнтези? Тоже мифологические сказания народов Поволжья?

Сунул руку за пазуху, из внутреннего кармана достал что-то и разжал перед Женей ладонь. И тут же, опасливо оглянувшись, хотя в «Траттории» было практически пусто, никто за ними не следил, заслонил руку разлапистой салфетницей.

– Смотри! – торжествующим шепотом крикнул Михаил. – Что, и глазам не веришь?

Да, Женя смотрела на его ладонь и не верила глазам…