Ведьмин Лог

– Ты замечательно все исполнила, Юлиана, я довольна, – произнесло высокое существо, откидывая капюшон, и стало ясно, что это девица, очень высокая и худая.

Гроза, как нарочно, улеглась, и только дождь барабанил мокрыми пальцами по крыше навеса, выбивая глухую дробь. Тьма надежно скрыла лица, видно было лишь, что незнакомка светловолоса и с надеждой оглядывается назад.

– Так твое решенье неизменно? Жаль, – вздохнула она, увидев, как отрицательно качнулся капюшон второго существа. – А мне руны обещают удачу, так что прощай.

– Лучше говорить – до встречи, – шепнули ей в ответ из тьмы. (Прошке показалось, что это не от желания таиться, а словно волнение перехватило горло, и звуки не шли наружу, застревая, корябая сердце и просясь наружу слезами.) – И не забывай, пожалуйста: не бывает двух удач в одном деле, тебе обещано лишь исполнение задуманного, без срока Такое предсказание может таить опасность, так что береги себя. А еще лучше, давай подождем вместе, пока я не закончу с родословной богов.

Высокая печально улыбнулась:

– Нет. Твои поиски могут продлиться вечность, а это слишком долго. Ты же знаешь, я не умею ждать. – Она порывисто шагнула назад, и пришельцы обнялись, прощаясь. – Все, а то расплачусь как дитя. Давайте убирайтесь отсюда оба, обещаю так перебаламутить этот край, что все маги Конклава повылазят, чтобы узнать, что происходит.

– Да, было бы неплохо, а то они затаились все по норам – не сыскать ни одного.

– Обещаю, тебе будет кого расспросить, – улыбнулась высокая, откидывая со лба прядь, уже ставшую мокрой от задуваемых ветром под навес брызг дождя.

– Клянись на моем накопителе, – шутливо потребовали от нее.

Видно было, что волнение прощанья улеглось, но теперь ночные гости стояли так близко друг к другу, что Прошка едва угадывал слова, сам удивляясь, что даже сейчас его мучает любопытство. Блеснул на золотой цепочке медальон. Малой отметил, что вещица старая – драконий глаз, с усмешкой щурившийся в ночь, словно загулявший родич, вернувшийся домой, когда его не ждали. Такие побрякушки раньше, говорят, носили архимаги, да только кончились те времена. Он так задумался, что не заметил, как и на него обратили внимание.

– Кто это, Юлиана?

– Шпион. Здесь все наводнено шпионами. Ужасный край. Такого раболепия, такой животной беспринципной преданности хозяевам я нигде не встречала. А каковы здесь зависть и кичливость! Нет, меня душит эта страна и ее столица, я не в состоянии дышать здесь полной грудью, жить без оглядки. Впрочем, в провинциях будет не лучше: там, в глуши, любой человек на виду, так что вам, госпожа, лучше держаться торговых, многолюдных путей. Вот документы, ваша книга и мои записи.

– Спасибо. – Высокая приняла из рук некромантки пакет и махнула вслед уходящим, которые словно растворились в черных тенях. – Ну что ж, дружок, – развернулась высокая к единственному свидетелю своего появления в Княжеве, – а ты ступай, делай, что Юлия велела.

Покорно кивнув, Прошка пошел на деревянных ногах в дом, в руке его мелко подрагивал нож, а на соседней улице ждали братья Сильвестровские в хоромах купца Молоканова. Много работы, до утра не управиться. Хотелось завыть, но горло не подчинялось. Прошка зажмурился, представляя себе родной тятин дом в Урочище, откуда он сбежал, тяготясь своим происхождением, и решил, что, коль даст Пречистая Дева уцелеть сегодня, вернется назад, затаится и забудет свою столичную службу как страшный сон…

…В себя пришел только за полдень, когда пала угнанная лошадь, а он, вылетев из седла, кубарем пролетел по дороге, ударившись в конце о верстовой столб. В глазах потемнело, зато в голове прояснилось. И первое, что понял, – он лежит на старом Лаквиллском тракте в заскорузлой от чужой крови одежде. С трудом приподняв затекшее разбитое тело, Прошка сел, глянул на далекую синюю полоску северских непролазных лесов и зарыдал в голос от отчаяния и бессилия. Мимо проезжали возы, но никто не решался остановиться возле Малого, не зная, чего ждать от такого человека. Лишь когда мимо пронеслась шестерка рысаков, запряженная цугом, и в окне кареты мелькнул силуэт высокой, кто-то словно дернул его за поводок, поднимая на ноги.

ГЛАВА 1

Северск. Княжество Серебрянское. Семь лет спустя

Пол был застелен половиками, и шустрому карапузу Янеку было, по-моему, совсем не холодно, я и сама валялась на полу, пытаясь удержать постреленка за подол рубахи. Тот упорно полз вперед, сгребая половики под живот бугром, в надежде дотянуться до черного хвоста снисходительно взирающего на него Пантерия. Каждый раз, когда хвост, пролетая снизу вверх или сверху вниз, щекотал щеки, Янек смеялся взахлеб и хлопал ладошками, звонко крича:

– Сёрт, сёрт иглает!

Пантерий лишь фыркал и закатывал глазки, потому что дитя есть дитя, что оно видит, то и говорит. Этому черту сто лет в обед, он принимает тот облик, какой хочет, и заставить его перекинуться таким, каким он на свет родился, без его собственного на то желания стоит больших скандалов, воплей и взаимных угроз, которых сегодня в Ведьмином Логу и так хватало.

За стеной шла настоящая баталия: там визжали и гремели посудой. Ланка, прижавшаяся ухом к двери, закатывала глаза, вываливала язык и чиркала ногтем большого пальца по горлу, всем своим видом показывая, что за стеной творится форменное смертоубийство. Оно и понятно, как не твориться смертоубийству, если беспутная мать Янека – Маргоша – в очередной раз залетела.

– Все! – орала бабка Марта, сотрясая стены и заставляя дребезжать стекла, – надоела, захребетница! Сама будешь пахать!

– Ой, и буду! – визжала в ответ Маргоша. – Видала я ваши болота с мухоморами! Кто меня из города забрал? Я что, просилась? На карачках тут перед вами ползала?

– Заползала бы!!! – бесилась в ответ бабка Марта. – Месячишко прошел – и заползала бы! Я же тебя, дуру, пожалела! Приехала! Забрала!

– Ну и не фиг было! – поставила визгливую точку в склоке Маргоша. И, судя по буханью раскрываемых ларей, начала демонстративно увязывать свои шмотки в узлы, что с точки зрения как Ланы, так и моей было форменной глупостью.

Маргошка хоть и родилась городской девицей, но была вовсе не из тех, что, как помоечные крысы везде прогрызут дорогу. Уж скорее она походила на избалованную домашнюю кошку, которая от небольшого ума исхитрилась убежать из дому. Соответственно, и к жизни была приспособлена как та самая кошка: считала себя почему-то брачной аферисткой. Но все ее аферы заканчивались рождением очередного отпрыска и объявлением ее в розыск по совершенно нелепым обвинениям вроде воровства конской сбруи, попытки поджога овина и нанесения мелких телесных повреждений представителям городских администраций. В свои неполные тридцать она успела отметиться во всех крупных, средних и даже мелких городишках округи, заглянула в пару соседних княжеств и даже побывала в столице, откуда бабка ее едва вернула, вырвав из лап столичной гопоты, пригрозив ворам войной с Ведьминым Кругом, магистершей которого она являлась.

Я и Лана были ее родными внучками и поэтому числились гроссмейстершами. Немалый чин по старым временам, когда колдовства, говорят, в мире водилось столько, что хоть ложкой черпай.

А нынче всей радости от нашего гроссмейстерства только и осталось, что разыскивали нас, сестер Лапотковых, как наипервейших аферисток. Чиновники из Разбойного приказа периодически заезжали к нашему отчиму в город, интересуясь, не заглядывали ли в гости разыскиваемые особы? Но Круль Вельяминович только глаза пучил да охранные знаки рисовал в воздухе, уверяя, что как с пяти лет сумасшедшая бабка забрала сестриц, так он их (слава Пречистой Деве!) и не видел. Он даже не подозревал, как нас с сестрой обижают такие речи; мы хоть и опрокинули по-малолетству на него чан с горячим маслом, но сделали это вовсе не по злому умыслу, как полагал Круль. Не было у нас даже в мыслях мстить Крулю за веселого и жизнерадостного, но безголового отца – Соколика Лапоткова, по пьяному делу сгинувшего в красильнях этого самого Круля. И то, что мама, погоревав, польстилась-таки на не лишенного обаяния и богатства купца, нас ничуть не обижало, тем более что от папы нам ничего не досталось, кроме зеленых глаз, светлых волос да одного на двоих воспоминания, как мы высоко-высоко, смеясь, взлетаем в небо. Только у Ланы тщательно завиваемые бабушкой кудри имели цвет золотой пшеницы, а у меня, нарочно спрямленные, – слегка с пеплом.