Ведьмин Лог

Адриан ласково смотрел на исцарапанную и жеваную красавицу. На ней был широкий сарафан Нади Беленькой, который та пожертвовала, обтирая и переодевая сонную гроссмейстершу. На костоправше эта одежка трещала от натуги, с трудом сдерживая натиск ее форм. Она и сейчас стояла колом, бугрясь в тех же местах, я закусила губу, чтобы не хохотать. Как справлялся с собой Мытный, я не знаю, но в глазах его прыгали те же бесенята, что и при первой встрече.

– Мы едем за телом Подаренки, – обрадовала я Ланку для начала, решив все неприятные новости рассказать по дороге. Сестрица выразила свое решительное желание ехать с нами, кинувшись на ватных ногах переодеваться.

– Она довольно мила, – заметил Мытный, глядя ей вслед.

Оборотень лежал на перине из мха. Старая ель качала ветвями, и по лицу его прыгали то густые тени, то пятна солнца, а чудилось ему, что лежит он, маленький, дома и тятя, неразборчиво напевая, стругает в углу лошадку-качалку. Холодный низовой ветер леденил тело, заставляя Волка скукожиться. Он чуть шевельнулся, подтягивая колени к груди, и очнулся со стоном. Весь левый бок был разодран когтями и зубами. Рысь с поломанной спиной плакала, терзая лапами землю, и отползла уж шагов на десять. С утра они лежали почти в обнимку. Волк вздохнул тяжело, выныривать из сладкой грезы не хотелось совсем, но еще оставалась надежда, что, закрыв глаза, он снова вернется домой, к родному очагу, к живым еще родителям. Чем больше он терял крови, тем легче и спокойней становилось – не то что поначалу. Волк вздрогнул, снова вспомнив глаза закутанной в черное старухи, и, даже несмотря на слабость и боль, приподнял голову оглядеться. Ефросинья тоже умела наслать на человека безумие, но только теперь он понял, каково это изнутри. Наскакивая на сбившихся в кучу малгородских щенков, терзая коней иногда ради забавы, заставляя потерявших себя от страха животных налетать прямо на хозяев, он веселился вовсю, словно отбросив свою человеческую половину вместе с одеждой. Ему не было их жаль и безразличны были слезы их родителей, он был волком, а волку нужны кровь и забава. И он наслаждался, рвал, кидался, пел волчьи песни, упиваясь растерянностью, беспомощностью жертв.

Теперь он даже не мог вспомнить – убил он кого-нибудь или нет. Ночь и счастье кончились в тот миг, когда он, словно на рогатину брюхом, напоролся на взгляд старухи. Его отбросило назад, и Волк с удивлением понял, что он не только обернулся человеком, но еще и попал в какое-то незнакомое место. Серое ночное поле тонуло в мглистой дымке, а вокруг, сколько хватало глаз, молчаливо и осуждающе глядели на него седые волки. Он сразу узнал это место. Так тятенька описывал ему судное поле перед Ирием, где вожаки решали, достойно ли прожил свой век очередной волчонок. Свой приговор оборотень понял сразу и первым кинулся на стаю…

Несмотря на большую потерю крови, и на то, что тела он не чувствовал, и на то, что жизнь уходила, какие-то чувства все равно остались. Захотелось сесть так, чтобы солнце светило в лицо, чтобы ветер о чем-то нашептывал, перебирая волосы. Он усмехнулся. Старую ведьму он не осуждал, конечно, обморочила, а что ей оставалось? Но результат… Волк хмыкнул. Лесной ручеек, лет через сто обещавший прорыть в мягкой земле овражек, был завален телами зверья и нечисти. Последняя битва удалась Волку на славу. Не ожидал он, что сможет этак. Волк попробовал приподняться на локте и не сумел, слишком долго лежал, слишком много потерял крови.

Невдалеке хрустнул сучок, уши умирающего хищника против воли повернулись в ту сторону. День в лесу – время шумное, всяк спешит по своим делам. Сильный не таится – его издалека слыхать, осторожный – сучками не хрустит, а глупый… А из глупых в лесу только люди, вроде и осторожничают, а все равно таиться не умеют.

Их было дюжины две, одетых разномастно, но при этом неуловимо похожих друг на друга пружинной походкой, цепким взглядом, крепостью тел, словно все они родичи и пошли на охоту. Волк задумчиво прищурился, заметив в руках у некоторых сети. Он сам первый раз на каторгу попал, запутавшись вот в таких же, со стальной нитью. Да и после не раз приходилось уходить или, наоборот, устраивать облавы на серых побратимов, ведя тайными тропами загонщиков. Людей Мытного он знал, а этих видел впервые. У многих были бритые лица и следы на пальцах, словно они недавно сняли кольца. Стало быть, дворяне.

Забыв о том, что умирает, он стал с любопытством вглядываться, и точно – вскоре узнал в одном из охотников стольника Анны Луговской. Как нарочно, тот остановился около Волка, рассматривая побоище и не замечая под густыми лапами ели виновника.

– Это уж третий круг, – доложились ему, оглядев место, люди. – Что у них тут творилось?

– Во всяком случае, не кости волота, – нервно улыбнулся стольник.

– Да уж… – Кто-то из равных ему по чину перевернул сапогом шишковатое тело.

Волк узнал его, не то леший, не то уводна. [8] Это он разорвал оборотню бок. Зло свистнула сабля, прерывая страдания рыси, и Волк против воли постарался слиться с деревом, подтянуть ноги, чтобы не заметили, сам удивляясь – для чего? Подумаешь, добьют, он и так к вечеру на судную поляну попадет. Однако инстинкт был сильней.

8

Уводна – один из подручных лешего, тот самый, что уводит от дома и заставляет до бесконечности блуждать по лесу.

– Туча, что там? – поинтересовался тем временем стольник Луговских.

Широкий в плечах малый действительно походил на тучу – хмурый и в жизни, видимо, неразговорчив. Вынырнув с той стороны, где, как предполагал Волк, была дорога на Вершинино, Туча огляделся вокруг, отгоняя хмурым взглядом лишних слушателей, и лишь после того доложил:

– Не стал его вязать Серебрянский, сейчас назад едет, с ним три гайдука и писарь.

– Думаешь, заговор? – озаботился стольник.

– Ничего я не думаю, – зло оскалился разведчик. – Там в деревне такое – волосы дыбом встают. Не разберешь – то ли это Гаврила Спиридонович не стал Мытного вязать, то ли Мытный его…

– Даже так? – присвистнули командиры.

Вдали закричала странная птица, все разом повернулись в ту сторону, вытягивая шеи, и стольник хищно улыбнулся:

– А вот сейчас и узнаем.

– На ловца и зверь бежит, – поддержали его.

Предводитель отряда беззлобно ткнул Тучу локтем в бок, велев:

– Не куксись, не тронем мы твоего Серебрянского, коль невиновен.

Туча ничего не ответил, пока весь отряд не скрылся, спеша на зов неведомой птицы, и только тогда, сплюнув себе под ноги, проворчал:

– А кто у вас, тварей, сейчас невиновен-то? Ладно, радуйтесь, волки. Только хрен вы нас без масла съедите! – и вразвалочку, неспешно пошел вдогонку.

Было в нем что-то знакомое, не росомаха, не медведь, но оборотень точно. Волк даже хотел его окликнуть, рот открыл и вдруг с удивлением обнаружил, что не заметил еще одной парочки.

Давешний колдун, который с гроссмейстершами путался, стоял меж двух невысоких елочек, по обыкновению своему лыбясь, как на гулянье. Одет он был странно для леса – в одной лишь тонкой рубахе. В распущенных волосах запутались хвоя и мелкий сор, через плечо, как у пастушка какого-нибудь, холщовая сумка. За спиной колдуна стояла тощая девка, выше его на голову. А на плече колдуна… – Волк не поверил собственным глазам! – лежала хозяйка. По виду она была мертва, да и обращались с ней как с покойницей. Проводив с задумчивой улыбкой вереницу княжьих загонщиков, колдун сбросил Фроську на землю и пошел прямо к оборотню, словно точно знал, что тот жив и прячется за елью. Отведя в сторону ветви, он самодовольно бросил своей девке:

– Златка, ты глянь, какой смачный подъельничек я нашел, у нас сегодня прям день находок!

Златка выглянула у него из-за плеча, и Волк, сам не желая, зарычал. Мало того что она была тоща и страшна как смерть, от нее еще и пахло смертью.

– Смотри, он тебя не любит, – притворно насупил брови колдун.

Дура-девка заулыбалась, кивая, как лошадь, головой, что-то показывая руками своему спутнику. Колдун внимательно ее выслушал и согласился:

– Конечно, не замуж же ты за него собралась, – а потом повернулся к оборотню, даже присел чуть, чтобы удобнее было разговаривать. – Что это за народ был?

Волку проще всего было промолчать, во рту было сухо, язык еле ворочался, да и предчувствие близкой смерти не располагало к душевным беседам, но уж больно озорно колдун смотрел в глаза, как дружок-заговорщик, который предлагает очередную проказу. Такому трудно не ответить, и он, кое-как собравшись с силами, просипел:

– Ведьм твоих вязать поехали.

Колдун расстроился:

– Это плохо, правда, Златка?

Златка сразу согласилась, она, похоже, всегда соглашалась с колдуном, улыбалась и кивала, что бы он ни сказал. Ободренная вниманием спутника, она начала тыкать в сторону оборотня костлявым пальцем с обломанным ногтем, и колдун рассеянно кивнул, пощипывая губу и думая о своем: