Ведьмин век
Шрифт:
…ибо я, и только я, отвечу за свои деяния перед небесным престолом… И проклятья сударынь моих ведьм, лежащие на мне коростой, вменятся в заслугу мне — либо в провинность…»
Казалось, что Дворец Инквизиции пуст. Пять часов утра напоминали о себе жиденьким рассветом за высокими решетчатыми окнами; дремал в своей железной сетке лифт, а на перилах дымной, навеки прокуренной лестничной площадки серым снегом лежал остывший сигаретный пепел.
Наверное, Ивга удивилась его желанию остановиться здесь, между этажами, в полумраке огромной винтовой лестницы. Удивилась, но не подала виду — а он просто не
— Дайте мне сигарету, — сказала Ивга шепотом. Он механически протянул ей пачку — и сразу же отдернул руку:
— Ты же не куришь!
Она чуть усмехнулась:
— Теперь курю. Или вам жалко?
— Жалко, — он спрятал пачку в карман.
Ивга покривилась. Непривычная гримаска очень не шла ей. Как будто некий изувер-фотограф приклеил к рыжим волосам совершенно постороннее, достаточно неприятное лицо:
— Боитесь, что от сигареты я стану чуть менее здоровой? Недостаточно крепкой, чтобы идти на костер?..
Он ждал от себя волны раздражения — но ничего не почувствовал. Только усталость. И потому сказал непривычно тихо:
— Ивга, отстань. Не зли… Мы же с тобой… эти… сотрудники…
— Ага, — неприятное выражение все не уходило с ее лица. Она смотрела вниз, в темный квадратный колодец с лифтовой шахтой посередине.
Он вдруг вспомнил. И поразился собственной недогадливости — и еще тому, как изменились обстоятельства. То, что казалось важным еще позавчера, теперь попросту забылось…
— Извини. Я хотел спросить. Назар?..
Собственно, ответа ждать не приходится. Вот он, ответ. Мрачно сбрасывает пепел с перил, и наблюдает, как падают серые хлопья…
Перила опустели. Прошло, наверное, минут пять, прежде чем Ивга подняла голову:
— Скольких вы отправили на костер, Клавдий?
Он сжал зубы:
— Не было никакого костра. Последние сто лет казни… происходят по-другому. Так только говорят — «костер»…
— А как происходят казни?
— А тебе какое дело?.. Гуманно… пес, пес, пес! Чего ты от меня хочешь, Ивга?!
— «Я пытался оставить свое ремесло. Я всегда знал, что оно неблагодарно, жестоко и грязно… Я прирожден к нему, как никто другой. Что ж, кто-то ведь должен чистить отхожие места, иначе мир захлебнется в нечистотах…»
Она цитировала, глядя мимо его глаз, размеренно и бесстрастно. Только один раз голос ее дрогнул — на слове «захлебнется».
— Ты мне льстишь, — сказал он глухо. — Мне очень далеко до Атрика Оля.
Она искренне удивилась:
— Почему? Потому что он был сожжен сударынями его, ведьмами?
— Нет, не поэтому. Ценой его жизни, видишь ли, была жизнь матки. А сжечь и меня могут — не фокус…
Брезгливое выражение наконец-то сошло с ее лица. Она впервые за долгое время взглянула ему прямо в глаза:
— Не надо так говорить.
Он пожал плечами: как хочешь.
Внизу, там, куда упиралась лестница, пронзительно скрипнула дверь. В проеме стояла сухонькая женщина с ведром и тряпкой; взявшись было за привычную работу, она вдруг замешкалась и принялась вглядываться в стоящих высоко на площадке. Как будто не веря своим глазам — уж не Великий ли Инквизитор?..
— Все не хотелось об этом думать, — признался Клавдий тихо. — Но мне придется встретиться
с маткой… как и Атрику Олю. Но я, видишь ли, в отличие от него совершенно не уверен, что сумею ее уморить.Уборщица продвигалась вверх, тщательно вылизывая тряпкой одну ступеньку за другой.
— Атрик Оль тоже не был уверен, — сказала Ивга чуть слышно.
Клавдий вдруг испытал благодарность. Может быть, за эти слова. А может быть, то было запоздалое признание ее самоотверженности, потому что работа этой ночью была опасной и тягостной, а накануне его сотрудница пережила, по-видимому, серьезную личную драму…
— Ивга. Расскажешь мне… про Назара?
Она наклонила голову. Упавшие рыжие пряди закрыли от него ее лицо.
— Мне хочется помыться, — сказала она вместо ответа. — Смыть с себя…
Он понял ее раньше, чем она договорила. И понял, что ему уже давно хочется того же самого — смыть с себя эту ночь. Содрать со шкуры события последнего месяца, хоть на пару часов, но забыть о сгоревшем театре, опрокинувшемся трамвае и окровавленном цирке. О собачьих глазах Федоры, ледяном голосе герцога и тени ведьмы-матки, неспешно наползающей на Вижну и на мир. Возможно, и Атрик Оль ощущал нечто сходное, покупая дом в предместье, желая «возделывать лилии»…
— В окружении пчел, гудящих над соцветиями, — сказал он вслух. Взял Ивгу за руку и побрел к лифту.
Дорога заняла полчаса — все это время они спали на заднем сидении. Клавдий уснул мгновенно и глубоко, а Ивга дремала, время от времени тычась лицом в стекло и с трудом приподнимая веки. Какие-то огороды, дома, улицы предместья…
Таксист притормозил на развилке, подумал и повернул вправо; дорога ушла из-под колес, теперь это были две изрядно заросшие колеи в окружении росистой некошеной травы. Таксист остановил машину перед темными облезлыми воротами, гордо возвышающимися среди остатков завалившегося забора. На воротах приколочен был новенький знак: «Ул. Речная, 217».
Клавдий, чьи глаза никак не желали раскрываться, неторопливо отпер ворота ключом на гремящей связке; Ивга ждала. Это казалось старинным, а оттого весомым и уважаемым обрядом — непременно отпереть ворота, стоящие, в общем-то, средь чиста поля. У подгнившего деревянного столбика имелся красноголовый, полускрытый травой гриб.
Скрипучие створки приоткрылись. Одна из них тут же повисла на последней уцелевшей петле — что не помешало Клавдию галантно пропустить Ивгу вперед.
В доме пахло застоявшейся сыростью. Метнулась со стола зазевавшаяся мышь; к грохоту упавшей кружки присоединился мелодичный звонок. Ивга вздрогнула; Клавдий вытащил из кармана телефонную трубку.
— Глюр… нет, не желаю слушать. Знаю… У меня двадцать часов. Нет. Считай, что на это время я умер.
Река пряталась, утопала в островках камыша, в низких скрюченных ивах. У берега обнаружился мосток, полуразвалившийся, как ворота и как сам дом; Клавдий прихлопнул камнем опасно торчащую головку ржавого гвоздя.
— Холодно, — сказала Ивга с нервным смешком. — И вода холодная тоже…
— Вода теплая, — возразил Клавдий серьезно.
По противоположному берегу, свободному от камышей, но зато илистому и топкому, бродили белые гуси.