Ведьмы из Броккенбурга. Барби 2
Шрифт:
Время сумерек — странное время, хмельное время…
Некоторые ковены в сумерках спешат вывести на улицы свои боевые команды — попрактиковаться в уличной резне, пока окончательно не зашло солнце. Беспутные шлюхи, одержимые похотью, водопадами ссыпают монеты в блудильнях и борделях. Ищущие приключений юные прошмандовки ждут возможности увековечить свое имя — и плевать, если Броккенбург вскоре сожрет его вместе с его обладательницей…
Когда-то и я искала себе развлечений, мрачно подумала Барбаросса, зыркая по сторонам, чтобы избежать неприятных сюрпризов. И, черт возьми, находила. Так много, что теперь даже странно, как я протянула первые два года…
Она надеялась добраться до Малого Замка напрямик, по Бреннесештрассе, но ее надеждам не суждено было
Какой-то хер, успевший хорошо запрокинуть за воротник несмотря на раннее время, зашел в свечную лавку и попытался вытребовать себе портвейна. Потрясая монетами и не слушая увещеваний хозяина, он стоял на своем, при этом отчаянно сквернословя и нечленораздельно бормоча. А едва только хозяин, потеряв терпение, взял его за шкирку, намереваясь вышвырнуть прочь… На этот счет зеваки еще не успели прийти к единому мнению. Одни утверждали, что в кармане у бузотера обнаружилась граната — еще из тех запасов, которыми останавливали рвущихся на Дрезден боевых големов Гааповой орды. Другие считали, что этот тип сам был демонологом, только пьяным до такой степени, что едва держался на ногах.
Как бы то ни было, свечная лавка вся целиком провалилась под землю, оставив после себя изрядный кратер, внутри которого ворочалось нечто дурно пахнущее, похожее на огромную массу липкой недоваренной ячменной каши. Насколько поняла Барбаросса, это и был несчастный хозяин свечной лавки, подвергшийся страшной трансформации, но на счет того, сохранил ли он разум, зеваки еще не пришли к определенному мнению — ждали демонолога из магистрата.
Демонолог?.. Черт. Барбаросса вынуждена была свернуть на Биркенвег. Это удлиняло путь на пару-другую кварталов, но сейчас она меньше всего желала оказаться поблизости от магистратских демонологов с их противоестественным чутьем на все, что касается проказливых ведьм. Ну его нахер, с такой-то удачей, как у малышки Барби…
Но опасения как будто бы были напрасными.
Броккенбург — старый добрый Брокк — кажется, проявлял к сестрице Барби не больше любопытства, чем обычно. Повозки беспечно катились прочь, рассыпая по улицам дробный перестук копыт и скрип натруженных рессор, аутовагены зло и нетерпеливо рычали, обгоняя их, прохожие текли по тротуарам мягкой отливной волной, стараясь не задевать ее плечами. Из окон лавок слышался гомон и щелчки костяшек — хозяева торопились сбыть не проданный за день товар, из окон трактиров доносился нестройный звон кружек — умаявшиеся за день бюргеры спешили сполоснуть глотку штоффеном-другим пива и пошвырять по грязному столу кости. Никому из них не было дела до идущей по улице ведьмы с говорящим мешком за спиной. Никому в целом мире не было до нее дела.
Трое стражников, беспечно прислонив к стене мушкеты, покуривали фарфоровые трубки, о чем-то степенно беседуя и оглаживая бороды. Со стороны можно было подумать, что беседуют они о чем-то важном, существенном, о том, о чем полагается беседовать людям, облаченным в роскошные стальные кирасы — о ценах на пшено или о том, взбунтуются ли испанские евреи, если в следующем году, согласно эдикту адских владык, каждый корабль понесет не два якоря, а четыре[9]. А может, о том, удержится ли герцог Буне, адский властитель, на своем троне после того как развязал хитроумную интригу против маркиза Форнеуса, стравив его с графом Раумом…
— …едут алхимик и его молодая ученица по пустыне верхом на коне. А ученица — молодая, сопливая, едва-едва посвященная, одно слово — девчонка, хера не нюхавшая, но красивая как верховная суккубка. Едут они, едут — хлоп! — пал конь замертво. Алхимик повздыхал, поохал, походил вокруг, ну и решил — раз уж суждено умереть в пустыне, так лучше он перед смертью отымеет цыпочку-ученицу. Сбросил,
значит, свою мантию с портками — а та только зенки таращит. Спрашивает — «Что это такое торчит у вас между ног, мастер?». Тот, хитрец, и отвечает ей — «Сразу видно, что ты неофитка. Это же инструмент Великого Делания[10], источник жизни. Если я вставлю его в тебя — сделается жизнь». А та всплеснула руками и говорит…Анекдот обещал быть хорошим, в меру соленым, как она любила. Барбаросса машинально навострила слух, чтобы расслышать его концовку, но, к ее разочарованию, стражник, рассказывавший его, мгновенно заткнулся, едва только задел ее взглядом. Взгляд враз потяжелел, делаясь не то, чтоб угрожающим, но вполне предостерегающим — явственный знак ведьме держаться подальше и идти куда следует. Знак, которым определенно не стоило пренебрегать. Барбаросса пренебрежительно сплюнула в ответ — «батальерки» не раскланиваются со стражей, всем известно.
Стражники вели себя сдержанно, не пялясь особо вокруг, однако в их поведении и жестах сквозила некоторая нервозность. Едва ли из-за ее, Барбароссы, присутствия. Железнобрюхие просто ждут с опаской наступления вечера, не зная, что он принесет и какой владыка сделается правителем Броккенбурга этой ночью. Хорошо, если продолжится царствование беспечного Эбра, в этом случае городу ничто не угрожает, разве что пару дюжин вывесок окажутся расколоченными вдребезги да опять повыдергивает кой-где флюгера с крыш. Эбр — благодушный владыка, хоть и любящий порой сыграть озорную шутку, но царствие его в любой момент может подойти к концу и на смену злыми северными ветрами притащит владыку Хаморфола. Этот-то одними вывесками не ограничится, этот многим скучающим бюргерам подожжет пятки, нрав у него суровый…
Барбаросса не позволяла себе отвлечься, шаря настороженным взглядом вокруг. Ее мало интересовали тучные господа, выведшие на вечернюю прогулку своих тощих и бледных, как глина, спутниц, как и праздно прогуливающиеся подмастерья. Если она на что-то и обращала пристальное внимание, так это на других ведьм. Некоторых из них она ощущала одним только ведьминским чутьем, других ловила взглядом в толпе, натренированным, как у мушкетера из личной гвардии курфюрста, бьющего на двести шагов без прицела.
Подозрительная прошмандовка в потертом кожаном колете — высматривает кого-то в толпе и, судя по взгляду, вовсе не для того, чтобы объясниться в любви, очень уж недобрым светом горят прищуренные глаза, а рука за пазухой сжимает наверняка не букетик фиалок, что-то более острое. Верно, караулит какую-нибудь суку из соперничающего ковена, чтобы свести счеты, а может, собирается отомстить своей ветренной возлюбленной или коварной разлучнице. Плевать. Барбаросса предусмотрительно обошла ее по широкой дуге — сейчас ей не улыбалось сделаться участницей чужой склоки. Благодарение Аду, своих дел хватает…
Перепачканная девчонка в дрянном тонком дублете, сшитым больше из дыр, чем из сукна, с такими же драными шаравонами — бредет куда-то, затравленно озираясь, кожа на ее лице от голода сделалась полупрозрачной и оттого вдвойне зловеще выглядят разлившиеся под ней яблоки пегой масти — роскошные подкожные гематомы. Волосы обстрижены неряшливо, будто искромсаны ножом, губы похожи на давленые вишни, так и запеклись, в глазах вперемешку с растерянностью, блуждает детский совсем еще ужас. Тут и гадать не надо — младшая сестра какого-нибудь ковена, которую старшие вышвырнули на улицу, искать им жратву или выпивку или монеты. Если она не уложится в срок и вернется в замок с пустыми руками, ее ждет ночь издевательств и пыток, а наутро — еще одна попытка, может, и последняя в ее не очень-то долгой жизни, исчисляемой четырнадцатью или пятнадцатью годами. На это ли она рассчитывала, играя с куклами в своем Кичере или Герсдорфе или Лавальде, так ли представляла себе жизнь ведьмы, всемогущей, управляющей адскими стихиями, мейстерин хексы? Барбаросса прошла мимо нее, не обернувшись. Этот город построен на костях юных сук. Самое глупое, что только может попытаться сделать ведьма — спорить с Адом о вопросах справедливого мироустройства…