Ведьмы из Эсткарпа

Она спокойно и бесстрастно глядела вниз. Рот поверженного дернулся, искривился. С явным усилием приподняв голову — все тело его сотряслось при этом, — он плюнул в ее сторону. А потом его голова стукнулась о дорогу, словно в этот последний жест отвращения ушли все его силы. Освещенное отблесками угасающего огня лицо его внезапно стало странно спокойным, рот открылся. Саймону не нужно было объяснять, что и этот отчаянный жест и откинувшаяся голова означали смерть.

— Ализон… — женщина тщательно выговаривала слово, переводя глаза то на Саймона, то на тело. Нагнувшись, она прикоснулась к эмблеме на куртке мертвеца и повторила: — Ализон.

— Ализон, — отозвался Саймон, подымаясь на ноги и потеряв интерес к дальнейшему обыску.

Потом она обернулась к расселине, через которую дорога убегала к реке.

— Эсткарп, — еще раз четко выговорила она и показала пальцем на равнину, по которой текла река. — Эсткарп, — повторила она еще раз, прикоснувшись к своей груди.

И словно бы откликаясь на зов, с той стороны скал запела дудка. Ее голос не требовал повиновения, как жесткий рев охотничьих рогов, это был скорее свист, которым человек может подавать сигнал. Женщина в ответ что-то крикнула, а ветер и отзвуки заглушили ее слова.

Саймон услыхал стук копыт и позвякивание металла. Его спутница спокойно ждала, обратившись лицом к расщелине, и он решил пока подождать, только покрепче сжал пистолет в кармане, обратив его дуло навстречу приближающимся звукам.

Всадники выезжали по одному. Чуть помедлив у скал, двое первых разъехались по сторонам, взяв оружие наизготовку. Завидев женщину, они дружно окликнули ее — явно это были свои. Четвертый верховой поехал прямо к женщине и Саймону. Высокий конь с широким крупом мог нести могучего воина. Но всадник в седле с высокими луками сам был столь невысок, что Саймон подумал было, что это мальчик, — пока тот не спрыгнул на землю.

Отблески огня подрагивали на его закованном в металл теле. На шлеме и поясе, у горла и на перчатках. Он был невысок, и ширина плеч делала этот недостаток еще более заметным — руки и плечи его словно предназначались человеку повыше его, пожалуй, на треть. Броня его напоминала кольчугу, но охватывала тело так плотно и мешала движениям столь мало, что казалась выкроенной из какой-то ткани. Шлем венчала птица с распростертыми крыльями. Или это и в самом деле живая птица, только застывшая в неподвижности? Саймону показалось, что глаза горделиво поднятой головы с мрачной жестокостью поблескивают в его сторону. Гладкая чаша шлема, на которой сидела птица, переходила как бы в кольчужный шарф, охватывавший шею воина спереди и сзади. Шагнув к ним, он нетерпеливо потянул его в сторону, открывая полуприкрытое кольчужной сеткой лицо, и Саймон понял, что не так уж и ошибался. Воин в шлеме с ястребом был молод.

Молод-то молод, но и опытен. Не отрывая оценивающего внимательного взгляда с Саймона, он спросил что-то у женщины, речь явно шла о нем. Та отвечала целым потоком слов, даже рукой нарисовала какой-то знак между ним и Трегартом. Выслушав ее, прибывший прикоснулся к голове, явно приветствуя Саймона воинским салютом. Но командовала здесь она, его спутница.

Указав на воина, она продолжила обучение:

— Корис.

Ничем, кроме имени воина, это слово быть не могло. В ответ Саймон ткнул себя в грудь большим пальцем.

— Трегарт. Саймон Трегарт. — Он ожидал, что теперь свое имя назовет она.

Но женщина просто повторила:

— Трегарт, Саймон Трегарт, — словно стараясь запечатлеть эти слова в памяти. И раз она не назвалась, он сам попытался перехватить инициативу.

— Кто? — спросил он, указав на нее.

Воин по имени Корис вздрогнул, рука его потянулась к поясу за оружием. Женщина тоже нахмурилась, и выражение ее лица стало холодным и далеким, и Саймон понял, что сделал грубую ошибку.

— Простите, — извиняясь, он протянул руки вперед, надеясь, что его поймут. Он чем-то обидел ее, но лишь по неведению. Должно быть, женщина поняла это, потому что немедленно объяснила что-то молодому офицеру, однако его взгляд приязни к Саймону более не выражал.

С уважением, отнюдь не соответствовавшим ее лохмотьям, но полностью отвечавшим повелительной манере держаться, Корис подсадил женщину позади себя на круп жеребца. Саймон уцепился за пояс другого гвардейца, держаться приходилось крепко — они неслись в ночной тьме по речной долине чуть не галопом…

Саймон мирно лежал на спине под грудой одеял, уставившись невидящими глазами в завитушку резного балдахина над головой. Только по открытым глазам можно было понять, что он уже не спит. Старая способность мгновенно сбрасывать с себя даже самый глубокий сон не оставила его и в новом мире. А теперь он перебирал впечатления, пытался что-то понять, хотя бы просто свести воедино факты, сложить цельную картину мира, что окружал эти каменные стены возле массивной кровати.

Эсткарпом называлась не речная долина — вдоль дороги, ведущей к границе, располагались зубчатые форты, готовые отразить врага. В них они меняли коней, ели, чтобы вновь скакать, повинуясь неведомой Саймону срочной нужде. Наконец перед ними предстали круглые башни, серо-зеленые в лучах восходящего солнца: как трава, из которой они вырастали. Сторожевые башни, охватившая город стена и дома гордых и высоких людей, темноволосых и темноглазых, как и он сам, народа с осанкой властителей и странной печатью древности на лицах.

Когда они въезжали в цитадель Эсткарпа, Саймон был утомлен в такой мере, что телом его правила усталость, и в мозгу остались только какие-то обрывки впечатлений. Но главным было ощущение древности, столь давнего прошлого, такой старины, будто и сами башни и стены вырастали из каменного хребта этого мира. Он бывал в старинных городах Европы, ходил по дорогам, что помнили поступь легионов Рима. Но здесь эта чужестранная аура древности сказывалась куда сильнее, и Саймон все не мог смириться с этим.

Его разместили в одной из внутренних башен, массивном каменном сооружении, в котором торжественное величие храма сочеталось с неприступностью форта. Он едва помнил, как приземистый офицер Корис привел его в эту комнату и указал на кровать. А потом… темнота.

Темнота ли?

Саймон слегка нахмурил брови. Корис, комната, кровать… И все же в сплошной резьбе над головой он обнаруживал теперь символы, вдруг ставшие знакомыми, сложное сплетение их теперь словно обрело смысл, понятный ему.

Эсткарп… древняя страна, древний город, древний народ! Саймон вздрогнул. Откуда это известно ему? Но это было истиной, такой же реальной, как и кровать, на которой покоилось истомленное долгой скачкой в седле тело, как резьба над кроватью. Женщина, за которой гнались на болоте, принадлежала к народу Эсткарпа, а мертвый охотник у скал — к другому, враждебному этим людям народу.

Гвардейцы на границе все были той же крови — высокие, темноволосые, горделивые. Только Корис с его непропорциональным телом отличался от людей, которыми командовал. Но ему повиновались охотно. Только женщина, сидевшая за ним на коне, обладала большей властью.