Ведяна

Да вот ещё стоял тут лось. Точнее, лосиха.

– Здравствуй, Звёздочка. Как ты? – Рома погладил жёсткую морду, потрепал между ушами. – Ничего-то у меня для тебя нет, прости.

Звёздочка смотрела на него всепрощающими, как у коровы, глазами. Она ему и напоминала корову своим многотерпием. Впрочем, какое уж многотерпие у покойника. А вот почему лосиха ассоциировалась с коровой, он понимал: сколько итилитских сказок, где маленьких детей выкармливали лосихи, или где они спасали детей от злой Йомы, или вот про Лики-ону, дочку лесовухи, которую в деревню замуж взяли, и она хорошей была хозяйкой, всё у неё было, только стали замечать, что уходит в лес, а возвращается с молоком. Думали, что доит она чужих коров, итилиты же в лесах пасли. Проследили за ней, а она, оказывается, глубоко в лес уходит, на пень садится, начинает петь, и к ней приходят лосихи с лосятами. Она их доит, хлебом кормит и с молоком идёт домой. Так и поняли, что она Лики-она, а не человек. Ну а что дальше было, дети, вам знать не положено.

Да и эта лосиха стала Звёздочкой, потому что бабушка так всех своих коров звала, вне зависимости, есть белое пятно на лбу или нет. Звёздочка – и всё.

– Я с тобой посижу? – говорил Рома, отпирая дверь в серверную, как раз напротив лосихи. – Не возражаешь? Достали меня все сегодня, хоть у тебя спрятаться. А я тебе вслух почитаю.

Звёздочка не возражала. Она вообще никогда Роме не прекословила, что, конечно, было ожидаемо, но Рома привык с ней говорить: невозможно же молчать, когда на тебя пристально смотрят, пусть и неживыми, глазами.

В серверной всегда тепло и по-своему уютно. Неумолчный гул множества железных коробок, мигание лампочек, торчащие провода – всё это напоминало космический корабль. Но главное, здесь его уж точно не найдут. Даже если кто спустится в подвал, искать в серверной не станут. Здесь стояло старое кресло, Рома давно облюбовал это место.

Он открыл дверь, чтобы видеть Звёздочку, опустился в кресло и наконец достал из сумки тетрадь. Алёшин батюшка был человеком аккуратным. Тетрадь велась на два почерка. Один, округлый, совершенно доступный – им записывался основной текст: легенды, сказки, всё, что ему доставалось. Второй, почти скоропись, с сокращениями, очень мелкий, меж строк, на полях – заметки, идеи, мысли, проскользнувшие словечки, а также информация о людях, рассказавших тот или иной сюжет. Для Ромы это было самое любопытное. В тетради было отмечено всего шесть деревень, Рома сверился с картой области – все вывезенки. Казалось, Алёшин батюшка кругами приближался к их деревне, но так до неё и не добрался, осел в нескольких километрах выше по течению. И вот там ему достался настоящих клад – некто Горев Егор Иванович.

Своих Рома безошибочно определял по фамилии. Давно обрусевшие, родные имена уже забывшие, итилиты отличались фамилиями, образованными от всяких горестей и ужасов. У них, к примеру, полдеревни были Судьбины, полдеревни – Бедовы. В этой вот – Горевы и Страховы. Дядя Саша Умрищев занимал достойное место в итилитской семье. Почему так вышло, можно было только гадать. Ати говорил: имя едко, а сам молодец. Вроде бы наперекор. А ещё говорили, что раньше итилиты специально брали такие слова для имён, чтобы русские к ним не совались. Вроде как ты туда не ходи, там Бедовы да Страховы живут. Но плохое имя не только человека, оно кого хочешь отпугнёт.

Деревенскую речь Алёшин батюшка умел передать хорошо. Рома открывал тетрадь, и в голове включался репродуктор. Причём передавал он не только речь и звуки деревни – квохтанье кур под окном, взмыкивание идущих вечером с выпаса бесчисленных поколений звёздочек, не только громыхание противня в бабушкиных руках и бормотание радио у окошка, но и запах сена, молока, дедова табака, а главное – дома, где Рома вырос и где каждая комната, и сени, и двор пахли по-своему. И ещё как живого видел ати. Всё это вполне мог рассказать он, с прищуром, с хрипотцой, с неизменными смешинками.

Однако Рому сейчас интересовали не былички про лесовух и злую Йому. В середине тетради он нашёл тексты совершенно другого стиля, аккуратно переписанные с какого-то источника с ерами и ятями. Что это были за тексты, Рома с ходу не понял, поэтому и стремился так страстно сесть в тишине и спокойно прочитать.

«На Рождество въ церквы не идутъ, а спускаются къ рк, длаютъ проруби и льютъ въ воду молоко и мёдъ, говоря при этомъ, что кормятъ мать, какъ она ихъ круглый годъ кормитъ. На Масленицу наряжаютъ свиней въ человческое плать и съ криками гонятъ по деревн, посл чего выгоняютъ въ лсъ, считая, что выгоняютъ вс грхи, накопленныя за годъ. Когда же по рк готовъ пойти лёдъ, ночами не спятъ, выходятъ вс на берегъ и жгутъ костры круглыя сутки, женщины поютъ меланхоличныя псни и расплетаютъ себ косы, какъ длаютъ, если у кого-то изъ ихъ подругъ трудно проходятъ роды, мужчины же ходятъ у воды съ батогами и съ грознымъ видомъ потрясаютъ ими въ воздух, время отъ времени обрушивая на лёдъ, будто зашибаютъ кого. Когда же лёдъ наконецъ пойдётъ, скидываютъ съ себя одежду, устраиваютъ пляски вкругъ огней, радуются и поздравляютъ другъ друга, говоря «ве чекень», что значитъ, вода народилась. День же этотъ, начало ледохода, по одному ему извстнымъ приметамъ определяетъ и объявляетъ имъ тотъ же человкъ, Итильванъ. Онъ же сообщаетъ о начал всхъ другихъ праздниковъ, и безъ него вообще не длается въ сел никакое дло…»

Здесь запись обрывалась. Рома перелистнул страницу, где было её начало: оказалось, это записка в Святейший синод:

«Въ связи съ дломъ по донесенію о появленіи въ земляхъ заводчика Кривошеина новой секты, именующей себя итилиты, кои отъ воинской службы отказываются, налоговъ не платятъ и при всякомъ появленіи военнаго или полицейскаго уходятъ въ лсъ, посл всесторонняго разсмотрнія сего дла сообщить имю слдующее. Вышеназванныя населяютъ берега вверхъ по теченiю. Себя именуютъ итилитами, реку не иначе какъ Итилью, считаютъ себя исконнымъ населеніемъ этихъ земель и говорятъ на своёмъ язык, коий требуетъ еще изученія, однако по-русски розумеютъ. Живутъ он въ лсахъ, ловятъ рыбу и промышляютъ охотой, держатъ скотъ. По вр же язычники, церквей не имютъ, а совершаютъ свои поганыя обряды, о чёмъ рчь пойдётъ дале, для чего зимой и лтомъ удаляются на острова. Бога не признаютъ, а молятся рк и лсу, а всего больше почитаютъ своего старосту, котораго называютъ Итильваномъ и почитаютъ за сына рки. Онъ у нихъ и царь, и богъ, что же касается власти государственной, то на прямой вопросъ, признаютъ ли россійскаго царя, отвта получено не было».

Далее шёл тот самый кусок, который Рома уже прочитал, стояла подпись доносителя и дата – 6 ноября 1853 г. Ниже шли даты и цифры рекрутских наборов при учётном населении по сёлам. Возле итилитских стояли вопросы и прочерки – видимо, посчитать население не удавалось, а от набора итилиты уклонялись. После чего туда посылались полицейские. Удивительно, что никому из них не пришло в голову узнать об отношении итилитов к военной службе как таковой, все они сосредотачивались на фигуре Итильвана, в которой видели причину бед.

«…Этотъ человкъ иметъ колоссальную власть надъ дикими крестьянами, – жаловался следующий доноситель. – Онъ говоритъ имъ, что длать, и он безпрекословно слушаются его. Общеніе съ ними усложнено еще темъ, что говорятъ они на язык, звучащемъ абсолютною тарабарщиной, хоть и слышатся въ нёмъ слова мордовскія, татарскія, а иногда и русскія, но всё же ничего общего съ этими языками нтъ. Никто изъ живущихъ бокъ о бокъ съ ними ихъ не разуметъ, тогда какъ они хорошо понимаютъ и легко переходятъ на любой изъ названныхъ языковъ. Говорить съ ними, такимъ образомъ, не представляется возможнымъ: по своей недалекости и кротости они не перечатъ, но въ одинъ день снимаются съ мстъ и уходятъ, такъ что, придя однажды, можно застать всю деревню пустой, а хозяйство брошеннымъ. Земли же свои они знаютъ хорошо, такъ что пущенная слдомъ погоня скоро теряется, а такъ какъ каждая семья иметъ свои заимки въ лсахъ и на островахъ, могутъ жить такъ сколь угодно долго, не возвращаясь въ сла…

Этотъ же Итильванъ – фигура миовъ ихъ и сказокъ. Его же почитаютъ они своего рода мессией, съ нимъ связываютъ свое благополучіе, ему приписываютъ много чудеснаго, отъ лченія больныхъ людей и животныхъ и до божественнаго прозрнія. Человкъ, называемый такъ, живетъ среди нихъ не всегда. Но если же появляется тотъ, кто назовется этимъ именемъ или кого они сами таковымъ посчитаютъ по однимъ имъ извстнымъ признакамъ, то итилиты впадаютъ въ родъ безумія, совершенно предаютъ себя его власти. Старожилы изъ русскихъ слъ, сосднихъ съ этими, говорятъ, что ни о какомъ Итильване не слышали еще пятнадцать лтъ назадъ. На вопросъ, откуда онъ, вс, даже русскіе, отвечаютъ, что приплылъ по рк, потому что онъ-де сынъ Итили.

Человкъ, котораго они именуютъ такъ ныне, – мужчина лтъ сорока, ростомъ высокъ, волосомъ русъ, и борода руса, какъ у всх итилитов. Живетъ онъ на краю сла въ бдной изб и своего хозяйства не иметъ, работой не занятъ. Но онъ и не иметъ на это времени, потому что главная его забота – это лченіе и еще боле успокоеніе приходящихъ къ нму крестьянъ. Они же снабжаютъ его всмъ необходимымъ, такъ что ни въ чёмъ онъ не нуждается. При своихъ лтахъ онъ недавно впервые женился и сейчасъ иметъ дочь-младенца, и жена его на сносяхъ. Поговорить съ нимъ намъ не удалось, потому что люди стоятъ къ нму въ очередности и пускаютъ разв что тхъ, кто сильно мучается болью или при смерти. Намъ довелось видть, какъ принесенный къ нму отрокъ лтъ четырнадцати, до того упавшій съ лодки и бывшій безъ памяти, такъ что многіе сочли его утопшимъ, очнулся и всталъ посл наложенія рукъ и поцлуя въ уста. Въ другомъ случа названый Итильванъ излчилъ молодуху, находящуюся въ родовой мук, такъ что она тутъ же родила здороваго младенца, коій и былъ показанъ собравшейся толп. Однако не вс лченія кончаются хорошо, и иногда онъ признаетъ самъ, что ничего не можетъ сдлать, предавая больного его судьб. Но и въ этихъ случаяхъ больные уходятъ отъ него успокоенные. Думается, что разговорами своими названный Итильванъ снимаетъ съ нихъ смертную тоску, отчего они пребываютъ впредь въ добромъ расположеніи духа и уж не тяготятся своею участiю.