Веер с гейшами, или Все вокруг выходят замуж

Когда Ольга объявила мужу, что любит другого и подаёт на развод, она ещё ждала от Вадима каких-то действий, эмоций, слов особенных. А он подержал долгую, по театральному нелепую паузу, потом сказал «Если ты так решила…». На суде муж подтвердил, что они не сошлись характерами и что жить им вместе дальше ну никак невозможно. Потом уехал в Москву, и в комнату в коммуналке, которую им с Вадимом как молодой семье выделили в своё время из жилфонда областной администрации, из общаги переселился Лобанов. Переселился, и выдал Ольге «настоящую любовь» по полной программе: с ревностью, скандалами, контролем за её жизнью и нахрапистым сексом, от которого уже через пару месяцев её стало тошнить. Оказалось, что это беременность, оказалось, что внематочная. После операции выяснилось, что детей у Ольги больше не будет никогда.

***

– И у них там, на участке, всё по-западному. Домики тёплые, вода горячая есть, работают две недели через две. Начальник участка канадец, всё строго очень. Чуть какое нарушение – штрафуют, а на второй раз увольняют. Зато и платят хорошо. У Вовчика скоро контракт заканчивается, он хочет, чтобы мы скорее поженились. Так больше шансов, что контракт перезаключат – компания женатых работников предпочитает холостым. Да и самому надело, говорит, холостяковать. Вот и лечу!

Оказывается, пока Ольга вспоминала свою жизнь в Усть-Манусе, соседка ей что-то взахлёб рассказывала. Ольга включилась: оказывается, она слушала её параллельно своим мыслям. Света рассказывала про своего жениха, геолога, который смог устроиться в российско-канадскую кампанию и попал на Север золото добывать. Рудник недалеко от Усть-Мануса, работают там вахтовым методом, поэтому её Вовчик по две недели живет то на руднике в бытовке, то в посёлке в общежитии. Отпуск он решил в этом году не брать, остался денег к свадьбе зарабатывать. А свадьбу решил сыграть на Севере, для чего и вызвал к себе Свету.

– Свет, а вы его любите?

– Ага, люблю, – кивнула соседка, расплываясь улыбкой. – С шести лет люблю. Как он в садике меня за бок укусил, так и полюбила.

– Укусил?

– Ага. Я ему кубиком в лоб дала и башню развалила, а он меня за это укусил. Так и ходили потом: он с шишкой, я со следами зубов. У нас с ним в саду такие игры были! Мы и башни складывали, и в фашистов играли.

– Как это?

– А я убегала, а он меня ловил и в плен брал – отводил к забору и велел в тюрьме сидеть. Потом я убегала из плена, и он меня опять ловил. Так и выросли вместе, уроки друг у друга списывали: я у него математику, он у меня русский. Целовались лет с тринадцати, ну и так, обжимались тоже. После школы хотели ехать в Москву учиться: я в Пищевой институт, он – в Горный. А потом я сдуру в Аркашку влюбилась, чёрт мне его подсунул, красавца этого, замуж за него выскочила в восемнадцать лет.

Ольга кивнула понимающе, а Света вздохнула:

– На дискотеке с ним познакомилась. Он старше меня на семь лет, знал, как с девчонками обращаться. В глаза заглянул, за ручку взял, улыбнулся – я и пропала. Какой там Вовчик! Аркаша был как свет в окошке. Верёвки вил из меня, гад, пока я через три года его на Лидке, подружке своей дорогой, не застукала.

– И что?

– Что-что, поорала и простила. Клялся, что кроме меня не нужен ему никто. Да и Ксюхе нашей уже полтора года было. А потом и клясться, и скрываться перестал, кобель. Наверное, всех одиноких баб в Скопине покрыл. Я, говорит, самец, и у меня зов природы. Начитался дряни всякой про секс в газетах. В общем, надоело мне это, я три года уже как забрала Ксюху и ушла. Морок этот любовный у меня выдохся, а больше меня возле него ничего и не держало. На деньги-то, считай, на мои жили. У нас в Скопине плоховато с работой, платят мало. Но мне повезло, я домработницей к одному москвичу устроилась. Он профессор какой-то, из Москвы приехал, у нас дом построил и то тут жил, книжки свои писал, то в Москву уезжал по делам. Я за домом следила, когда хозяин наезжал – готовила, стирала, убирала. Он платил хорошо и относился уважительно, без глупостей всяких. Ну, не приставал. А Аркаша, как его с молочного комбинат шесть лет назад сократили, нигде надолго устроиться не мог. В последние годы вообще, то грузчиком перебивался, то разнорабочим, то сторожем на стоянке. Зарабатывал гроши, только на сигареты и хватало. Вот и шарился по бабам, доказывал себе, что мужик.

– А Вовчик что же?

– А он, как я за Аркашу вышла, со злости один в Москву уехал и на геолога выучился. Мотался где-то, потерялся совсем. И, представляете, год назад я впервые в жизни в Москву выбралась. Профессор мой засобирался, – он на машине же, – я и напросилась, чтобы довез. Так вдруг захотелось по Красной площади походить, в метро поездить! И в метро на станции я с Вовкой столкнулась! Нет, ты представляешь? Хотела наверх выйти и заблудилась в этих переходах: Боровицкая, Арбатская, библиотека имени Ленина. Народу – жуть, голова – кругом, куда идти – фиг разберёшь. В общем, свернула куда-то, по лестнице поднялась, вышла: опять станция «Библиотека Ленина», второй круг наматываю. Стою, головой верчу, соображаю. Куда идти? Народ шныряет, все толкаются, бегут к этим поездам, как будто каждый – последний, и до завтра следующего не будет! Никого ни о чём не спросишь, вокруг грохот – ужас!

Всё, думаю, Светка, так и сгинешь ты в этой суматохе. И вдруг, гляжу – Вовчик идёт! Сначала решила – обозналась. А он подходит: «Светкин, это ты?» Светкин… Так только он меня называл. И так на меня нахлынуло, будто и не было Аркашки в моей жизни, и нам с Вовкой будто по восемнадцать всего! И он обрадовался, утащил меня в Макдональдс, мы там часа четыре проговорили. У него без меня жизнь тоже не сложилась – ездил всё по своим экспедициям, не женился, хотя бабы были. Рассказал, что дочь у него растет в Челябинске, двенадцать лет уже девчонке. Рассказал, что года три без нормальной работы мыкался, а теперь вот получил приглашение на собеседование в канадскую фирму, завтра идёт, и то, что меня вот так встретил – добрый знак. И представляешь, получил он эту работу! Ну, я уже об этом рассказывала. Мы год переписывались, теперь вот еду к нему на Север.

– Не страшно было из дома уезжать?

– Страшно, конечно, я же дальше Рязани, считай, и не ездила никуда. В Москву сегодня второй раз в жизни выбралась, и сразу – лететь, да на край сета! Но я ж не просто так – я к Вовчику. Обживемся – Ксюху заберу. Пока она с мамой моей.

– А он какой, твой Вовчик? Красивый?

– Красивым Аркаша был, поэтому ему от баб отбою не было. А Вовка, он – настоящий. Правильный. Он семью хочет, чтобы сына я ему родила. Дом для нас хочет построить. Теперь, говорит, у меня будет, для кого стараться. Он у меня особенный! И не пьёт! У него аллергия на водку!

– И вправду, особенный. Он будет тебя встречать?

– Нет, не сможет, вахта у него. Но он сказал, автобус прямо от аэропорта ходит, довезет. Покажешь, где садиться?

– Покажу, там недалеко.

Соседка какое-то время расспрашивала Ольгу, как живут в Усть-Манусе, радовалась, что лето там есть – почти полноценных три месяца и даже с жарой до тридцати градусов, что на огородах растёт морковь, картошка и капуста и что если есть работа, то жить там – хорошо. Потом устала, успокоилась и задремала – по Москве-то час ночи, лететь ещё долго, самое время поспать. Ольге спать не хотелось. Попробовала читать, но невероятные приключения частной сыщицы Агриппины не увлекли. Невеста-попутчица невзначай всколыхнула ту, прошлую жизнь, подробности которой Ольга давно уже уложила на самое дно своей памяти, пересыпала нафталином и никогда не перебирала, чтобы не травить душу.

Хватило полугода жизни с Лобановым, чтобы Ольга перестала себе врать: это с Вадимом она была счастлива. Оказывается, это он её любил, спокойной ненавязчивой любовью. Принимал такой, какая она есть, помогал и поддерживал так естественно и незаметно, что она посчитала это непременным фоном своей жизни. Всерьёз полагала, что все мужчины ведут себя так. Дура была. Поумнела быстро, но всё равно поздно. Вадим в Москве вскоре женился, через год родил сыновей-близнецов, Веньку и Сеньку. И хотя полностью не ушёл из её жизни – присылал деньги для Нюськи, звонил не реже раза в два месяца, – ничего уже было не вернуть.

Лобанов бесился от этих звонков и потом нудил и придирался весь вечер, но Ольга научилась не реагировать на его брюзжание, пропускать все мимо, мимо. Если Лобанов не орал – получалось. Если орал, трудно было не реагировать – шумел очень. А реагировать – напрасная трата нервов. Хотя в обмороки от криков Ольга теперь не падала – ко всему, оказывается, можно привыкнуть. В том числе и к бесконечным претензиям и требованиям.

Того, что от неё требовал Лобанов, Ольга делать не могла. И быть такой, как он требовал, не могла. Хотя первые полгода совместной жизни очень старалась. Потом год старалась не очень – слишком много уходило сил, чтобы следить за собой: как ходит, что говорит, как расставляет посуду на кухне, как складывает вещи в шкафу. Чтобы звонить по пять раз на дню, отчитываясь, что делает и когда придет. Чтобы оправдываться, если пришла слишком, по его мнению, поздно и доказывать, что быстрее ну никак не получалось.

В конце концов, Ольга устала от тотального лобановского контроля, от его нотаций и внушений, что она несовершенная, малоприспособленная и без его опеки ни на что не годная. Она даже развелась с ним восемь лет назад. Развода Лобанов долго не давал, не являлся на заседания суда, вымотал из Ольги душу и последние силы. Развода она добилась, но он ничего не изменил. Ольга так и осталась жить с фамилией Лобанова, под одной с ним крышей, только что вещи его перетащила в отдельную комнату, да спать с ним отказывалась. Квартиру даже разменять нельзя было.